Триумф безголовых

Глава 38

– Признайся, кригариец, ты знал, что твоя затея в Хексе обернется бойней, – сказал Вальтар Третий, устало глядя на пляшущие языки нашего костерка. – Ты же не глупец и не верил, что можешь нанести Симариусу тягчайшее оскорбление, а он все стерпит, да еще в присутствии Гвирра Рябого.

– Говоря начистоту, нет, я не знал, что скажет первосвященник о моей выходке, – ответил ван Бьер. – Но я рассчитывал на то, что он разъярится и отчебучит какую-нибудь глупость. Только, конечно, не такую. Мне ведь совсем не улыбалось быть зажаренным молнией после того, как я уже выкупил вас из плена. А тем более вместе с вами. Но что стряслось, то стряслось. Обратной дороги нет. И я боюсь даже предположить, какие новости принесет нам Вездесущая, когда вернется.

Вальтар посмотрел на Эльруну, которая грелась с нами у костра и которую саяна не взяла с собой в разведку. Хотя, скорее всего, лопоухую оставили с нами, чтобы она подслушивала наши разговоры, а не потому что Псина опасалась за ее жизнь. Тетрарх тоже наверняка это подозревал, но все-таки поинтересовался у Баррелия:

– Насколько ты доверяешь Вездесущей? Я премного наслышан о Плеяде. Ее шпионка не стала бы рисковать своей жизнью ради меня даже за гору золота. Но раз Псина рисковала, значит у нее на уме нечто другое, верно?

– Вездесущим можно доверять, пока их цели совпадают с вашими, Великий сир, – ответил монах. – И насчет их презрения к золоту вы правы. Однажды в руки Псины угодила бесценная реликвия, но она отдала ее Плеяде, хотя могла бы получить за нее на стороне не одну гору золота. Почти уверен, что с вами она тоже честна. Как я уже говорил, когда вас предал Капитул, Вездесущие остались вашими единственными союзниками. Если, конечно, не считать остатков лже-культа фреймонистов и недобитых легионеров, которые, не исключено, сумеют выжить.

– Фреймонисты! – Тетрарх покачал головой. Баррелий еще вчера поведал ему историю о двуличном знаменосце, и Вальтар продолжал то и дело вспоминать о ней. – И почему Гийом усомнился в том, что я не прислушаюсь к его словам, если он расскажет мне обо всем напрямую?

– Кессарский служил не только вам, но и Симариусу, чьего гнева он опасался гораздо сильнее, – предположил ван Бьер. – Это как с больным зубом: лучше выдрать его и забыть о боли, чем ковырять его в надежде, что боль уймется. Вот и Гийому было проще самому убить заговорщиков, чем ворошить их осиное гнездо, действуя по закону, но окольными путями. С одной стороны я его понимаю. Но с другой стороны, он объявил кригарийцам не просто войну, а войну подлую, оболгал нас и выставил в дурном свете… Впрочем, отныне это дело прошлое. Кессарский мертв и больше ничего мне не должен.

– Даже не знаю, что тебе и сказать. – Тетрарх сломал хворостину, которую вертел в руках, и бросил ее в огонь. – Ваша война прошла за моей спиной, и я не мог в нее вмешаться. Но если бы я узнал о столь чудовищном обмане, на который осмелился Кессарский, дабы восхитить меня своей отвагой и силой, я это так не оставил бы. Как бы сильно он не был мне предан, за подлог, да еще с убийством, он ответил бы по всей строгости эфимских законов.

– Не сомневаюсь, раз вы так говорите, – кивнул Баррелий.

И они вновь замолчали, прислушиваясь, не возвращается ли Псина.

Вальтар Третий был освобожден из плена три дня назад, но мы все еще находились в окрестностях Тандерстада, уйдя в непролазные леса к северо-западу от замка Цхет. Туда, куда упоенные грабежом столицы южане и островитяне сегодня точно не сунулись бы. Тетрарх не ответил отказом на предложение Вездесущей бежать на запад – да и кто бы даровал ему нынче иное спасение? Но он не пожелал отправляться в путь, не выяснив, чем завершилось взятие города и к чему привела гибель короля Хойделанда. А поскольку Псина собиралась выяснить то же самое, между нею и Вальтаром не возникло разногласий. И вот мы уже вторые сутки дожидались ее в глухом лесу, понятия не имея, где ее носит и когда она вернется.

