Триумф безголовых

Глава 23

– Я должен сообщить тетрарху всю правду о случившемся. И для него, и для меня это вопрос жизни и смерти, – заявил ван Бьер, цепляя к ремню ножны с мечом. Судя по его решительному виду, ему надоело отсиживаться в лавке Гезира и он собрался ее покинуть.

– Нет-нет! Это очень плохо мысль, сир Ванбер! Ты нельзя ходить на город! – запротестовала его сиделка. Вернее, Эльруна больше ею не была, ибо теперь Баррелий мог сам о себе позаботиться. Но все же Псина велела махади и дальше приглядывать за кригарийцем – мало ли что.

И вот это «мало ли что» случилось.

– Ты и правда собрался к тетрарху? В Мунрок? Сам? Прямо сейчас? – удивился я.

– Пускай я получил недавно по башке, но мозги мне не вышибли. – огрызнулся монах. – Нет, конечно, ни в какой дворец я не потащусь. Просто хочу проветриться, размять ноги и осмотреться. Я десять дней провалялся в бреду и затем четыре приходил в себя. И я точно сойду с ума, если проторчу в этой комнате еще хотя бы полдня.

– Но на улицах опасно! Идет обстрел! – воскликнул я, указав на окно.

– Вот и замечательно, – кивнул Пивной Бочонок. – Значит, сейчас никому нет дела до поисков выжившего кригарийца. Лучшего времени для прогулки не придумаешь.

– Я иду с тобой, – отрезал я. Бог свидетель, как же мне этого не хотелось! Но оставаться в провонявшей кислым потом и блевотиной комнате, терзаясь страхом, вернется Баррелий или нет, мне не хотелось еще больше.

– Твоя воля, – не стал возражать кригариец. – После того, что ты и шмакодявка для меня сделали, я больше не вправе тебе что-то запрещать. Впрочем, я и так хотел попросить тебя со мной прогуляться. Но раз ты сам вызвался, тем лучше.

– Я доложить саяна, что ты уйти, сир Ванбер! – предупредила Эльруна. – Так не делать хорошо… Не так хорошо делать… Хорошо делать не так… Тхаль акран! Как же говорить?

– Так делать нехорошо, – подсказал я. – Совершенно с тобой согласен – «сир Ванбер» еще малость не в себе. Но разве его удержишь?

– Беги-беги, докладывай, – напутствовал лопоухую кригариец. – И не забудь напомнить саяне, чтобы она держала меня в курсе своих дел. А то что-то в последнее время она забывает делиться со мной своими планами…

Псина тоже захворала после наших речных злоключений. Простудившись и вдобавок подарив Культуку стакан крови, она тем не менее за три дня успела оклематься. И снова стала куда-то отлучаться, правда, уже без меня. Я попытался узнать у Эльруны, чем занимается ее наставница, но ничего не добился. Или махади берегла ее секреты, или тоже понятия не имела, над чем саяна так усердно работает.

А может она бегала по улицам и сдирала со столбов плакаты со своим описанием? Те самые, которые, как она и боялась, развесили после убийства курсора Таврия? Хотя навряд ли. Зачем бы Псине сдался лишний труд, если она легко изменяла свою внешность. В том числе кожу! Не знаю, каким снадобьем или мазью Псина натирала лицо, но нынче оно было не черным, а лишь смуглым, как у Эльруны, и вдобавок морщинистым, почти старческим. Что вкупе с седовласым париком превратило Вездесущую в пожилую и совсем другую женщину.

Как и вчера, сегодня я тоже проснулся от грохота бомб и топота солдат за окном. Псины в лавке уже не было. А теперь и Баррелий собрался отлучиться. И все же чуяло мое сердце – просто так шататься по улицам он не станет.

Гезир закрыл лавку сразу, как только на город упали первые снаряды южан. Сам он с той поры тоже где-то подолгу пропадал. Или помогал Вездесущей, или обделывал собственные делишки, ибо старик был из тех торгашей, которые не упустят случая подзаработать на войне. Так или иначе, никто кроме Эльруны не отговаривал ван Бьера от необдуманной прогулки. И мы с ним покинули лавку, оставив лопоухую в одиночестве.

