Сумерки Эдинбурга

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

К тому моменту, когда Лиллиан Грей выбралась из экипажа с крепко зажатым в руке билетом, у здания Королевского театра уже собралась толпа. Люди толкались и тянули шеи, пытаясь разглядеть происходящее у касс, а некоторые во все горло требовали продать им билет. Увидев это, Лиллиан искренне порадовалась тому, что сходила в кассу заранее.

Впрочем, судя по наклеенному на стену плакату с надписью «Билетов нет», шансов добиться своего у большинства собравшихся не было. Из-под этого черно-белого плаката выглядывала разноцветная афиша с причиной столь необычного даже для субботнего вечера ажиотажа. Причина смотрела на поклонников сверху вниз во всем своем пятикратном, по сравнению с оригинальным масштабом, великолепии — белозубая улыбка и черные как смоль блестящие волосы, оттеняющие безупречную белизну воротничка элегантного фрака.

При виде этого умело будоражащего воображение вычурного призыва Лиллиан лишь покачала головой — разве можно было более действенно завлечь на представление склонных к обморокам дам? Может, и правда будет что вспомнить, подумала она, подбирая юбки, чтобы ступить на парадную лестницу. Унылое ненастье, не выпускавшее город из своих объятий всю последнюю неделю, отступило. Вечер выдался великолепным — широкая, будто в улыбке расплывшаяся луна осеняла своим светом неоклассицистические здания Нового города. В мертвенно-белом свете они казались призраками, парящими над блестящей брусчаткой в безмолвном ожидании чьего-то прихода. Поднимаясь по широкой лестнице, Лиллиан ощутила, как по телу пробежал трепет предвкушения. Театр заново отстроили всего три года назад — ноги утопали в глубоком мягком ковре, тихо светилась позолота на колоннах и массивных рамах украшавших вестибюль зеркал.

Воздух был насыщен ароматами дорогих духов, со всех сторон доносились шорох шелка и негромкое позвякивание браслетов и бокалов с шампанским. Посетители возбужденно роились у буфета, стремясь успеть обзавестись стаканом горячительного или пакетиком сладостей до начала представления. Всеобщее радостное возбуждение передалось и Лиллиан, пробирающейся через вестибюль к своему месту в частной ложе прямо над сценой. Альфи входил в совет попечителей театра, и после смерти мужа ее встретили тут с большим сочувствием, настоятельно предлагая сохранить свое место в ложе. Но не было никакой нужды ее уговаривать — Лиллиан обожала театр и зрелища.

Как же жаль, подумалось ей, что племянник не смог прийти — в присланной ей записке Иэн писал, что он не может отложить дела, пока действующий в городе душитель не схвачен. Одна работа на уме, подумала Лиллиан, поудобнее устраиваясь в красном бархатном кресле. Вообще-то неожиданный отказ очень ее расстроил, хотя она в жизни не призналась бы в этом Иэну. Лиллиан Грей никогда не лезла за словом в карман, но она ни за что на свете не хотела показаться кому-то — даже собственному любимому племяннику — старой одинокой женщиной.

И все же, подумала Лиллиан, поднимая свой театральный бинокль, как же жаль, что Иэн упустил возможность побывать в таком пестром обществе. Вокруг царили шик и роскошь. Помимо представителей интеллектуальной и творческой элиты Эдинбурга в этот вечер сюда явились разряженные в свое лучшее платье купцы, держатели таверн и банкиры. На некоторых парней помоложе, полузадушенных своими твердыми стоячими воротниками, было жалко смотреть. Задние ряды занимала публика попроще — торговцы, кузнецы и докеры с голосами столь же грубыми, как их просоленные и обветренные многолетним трудом руки. Среди женщин Лиллиан углядела нескольких ночных бабочек, определив их по крикливым нарядам и слишком уж ярко нарумяненным щекам. Они громко хохотали, явно успев уже не по одному разу приложиться к бутылке с виски.

Музыканты закончили настраивать инструменты, спешно рассаживались по своим местам опоздавшие. Многоголосый гомон стал стихать, превращаясь в напряженное молчание, и на подиум вышел дирижер в великолепном фраке и белом галстуке. Он бросил строгий взгляд на музыкантов и резко уронил палочку, давая отмашку к началу. Оркестр заиграл популярный марш, потом — сумрачный таинственный вальс, который Лиллиан слышала впервые. С континента, подумала она, — из Франции, наверное.

Последние аккорды вальса еще не успели стихнуть, когда тяжелая красная кулиса ушла в сторону, открыв залу силуэт одинокой фигуры, подсвеченной лучом синего прожектора. Разом онемевшая публика напряженно замерла в своих креслах, все взгляды устремились на застывшего в глубине сцены мужчину, чьи черты были скрыты окутавшей все вокруг тьмой. А потом он шагнул вперед, и сцена в мгновение ока расцветилась миллионами ослепительных в своей яркости бликов лазури и индиго, золота и янтаря, киновари и пурпура. Женщины ахнули, мужчины выпрямились в своих креслах. Еще два шага — и зал был в полной власти человека на сцене.

Волшебство началось.