– Ты сказал, что опекаешь сына своего приятеля, который пал в битве, – вновь заговорил Вальтар, посмотрев на меня. И неважно, что передо мной сидел уже не повелитель Эфима. Все равно от такого внимания тетрарха к моей ничтожной особе мне стало не по себе. – Но я все равно не могу отделаться от мысли, что встречал где-то этого парнишку. Или, может быть, не его, а его отца? Они были сильно похожи?

– Не думаю, Великий сир, – помотал головой ван Бьер. – Шон больше смахивает на мать, если на то пошло.

– Но акцент у него определенно дорхейвенский, – продолжал делиться своими наблюдениями тетрарх. – И имя… Любопытное совпадение: перед тем, как Симариус рехнулся, ты передал ему привет от покойного гранд-канцлера Дорхейвена Шона Гилберта. А ведь мы с сиром Гилбертом встречались, когда он, бывало, наведывался в Тандерстад. Также мне докладывали, что после гибели гранд-канцлера его сын пропал без вести. И вот я гляжу на маленького Шона, в голосе которого звучат интонации западных торговцев, и взгляд которого напоминает мне взгляд бывшего градоправителя Дорхейвена. Настолько, что я как будто узрел его самого, но в юности.

– Шон и правда отучился пару лет в пажеской школе города-республики, – вновь соврал кригариец. – Там-то его и научили читать, писать и считать. Но потом выгнали, когда он осиротел, так как некому стало платить за его обучение. А то, что они с гранд-канцлером тезки – не столь уж удивительное совпадение. Четверть моих дорхейвенских знакомых зовут Шонами, четверть – Хэнками, а треть – Майлзами. Да вы и сами, небось, замечали, как много в тех краях людей с одинаковыми именами.

– Ну да бог с ним. Не бери в голову. Просто я еще не оклемался от всего пережитого и меня атакуют призраки прошлого, – махнул рукой тетрарх. Хотя, судя по его хитрому прищуру, он не поверил кригарийцу. – Вот и девочка мне тоже кого-то напоминает. Но кого – ума не приложу.

– Саяна учить меня быть похож ни на кто и сразу на всех, Велик-сир. Так, как это уметь сама саяна, – ответила Эльруна. И, немного смутившись, добавила: – Только у меня пока плохо выходить. Все из-за моя ухи. Они сильно торчать и я ничего с ними не поделать.

Поскольку лопоухая никогда не призналась бы в этом ни мне, ни Баррелию, надо полагать, с Вальтаром она тоже откровенничала не искренне, а чтобы втереться к нему в доверие. Уж я-то достаточно был знаком и с нею и с Псиной. И давно раскусил сущность Вездесущих, играющих на людских чувствах столь же непринужденно, как хороший музыкант на своем инструменте.

– Не наговаривай на себя, детка. – Несмотря на подавленность, тетрарх все-таки не сдержал улыбку. – Запомни: у тебя красивые уши. Такие же были у моего сына и он тоже страшно переживал, думая, что все над ним насмехаются. И сколько я его ни утешал, сколько ни убеждал, что с его ушами все в порядке, он упрямо мне не верил.

Вспомнив об умершем от чахотки наследнике, Вальтар тяжко вздохнул и пригорюнился.

– Спасибо, Велик-сир, – улыбнулась ему в ответ пигалица. – Мои ухи еще никогда не хвалить такой большой человек как вы. Это честь для махади. И я запомнить ваш совет. Клянусь.

– Что ж, а я запомню твой: быть ни на кого не похожим и одновременно быть похожим на всех, – кивнул тетрарх. – Думаю, теперь, когда мне предстоит скитаться и скрываться от врагов, твой совет мне здорово пригодится…

Псина объявилась, когда стемнело. Понятия не имею, как она отыскала обратную дорогу в кромешной тьме, в которой я, несмотря на костерок, боялся отойти от него даже по нужде. А все потому что кусты и деревья вокруг стояли плотной стеной, и удалившись от лагеря, я едва мог разглядеть за ними огонь.