За время болезни монах оброс густой щетиной, но сбривать ее не стал. С бородой его круглое лицо выглядело еще упитаннее. Отчего, закутавшись в плащ и изменив походку, он казался неуклюжим толстяком-горожанином, но точно не матерым воякой и убийцей. Тем более в компании с ребенком, ради чего он, видимо, и позвал меня с собой.

– Недурной выстрел, – заметил он, когда очередной промонторский камень грохнулся кварталах в трех от нас. Судя по треску, еще одной крышей в городе стало меньше. – Повидал я эти требушеты в работе при штурме Фенуи. Там они полгорода с землей сравняли, прежде чем мы туда ворвались… А остальные полгорода вырезал я, м-да…

Монах остановился и, понурив плечи, оперся рукой о стену. Бледность у него с лица давно сошла, но силы еще не восстановились. И его это злило – я понял это по тому, как он шевелил губами, бранясь про себя.

– Ты в порядке? – осведомился я.

– Закопай тебя Гном, парень! – прорычал Пивной Бочонок. – Нет, я не в порядке. Совсем не в порядке. И еще долго буду не в порядке, поэтому хватит задавать мне дурацкие вопросы. Пора бы тебе сообразить, что…

Он наговорил бы мне еще грубостей, но его перебила орущая толпа, что пробежала мимо нас с баграми и ведрами. А когда на улице вновь стало малолюдно, у Баррелия пропало желание меня ругать.

– Извини, – попросил я. – Я просто хотел…

– Нет, это ты меня извини, – неожиданно покаялся он, что было на него совсем не похоже. – Я раскис и вышел из себя, хотя не должен был. Не ты виноват в моих бедах. А я, будто конченый пропойца, срываю злобу на том, кто слабее меня.

– После того, что ты пережил, тебя можно понять, – попытался я найти ему оправдание. Сам не знаю зачем, поскольку я все равно на него не обиделся.

– Вряд ли ты меня понимаешь, – мотнул головой ван Бьер. – Не потому что ты глуп, ведь ты не глуп, а потому что еще слишком молод.

Я лишь пожал плечами: дескать, как скажешь, не буду спорить.

– Никогда тебе такого не говорил, но… – продолжил он, немного помолчав. – Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что последним из нас, кригарийцев, умру точно не я. Каждый из моих братьев был умнее и благоразумнее меня. Я же постоянно бросался в заварухи, куда братья никогда бы не сунулись, трижды не подумав. И вот чем обернулось мое безрассудство. Их отравили и обезглавили, а я остался последним кригарийцем на белом свете. Самым недостойным монахом из всех, у кого было право оказаться на моем месте.

Он примолк, потому что мимо нас снова забегали люди. Одни из них несли на носилках раненых – видимо, тех, кого придавило обломками кровли, пробитой снарядом южан. Другие – те, кто бежал им навстречу, – гнали лошадь, тянущую большую бочку на колесах. Это были пожарные водовозы – одна из команд, что сновали по улицам круглые сутки, и все равно, бывало, не справлялись со своими обязанностями.

– Но ведь вы могли погибнуть и все до единого, – сказал я, когда нам снова перестали мешать. – И никто бы не отомстил тогда за вашу смерть. Однако ты выжил и продолжил борьбу. А значит история кригарийцев все еще продолжается. И возможно, даже к лучшему, что выжил именно ты, а не кто-то другой. Кому еще, как не самому безрассудному кригарийцу, бросать вызов главному знаменосцу тетрарха?

Баррелий ответил не сразу. Поначалу он стоял, все также опершись на стену, и смотрел на меня испытующим взором. Так, словно пытался вникнуть в смысл моих слов. Хотя во что там было вникать – я же не сказал ничего заумного.

– Иногда, парень, ты несешь такую чепуху, что мне удивительно, как у тебя язык не отсыхает, – заговорил он наконец, расправив плечи и отойдя от стены. – Но иногда я гляжу на тебя и думаю, а не соврал ли ты, что тебе и вправду тринадцать лет. То, что ты сейчас сказал, стоит дороже всего того, о чем я размышлял в последние дни. И я это запомню. Потому что мне пригодятся твои слова, когда я опять усомнюсь, а есть ли у меня хоть малейший шанс сойтись в бою с Гийомом Кессарским.

– Да ладно, чего уж там. Мне ведь эта мысль не сейчас в голову пришла, – смутился я. – Пока ты болел, я работал в лавке, и у меня башка распухла от раздумий. Чего только в нее не лезло днями напролет. Все боялся, что ты не выкарабкаешься или рассудком повредишься.

