Тильда. Маяк на краю света

Глава 1 О теории и практике, бубриках Звездочета и седьмом горшке

Из воспоминаний Тильды Сваль, урожденной Эйдан, о последнем месяце весны года Эн.

Пусть не прощаясь уйдут герои —

Грустить не стоит.*

Когда во дворце Чудесного Источника появилась гостья из ниоткуда, и мой друг детства Фарр попросил меня присмотреть за ней… я влюбилась. Во-первых, потому что не влюбиться в Аврору Бореалис было невозможно. Та же участь, впрочем, постигла и человека с тактической картой вместо сердца. «Заря» — так он ее называл. Если она смогла вдохнуть жизнь даже в него, то чему удивляться, что и Объединенные Королевства засияли теми красками, к которым мы теперь уже привыкли?

Но вокруг зари, как и полагается, постоянно крутились день и ночь — огненный эрл Чарльз Кастеллет, очаровавший всех нас балагур-мерчевилец, и дознаватель из местной тайной канцелярии, Фаррел Вайд, которого и в глаза, и за глаза величали «его темной светлостью».

И вот, не то по причине своей природной глупости и наивной восторженности, что непростительны девушке, давным давно разменявшей третий десяток лет, не то по причине безответной любви к совершенно неподходящему человеку (а любовь меня прежде интересовала лишь как теория), я оказалась на борту «Искателя Зари» — буканбуржского корабля, нацелившегося на маяк на краю света. И здесь на моих глазах постоянно сталкивались эти трое: заря, день и ночь.

*Из песни А. Макарского «Как жаль».

Море Духов, поздний вечер второго орботто, последнего месяца весны.

Не знаю, с чего Ро и Фарр решили, будто я сплю. Я и не представляла себе, что на море земля… пол… ну, в общем, согласно достоверным источникам, это называется палуба — постоянно выскальзывает из-под ног. В моем воображении корабли обычно плыли по волнам и несли пассажиров к цели безо всякого ущерба для их — пассажиров — здоровья. Так полагать, разумеется было наивно до невозможности, но, смею напомнить, я все еще оставалась теоретиком. Кудесницей, полагающей, что она знает о мире всё. Ну, или почти всё. Конечно, так утверждали жители Стольного города, что брали у меня уроки и называли ходячей энциклопедией, а не я. Но кто, как не они, сформировал мое представление о жизни, реальности, правде, добре, зле и мне самой?

Они и книги. А книги тоже умолчали о том, что на практике… будет мутить так, что, кажется, желудок сожмется в кулак и выйдет наружу горлом. Думаю, предполагалось, что это само собой разумеется.

Я цеплялась за край разноцветного топольского серапе, лежа на боку сжималась в комок, но помогало не особенно. Да и койка была твердой, как пол и больно вгрызалась в кости. Если бы хотя бы за окном сумеречное небо в рваных тучах не дергалось, а стояло на месте, как ему положено, возможно, было бы проще.

Но оно дергалось. И желудок — вслед за ним. Кажется, проще было бы закрыть глаза, но с закрытыми глазами делалось только хуже.

Потому что книги также умолчали, как это — разбить себе сердце. Вернее, они говорили, конечно — и даже очень много — про такие дела, но… встревали в столь жалкие ситуации лишь те, у кого не было мозгов. А у меня, я смею надеяться, они были.

Это сейчас я знаю, что не все можно предвидеть, и это нормально. Что человек призван не только мыслить, но и чувствовать, и нет в том ничего предосудительного или признака слабости. Что эмоции могут вступать друг с другом в битву, но это совершенно не означает, что их хозяин — идиот.

А второго орботто года Эн мне это было еще неизвестно.

Эрл Чарльз Кастеллет. Чак. Нет, я не влюбилась с первого взгляда. Хотела бы я сказать, что вовсе не влюбилась, и даже, наверное, в тот год я бы в это поверила.

Чак был торговым партнером моей подруги в делах лавки «Тю пёкс», а затем и сценическим: в опере «Спящая». Сей шедевр Гаррика Тенора, в котором мне посчастливилось сыграть свою первую и последнюю роль, теперь называют классикой. Забавно вспомнить, что императрица тогда сомневалась в сценарии, декорациях, созданных на коленке, куполе Оперы, перекрытом на скорую руку — если бы в ту ночь случилась гроза, «накрылась бы идея медным тазом», как выражается моя подруга Ро — лепных глиняных украшениях, по-быстрому покрытых золотой краской, и нас, дрожащих перед залом, полным гостей из четырех королевств, с которых и начинала строиться империя.