Само собой, шагов Вездесущей мы не расслышали. А я и вовсе проморгал, когда она вынырнула из темноты. Просто отвернулся от огня, а когда вновь повернулся к нему, Псина как ни в чем не бывало сидела напротив и грела руки над костром.

Тетрарх к этому времени уже спал, но ван Бьер разбудил его, так как вряд ли доставленные шпионкой известия могли ждать до утра.

– Ну что? – осведомился Вальтар у канафирки, протирая глаза. – Насколько все плохо в моем городе и окрест него?

– Все гораздо хуже, чем вы можете себе представить, Великий сир, – ответила Псина. – После гибели короля среди островитян начался раздрай. Случись это в иное время, они сумели бы договориться и, поорав и поскандалив, короновали бы нового Владыку Севера. Но с той поры, как дружины и бранны ворвались в город и учуяли запах огромной добычи, согласье между ними держится на одном честном слове. Сейчас им не до коронации. Все они набивают мешки и телеги столичными богатствами, радуясь, что над ними нет королевской власти и некому призвать их к порядку. Бардак просто жуткий. Никто не в силах остановить грабеж и разрушения. У Гвирра был договор с Симариусом, что островитяне не станут грабить храмы, монастыри и дворцы церковных патриархов. Вот только Симариус сжег Гвирра и расторг союз между Хойделандом и Капитулом. Говорят, от Главного храма остались одни закопченные стены – все добро оттуда вынесли подчистую, а затем храм сожгли.

– А что Григориус Солнечный? – полюбопытствовал Вальтар.

– Как раз к нему подхожу, – кивнула Псина. – До южан весть о гибели Рябого долетела в ту же ночь. Не знаю, как, но долетела. И они не преминули урвать свое, тем более, что были злы на Гвирра, поскольку он их обделил. Тут-то и началось самое страшное. Григориус смекнул, какой бардак начнется среди островитян, и тоже подтерся договором с ними, велев своим армиям перейти Зирт и вторгнуться на правый берег столицы. А затем – прорываться к Мунроку, который хойделандеры еще не захватили.

– Значит, последний союз в Золотой войне распался, и теперь каждый воюет сам за себя, – заключил тетрарх. – Видит бог, страшнее хаоса Оринлэнд еще не видывал!

– Похоже на то, Великий сир, – согласилась канафирка. – Армия южан дисциплинированна. Она способна раздробить дружины островитян на правобережье, а затем разгромить их поодиночке. Но – лишь в том случае, если станет действовать решительно и безупречно. Если же Григориус вдруг споткнется или замешкается, его бывшие союзники вмиг очухаются и сожрут промонторцев вместе с дерьмом. Во-первых, потому что островитян гораздо больше. А во-вторых, стоит им понять, что кто-то намерен отобрать у них трофеи, они озвереют. И тогда каждый из них начнет драться за троих и рвать зубами вражеские глотки, в чем островитяне большие мастера.

– Известно, кто сегодня одерживает верх?

– Увы, пока нет. Солнечный занял немалую часть правобережья, но далеко не все. Зато известно другое: при таком несметном числе грабителей Тандерстад скоро превратится во второй Азурит – город-призрак, где останутся лишь руины да вылезшее из-под земли гномье отродье. Столицу накрыло двойное бедствие: мало того, что ее грабят и рушат, так еще на ее улицах схлестнулись между собой две армии бывших союзников. Ваша правда, Великий сир: такого рукотворного хаоса, который за считанные дни пожрал даже своих устроителей – Симариуса и его клику, – история не упомнит.

– Есть сведения о тех, кто спасся: легионеры, храмовники, кто-то из моих приближенных или из известных горожан? – вконец подавленным голосом спросил Вальтар.