– А кто сказал, что я не повредился? – подмигнул мне кригариец.

Я облегченно вздохнул, узнав в этой ухмылке прежнего ван Бьера. Ну или почти прежнего – что-то в нем и вправду изменилось. Я пока не мог сказать, что именно, но мне это не нравилось. Прежний Баррелий – развратник и пьяница, – был мне понятен и привычен. От нового же – трезвенника и преступника, – можно было ожидать чего угодно.

В небе над нами плыл огненный призрак. Так мне показалось, едва я его увидел. Это были огромная пылающая голова и несущие ее к центру города крылья – почему-то неподвижные. Вне всяких сомнений, тварь высматривала на земле добычу. И мне отчаянно захотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы призрак меня не заметил.

Прежде я видел летучие огненные бомбы только ночью, но при свете дня они тоже выглядели жутко. Хотя когда я впервые увидел их в темноте, то чуть и вовсе не стал заикой. Это случилось при первой воздушной атаке на Тандерстад, когда Солнечный запустил больше двух десятков снарядов одновременно. Ветер нес их на фоне черного неба, и казалось, что к столице подлетает целая стая демонов. Кабы не Псина, которая в тот момент стояла рядом со мной и которая объяснила, что это за дрянь, я бы точно запаниковал.

Правда, вскоре я и так изрядно струхнул, когда бомбы упали на город и ночь озарилась множеством пожаров.

Этот «дневной призрак» тоже должен был вот-вот обрушиться на землю. Причем где-то рядом, если даже не прямо на нас.

– А ну-ка прибавим ходу, парень, – сказал Баррелий при виде летучей бомбы. – Это солнышко нас с тобой точно не согреет. Вернее, согреет аккурат до угольков, потому что выпало оно из самой Большой Небесной Задницы.

И мы торопливо зашагали по улице, по которой уже бежали кричащие пожарники, а за ними громыхала по мостовой телега водовозов.

«Солнышко» упало в соседнем квартале. И, кажется, удачно – на мостовую. Потому что раздался лишь глухой удар, без треска стропил и грохота разбитой черепицы, и пламя не взметнулось над крышами. Было слышно, как оно что-то с шумом пожирает – возможно, чье-то крыльцо или торговый прилавок, – но звон пожарных гонгов дал понять, что огнеборцы уже спешат туда изо всех сил.

– Мы что, идем к Гердину Маклагеру? – спросил я, заметив, что ван Бьер ведет меня в направлении «Сабельного звона» – мастерской старого друга кригарийцев. – Разве это не опасно?

– Не более опасно, чем разгуливать под обстрелом. Хотя я сомневаюсь, что спустя две недели кто-то еще следит за «Сабельным звоном», – ответил Пивной Бочонок, не забывая поглядывать на небо. – Есть у меня несколько вопросов, которые хотелось бы задать старине Маклагеру. Например, откуда Гийом Кессарский вообще узнал, что мы с братьями живем в «Конце всех дорог». В столице тьма-тьмущая постоялых дворов и еще больше гостиниц, но Кессарский отыскал нас в тот же день, как мы обосновались у Хинчо. Быстро – не то слово. Это было просто стремительно, мать их гномья потаскуха!

– Вас мог выдать паладину сам Хинчо, – предположил я. Маклагер не был моим другом, и я встречался с ним лишь пару раз. Но он показался мне хорошим человеком, не способным предать старых друзей. Само собой, я мог ошибаться, но и ван Бьер вряд ли хотел думать о Гердине плохо.

– Нет, это точно был не толстяк Хинчо, – не согласился со мной монах. – Когда нашу комнату штурмовали культисты, Гийом не наблюдал за их успехами со двора. В это время храмовники сидели в трактире и следили, чтобы хозяин не выкинул какую-нибудь глупость. Например, не позвал стражу. Как считаешь, зачем паладину устрашать человека, который сам же пригласил его поохотиться за нами?

– Незачем.

– То-то и оно, парень. Теперь смекаешь, что к чему?.. О, нет! Не может быть! Похоже, у Маклагера крупные неприятности. И это еще мягко сказано.