Теперь все не так.

Фурор, который произвела премьера, вписан в учебники истории, так же, как и восстание Лукреция в году Ы или период смуты «Странника», начавшийся осенью года Эм и длившийся полгода.

Теперь в люстре Оперы горят кристаллы ларипетры и мигмара, наполняя великолепный каменный с восхитительными жеодами зал переливами розового и голубого рассеянного света. Но в тот вечер зал освещал медвежий жир, привезенный из Буканбурга, и «Странник» собирался сбросить люстру в партер.

А Чак поцеловал Аврору.

И, хотя я участвовала в предотвращении диверсии и даже услышала слова Ро «Тиль, забудь Чака, он — Странник», именно этот поцелуй я помню особенно ярко. Он случился, и все происходящее утонуло в глухом тумане. Потому что после репетиций накануне каждый вечер Чак провожал домой меня. Мы говорили обо всем: о Тополе, о дальних странах, о самых дерзких мечтах и самых невероятных планах. Эрл был таким настоящим. Совсем не похожим на будничных людей из Стольного, среди которых я выросла, не догадываясь, что задыхаюсь.

В ту неделю я вернулась из своего первого небольшого путешествия; я перестала укладывать волосы в косы, наряжалась по-топольски в брюки и рубаху, завела блокнот с заметками путешественника и казалась себе невероятно смелой. Я открыла новый мир, мир за пределами библиотеки, мир в котором Чак с восторгом стал моим проводником. Да что там — он умел разговаривать с деревьями и мы до полночи слушали сказки старого клена возле музейной башни. Сначала я слышала лишь шутки Чака, но он верил в меня, в отличие от друида из Альпурхи, и не сдавался. В день перед премьерой я услышала!.. Нечто большее, чем шорох молодой листвы, но все еще неразборчивое.

Чак дул мне в нос и говорил, что мы — друзья навек.

А поцеловал Аврору.

Я брела домой до самого рассвета, не особо понимая, куда, собственно, направляюсь. А в башне, воспользовавшись ключом из-под розового горшка меня ждал… он. С братом. А еще объятиями, утешениями, раскаяниями, оправданиями, обещаниями и предложением уехать на край света.

Что сказать?.. Какая на моем месте не поверила бы? Да, всякая, у которой нет мозгов. Они благополучно испарились, и я трепетала от неясного счастья до самого полудня.

Пока на борту «Искателя Зари» не схватили появившегося из ниоткуда Фаррела Вайда, и на свет не всплыла история об отравлении, шантаже, мести, предательстве… и о том, что мы плывем навстречу верной смерти, едва появится Аврора.

История настоящего Чака. Кого-то другого, не забавного эрла Чарльза Кастеллета. Человека расчетливого, хитрого, беспринципного и… злого. Которому было на меня наплевать, как и на всех остальных.

Который был готов угробить половину имперской аристократии, да не вышло.

Раньше мне казалось, что я достаточно хорошо разбираюсь в людях. Я даже давала Авроре советы, приветствуя ее в Вестланде. Но теперь на места мозгов будто зияла черная дыра. Зияла и засасывала все хорошее, что обреталось раньше в голове и сердце. И это было по-настоящему страшно. Страшнее моря Белого Шепота, в котором сирены сжирают людей, если у них нет «защитки» из ларипетры. У меня не было.

У Ро и Фарра тоже. Но у этих двоих были они сами, и больше им, кажется, ничего не было нужно.

Страшнее, чем осознание того, что больше у меня нет свободы, башни, положения и возможности делать, что посчитаю нужным.

Теперь я — некая «привязка». К карте в голове Авроры и каким-то тайным знаниям, которые получил Фарр, влезши записи моего дяди. И нас всех убьет море Белого Шепота.

Кто-нибудь, остановите мир.

Невероятно. Я всегда избегала даже разговоров о политике. Что там — когда схватили дядю-мятежника, я сделала вид, что мне все равно, и лишь тайно стащила его бумаги, надеясь однажды что-то понять. А теперь…

Страшнее, чем факт, что теперь Стольный город за триста двадцать верст. Впервые — за триста двадцать, двадцать одну, две и так далее. А мир велик, огромен и беспощаден к таким идиотам-теоретикам, как я.

Разве ты не этого хотела, Тильда?..

Не этого. Я этого совершенно не хотела. Внутри плескалась чернота, абсолютная, как чернила.

Небо дергалось, и в какой-то момент окно продемонстрировало моему пустому взору странный столп огня, совсем недалеко. Качнуло, и видение исчезло. А через мгновение появилось вновь. Как фонтан, только из пламени.

Мы направлялись через море Духов к морю Шепота, оставляя Мерчевиль справа. Значит, это один из островов Республики. А они вулканические. Да, я оказалась глупа, как пробка, но в академических знаниях кудеснице в Стольном городе нет равных.

Качка будто издевалась, пряча и показывая извержение.

Сгибаясь пополам и кутаясь в серапе, я доползла до окна. Осторожно выглянула вниз, где волны белыми когтями царапали обшивку, и меня вырвало. Гадкое ощущение, забытое с детства, но стало легче. Даже смогла распрямиться.

Извержение вулкана! Черную гору, будто вспухшими венами, изрезала горящая лава. Из верхушки фейерверком выстреливал в темную пустоту огонь. Сползая в море, огненные змеи растворялись не то в ночи, не то в волнах.

Я даже не заметила, что перестала дышать. Мне приходилось читать о ночных шоу вулкана Сольдо в путевых записках канцлера Саймо «До того, как я стал канцлером». Но — не видеть собственными глазами, насколько это зрелище обворожительно.

«Искатель Зари» сменил галс, меня повело и швырнуло о пол, а огненный фонтан уплыл за пределы обозрения. Я схватилась за переборку и подтянулась к окну, выглянула так, что едва не вывалилась, но видны теперь были только всполохи на море. И… странное разноцветное свечение воды сквозь поземку тумана.

А вот об этом явлении мне было неизвестно. Я наклонилась, приглядываясь. И снова едва не выпала наружу.

Тогда, желая узнать больше, я и решила дернуть дверную ручку: дверь оказалась незаперта.

В принципе — если мы пленники и заложники, то факт, что нам отвели каюту, а не карцер в трюме для рабов, должен давать надежду. И еще тот факт, что Ро и Фарру позволяют где-то разгуливать. А меня не закрыли на ключ.

Да, ведь каждый из нас троих — сам по себе некий ключ к тому месту в море Белого Шепота, куда мы плывем. Хотела бы я знать, что это за место, и в чем хотя бы мой ключ.

По узкому темному коридору я шаталась от стены к стене, потом обо что-то споткнулась и свалилась, грохнувшись коленями о длинный угол до искорок перед глазами. Нащупала: ступени. Раз, два, три, четыре, пять… И стена. Нет, очередная дверь. Я толкнула, та подалась.

На палубе было людно. И шумно. Я словно только теперь услышала мир и была неожиданно оглушена и ослеплена. Пираты высыпали смотреть на огненный Сольдо и волшебный свет из моря — отсюда вид открывался как на ладони. На меня не обратили внимания, все больше подкрепляя подозрения в том, что не в таком уж мы отчаянном положении, как могло показаться на закате.

По притолоке я осторожно поднялась с подбитых колен; те дрожали. Пляска огня, темноты и моря снова скрутили внутренности стираным бельем, и пришлось схватиться за живот. Но возвращаться туда, в темноту своей внезапной дыры и каюты — не хотелось. Надо было двигаться, чтобы жить, чтобы хотя бы сохранить мозги. Моя единственная и наибольшая ценность.

Так что, тихонько держась за стены, я бочком просочилась в тень, добралась до борта и вывалила вон очередную порцию горькой дурно пахнущей жидкости. И уставилась в этот непонятный светящийся туман. Море под ним будто горело и не сгорало, то и дело рассыпаясь мерцающими огноньками на поверхности.

Хм. Теперь понятно, откуда у моря Духов такое название.

Ледяная Кострима охлаждает воду до столь низкой температуры, что плавать тут только духи да медведи и могут, а вулканический климат нагревает воздушные массы — что ж, туман легко объясним. А свечение… Я обернулась на вулкан. Вместо лучей солнца — отблески лавы. Вместо линз — мелкие капли тумана. Оптический обман! Воодушевленная открытием, я щелкнула пальцами и нырнула в карман — сделать пометку в блокноте. Если мы вернемся живыми, то цены моим запискам не будет. Я могла бы их назвать «Как я покинула Стольный».

Наверху ударили в колокол, пираты засуетились. Я удачно скрывалась в тени, по-прежнему оставаясь незамеченной. Облокотилась о борт и размышляла, какое название присвоить открытому явлению. Искры Сольдо? Или слезы Тиль?

Слезы? От чего?.. Ах, верно… Чак. Внутри весь лед словно лопнул вдребезги. А потом снова слился в единую глыбу. Я сжала зубы так сильно, как и не подозревала, что умею, и захлопнула блокнот. Прижала к груди — думала, раздавлю в лепешку.