Кригариец бывал здесь чаще меня и еще издали заметил, что с «Сабельным звоном» что-то неладно. На первый взгляд казалось, будто Маклагер повесил над входом новые светильники. Вот только они были чересчур большими и набитыми непонятно чем.

Чем именно – я разглядел, когда мы подошли ближе.

Никакие это были не светильники. К стене рядом с вывеской были приколочены два подвеса из деревянных балок. И на каждом из них болтался «даурский садок» – тесная клетка, в которой человек мог поместиться лишь согнувшись в три погибели. Само собой, никто бы в нее добровольно не полез – «садок» был распространенным в Эфиме орудием казни. Долгой и мучительной, поскольку заключенному в него человеку не давали ни воды, ни пищи. И морили до смерти в скрюченной позе, в которой он не мог пошевелиться, а лишь едва дышал.

Судя по тому, что тела казненных начали разлагаться, они умерли несколько дней назад. Но их еще можно было опознать, пусть даже воронье выклевало им глаза и растерзало лица. Это были сам Маклагер и его подмастерье Эйк – мой ровесник, которого он частенько отправлял к ван Бьеру с поручениями и новостями. И который в конце концов разделил участь своего наставника – явно незаслуженно, в чем бы Гердин ни провинился перед законом.

– Вот и поговорили. Э-хе-хе… – пробормотал кригариец, взирая на облепленные воронами «даурские садки». Ему хотелось прогнать мерзких птиц, но он не мог этого сделать. Возле мастерской, которую разграбили настолько, что унесли даже двери, околачивались люди. Которые обратили бы внимание на человека, сочувствующего казненным. И любой из горожан мог потом донести на монаха страже или храмовникам.

– Что там написано, можешь прочесть? – Пивной Бочонок указал мне на подвешенные к клеткам таблички.

– «Пособники кригарийцев», – ответил я, с трудом разобрав загаженные птицами надписи. И, понизив голос до полушепота, спросил: – Это ведь означает, что они вас не предавали, да?

– Как знать, парень. Как знать… – Баррелий еще больше помрачнел. – Хотелось бы верить, что да. Но их могли умертвить и после того, как Гердин выдал нас храмовникам. Затем чтобы подчистить следы. Дело-то темное, и лишние свидетели Кессарскому не нужны.

– Не самую удачную улицу вы выбрали для прогулок, добрый сир. Да и время – тоже, – раздался позади нас знакомый голос. Настолько знакомый, что мы даже не вздрогнули.

Очевидно, Псина находилась поблизости от лавки Гезира, раз уж махади ее так быстро разыскала и они столь же быстро догнали нас. Ни та, ни другая даже не запыхались.

– Я ошибся не только с улицей и временем, но и с городом, – отозвался ван Бьер. – А ты, старушка, гналась за нами для того, чтобы сообщить о том, о чем я и без тебя знаю?

– Есть новости, – перешла к делу Вездесущая, продолжающая скрываться под старческим гримом. – Насчет канафирца, что покупал у Говорящего-с-Камнями дрессированного себура. Не желаешь прогуляться в Ихенер и взглянуть на убежище этого человека?

– Взглянуть изнутри или снаружи? – оживился Баррелий.

– Увы, только снаружи, – разочаровала его Псина. – Внутрь его башни нам не попасть. Да тебе туда и самому лезть не захочется.

– Это еще почему?

– Потому что тот канафирец по имени Захрид ибн Анталь – хальради. Чудотворец по-вашему.

– Не понял. Колдун, что ли?

– Можно и так сказать. Просто называть себя колдуном в Оринлэнде – плохая идея. Да и чудотворцем – не лучшая. Но этому хальради покровительствует Мазари-бека – вождь местной канафирской общины. Бек и поселил его башню рядом со своим дворцом. Ну что, взглянем на нее или продолжишь торчать здесь и оплакивать мертвых друзей?

– Не имею такой привычки, – проворчал ван Бьер. – Пролей ты хоть бочку слез, мертвецов этим не воскресишь. Поэтому я предпочитаю не плакать, а задавать вопросы их убийцам.

– Не обещаю, что с ибн Ахталем тебе повезет, – предупредила Вездесущая. – Разве только ты подойдешь к башне станешь выкрикивать свои вопросы в надежде, что хальради тебя услышит… Впрочем, не будем забегать вперед. Для начала сходим в Ихенер и осмотримся, уж коли тебе не сидится в лавке и хочется приключений…