Прервал мою холодную злость неожиданный голос где-то с высоты левой лопатки:

— Красивый плащ.

Я застыла. И медленно, настороженно обернулась. В отблеске извержения и Слез Тиль тут обретался подросток в рваной одежде, едва достающий мне до плеча. Покосилась на свое серапе — подарок Ниргаве. И внезапно вспомнила: «Друид говорит с миром — мир говорит с друидом».

«Мир перед тобой, друид», — сказала я себе. — «Хватит жалеть себя. Протяни руку и узнай его наконец».

— Спасибо. Это из Черного Тополя. Меня зовут Тиль.

— А я — Бимсу. Здорово, правда?

Бимсу ткнул в сторону вулкана Сольдо.

— Никогда не знал, что так бывает, — вдохновенно продолжил парнишка, пожирая море большущими глазами. — Вир говорил, что море будет гореть, а я не верил. Хорошо, что я не Брима на кон поставил, а простыню Авроры. Выглядит, точно бубрики Звездочета.

Он повис животом на ребрах борта, а я удивилась. Простыня Авроры? Бубрики Звездочета? О чем речь?

— Эй, Бимсу, — подошел к нам кто-то из темноты и хлопком по спине поприветствовал моего нечаянного собеседника.

Но взрыв холода внутри сам подсказал мне, чей это голос. Я отвернулась к воде.

— О, Тиль, так ты не спишь?

И он… позволил себе ладонью потрепать меня по волосам! Желудок напомнил о своих проблемах, и пришлось невразумительно булькнуть вместо того, чтобы запретить Чаку делать так.

— И вам… эрл Кастеллет… — пробормотала я, хватаясь за живот, — доброго вечера.

— Какой эрл? Называй меня Чак, как прежде. Признаю, я тебя обманул, но иначе ты бы со мной не поехала, Тиль. А мне это было очень нужно. Прости меня.

Я закусила губу. Сейчас он мне порассказывает… Еще один позыв рвоты я сдержала героически. Но жалеть себя захотелось сильнее.

— У тебя морская болезнь?

Чак положил мне руку на лоб. Я сдвинула челюсть вбок, покосившись на рыжего самозванца, и убрала голову с траектории его движений.

— Зеленая вся.

— Господин Чак, давайте я накажу Бриму принести зелье седьмого горшка? — выдвинул предложение Бимсу.

«Зелье седьмого горшка нормализует работу желудочно-кишечного тракта», — всплыла в памяти энциклопедическая подсказка.

Чак точно так же взъерошил волосы Бимсу, как и мои секунду назад. Несмотря на весь внутренний лед, что-то будто обожгло. Отвращением. Для него это все так просто.

— Брим не понимает таких команд, Бимсу. Но зелье у меня есть. Обожди, Тиль.

Это уже относилось ко мне. Такая забота сбивала с толку. Использовал — так уж и выброси… Разве нет? Зачем теперь лечить?.. Я отстраненно покосилась за борт. Бубрики Звездочета определенно звучат лучше, чем Слезы Тиль.

— Что за простыня Авроры? — спросила я Бимсу.

И, опираясь на борт, разлепила странички блокнота — запечатлеть это совершенно замечательное название.

— И откуда ты знаешь Звездочета?

— Я жил в лечебнице Квиллы Мель. Это я помог Авроре Бореалис оттуда бежать! Она связала меня простыней — вот так! — чтобы никто об этом не догадался. А потом прислала Чака за записками Звездочета, и Чак принес мне Брима.

Бимсу горделиво достал из кармана птичий свисток и позвал своего питомца. Серый маленький канюк сорвался с перил на мостике и спикировал прямо на запястье мелкого хозяина.

Птицелов Шамси сделал состояние — птицы-вестники пользуются все большей популярностью, даже за пределами Стольного. Теперь они и вовсе свяжут Мерчевиль с самой затерянной столицей Тополя. Отправлять птиц через море — это ведь почти мгновенная связь. Это ведь почти чудо.

— А у тебя есть птица, Тиль? — спросил Бимсу.

Я рассеянно кивнула. И позвала Голубинку. Шамси, наверное, таких опытов не проводил. Как быстро долетит с суши в море?

— А Чак решил покрыть мои долги и забрать меня с собой… — продолжал, захлебываясь, сообщать парнишка свою биографию.

И кого это восторг мне напоминает?.. И влюбленность в благодетеля? Любопытно, что Чаку нужно от парнишки. Я молча усмехнулась.

А что ему нужно от меня?

— Вчера я даже помогал ему!

Вчера? А я — сегодня.

— Надо было обрезать какой-то канат. Он выступал на сцене, в Опере, понимаешь? А ты там была? Там почти все были, даже Квилла! Она меня и взяла с собой. Но Чак хотел люстру опустить пониже, чтобы было лучше видно, как он будет целовать Аврору, и для этого надо было канат обрезать — странно, я так и не понял, как это работает, а Шарк и вовсе прогнал меня… Будто я сделал что не так. Он строгий. Шарк — Чака старший брат. Мои старшие братья все погибли давно, только мама осталась…

Мерные шаги — я бы так и не в море шагать не смогла — возвестили о возвращении мерзавца, втянувшего доверчивого ребенка в покушение. Он был у меня под носом, а я ничего, ничего не заметила… Кроме его солнечных глаз.

Идиотка.

Вся двигательная активность, на которую я была способна сейчас — это отвернуться к бубрикам Звездочета. И снова опорожнить желудок. Унизительно…

— Ну, Бимсу, беги, — прозвучал голос Чака. — Виру нужна помощь на камбузе. Потом поговоришь с Тиль. Она первая кудесница в Стольном городе — знал?

— Ух ты! — восхитился Бимсу.

Ха. Поет дифирамбы. К чему бы это?.. Вернуть на крючок?.. Я с ним просто не стану разговаривать. Да. Так просто. Что тут доказывать? В чем обвинять? Любое слово, любой вопрос будут лишними: все уже сказано. Зачем тыкаться носом в досадную ошибку еще раз?

Верно. Это просто ошибка, Тиль. Все имею право на ошибки. Так люди учатся. Главное — их не повторять. Мы — лишь соседи на корабле, попутчики. И никогда ничего больше. Я вздернула подбородок. Верно — друиды не размениваются на мелочи.

Они выше всей этой ерунды вроде восторженной влюбленности. И я всегда была. Просто забылась ненадолго. Но уже вспомнила.

В этот момент прилетела Голубинка — опустилась мне прямо на голову, по своему излюбленному обычаю, и я едва не полетела к бубрикам дяди. Значит, птицы долетают быстро. Шамси станет еще богаче.

— Она — твоя⁈ — удивился Бимсу.

А Голубинка вдруг слетела прочь, вырвав у меня пару волос. Я обернулась, судорожно держась за спасительный борт. Мой белый кречет… ластился к Бимсу с его же предплечья, спихнув мелкого беднягу Брима прочь.

С такой любовью, какой я от нее и не видела ни разу. Она тоже меня предает?..

Чак расхохотался — это он посмотрел на мое раздосадованное лицо. И зеленое, да? Врезать бы ему в рожу… Но я сдержалась. Мама учила поступать иначе. А я все не слушала.

Но это в Стольном я многое могла себе позволить. А здесь… я на чужой территории. Осторожность — прежде всего. И достоинство. Пока территория не будет освоена. Но это не представляется мне возможным.

— Держи, — протянул мне рыжеволосый мерзавец склянку. — Ты нам нужна живой и здоровой.

Я подняла брови, откупорила флакон и принюхалась. Запах фиалки и розмарина?

— Да не отравлю я тебя.

Но стоит быть готовой ко всему.

Доверившись знакомому запаху, я опрокинула в себя содержимое. Прожгло огнем, и снова вспомнилось, как мама лечила нас, когда мы с Фарром на пару отравились грушами из сада его соседа. Захариус тогда побрызгал их купоросом. Значит, оно — зелье седьмого горшка, дай Видящий здоровья его изобретателю. Как же жжет… Я всем телом повисла на деревянных перилах и зажмурилась. Побочный эффект, быстро проходит, но я и позабыла, как это неприятно.

— Иди, Бимсу, иди, — Чак настойчиво избавлялся от свидетеля по до сих пор неизвестной мне причине. — Голубинка никуда теперь не денется.

Бережно оторвал меня от борта, усадил на палубу в ту самую нужную позицию: позу зародыша. Погладил по спине, будто ему было до меня дело.

— Это ненадолго.

— Я знаю, — прошелестела я.

Думает, раз идиот — это навсегда идиот?.. И я снова буду взирать на него влюбленным взором? Подсыпать мерзавцу соли в цикорру, как мстит Кунст, будет мало. Если тут есть соль. Если тут есть цикорра. Я же ничего, ничего о мире не знаю…