– Тоже нет, к несчастью, – вновь огорчила его Псина. – Не исключено, что немало тех, кого вы упомянули, сбежали из города. Но все они подобно нам ушли в чащобы. И будут отсиживаться там до тех пор, пока не уляжется кровавая буря. А когда она уляжется, неизвестно. Ни одна из воюющих сторон не покинет город, не выметя из него подчистую все ценности. То же можно сказать обо всей тетрархии. Не гневайтесь, Великий сир, на меня на правду, но ваша война проиграна. И если вы намерены остаться в Эфиме, прячась по лесам и болотам, то скоро вас опять схватят и вы погибните.

– А что ждет меня в Канафире? Смерть от старости или от тоски по родине?

– Надеюсь, до этого не дойдет. Все, что вам нужно – выждать до тех пор, пока южане и островитяне истреплют друг друга. Возможно, вам повезет, и кого-то из них загрызут насмерть. А затем вы выйдите из тени и ударите по победителю, не дав ему передышки.

– Ударю? Какими силами?

– Плеяда соберет ваших прячущихся сторонников по всему свету. А также найдет новых сторонников и просто наемников. Весь мир узнает, что вы потерпели поражение и лишились всего из-за гнусного предательства Капитула. Вы – сильная трагическая фигура, которая вызывает сочувствие. Такое, которое заставит мир забыть о всех ваших ошибках, что предшествовали вашему поражению в Золотой войне. С нашей поддержкой вы разыграете этот козырь наивыгодным для вас образом и вернете себе эфимский трон. Ну а покамест вам надо беречь собственную жизнь – вот главная и единственная ваша задача на сегодня. И раз уж на родине у вас это не получится, придется спасаться вдали от нее. Никакого бегства, Великий сир – это лишь стратегическое отступление, которым не пренебрегают ни полководцы, ни властители.

– Намедни ты призналась, что служишь Плеяде обычной шпионкой, – напомнил тетрарх. – Но сейчас ты рассуждаешь о политике словно настоящий магистр.

– Я – лишь колюще-режущий инструмент в руках больших политиков, – уточнила Вездесущая. – Они так часто пользовались моими услугами во всех концах света, что я волей-неволей стала во многом разбираться.

– Ну если так, тогда скажи, какую плату возьмут с меня магистры Плеяды за свою помощь?

– Однако, как вы и сказали, я – всего-навсего простая шпионка. А это значит, что подобные вопросы находятся выше моего разумения. – На сей раз Псина улизнула от ответа. – Я, конечно, готова высказать вам свои догадки, да только нужно ли? Ведь это будут те же самые догадки, которые легко сделаете и вы.

– Все дело в Капитуле Громовержца, не так ли? Вы долго соперничали с ним. И теперь, когда он наконец-то споткнулся, вы спешите его добить, используя в качестве кинжала меня – главную жертву этого самого Капитула.

– Вот видите, – развела руками Псина. – О чем я и говорю: вам мои подсказки не нужны… А теперь, если не возражаете, Великий сир, мне хотелось бы лечь и поспать. Завтра у нас трудный день. Мы выдвигаемся в дальний путь, а нахоженных дорог в этой чащобе нет.

– Ты проделала огромную работу, поэтому не смею больше донимать тебя расспросами, – ответил Вальтар. – Да мне и самому не помешает отдохнуть. Все эти треволнения измотали меня хуже, чем ведение войны.

И он, закутавшись в плащ, улегся обратно на свое место спиной к костру. Только, кажется, не уснул, а лежал с закрытыми глазами, размышляя о том, что утратил, и о том, что готовит ему завтрашний день.

Наскоро отужинав и приказав Эльруне нести караул, ушла на боковую и Псина. А за нею настал и наш черед последовать ее примеру.

Однако едва я сомкнул глаза и стал проваливаться в сон, как меня пнул в бок сапог кригарийца. Пнул не больно, но хорошего настроения мне это на сон грядущий не добавило.

– Вставай, парень, – буркнул ван Бьер в ответ на мое недовольное кряхтение. – Есть разговор.

– А он не может подождать до завтра? – зевнув, поинтересовался я.

– Нет, – отрезал монах. – Вставай и иди за мной. Поговорим наедине. Люди спят, незачем им мешать.

Я проворчал, что, в общем-то, и мне было незачем отбивать сон. После чего, разумеется, покорно встал и поплелся за Баррелием, который шел впереди с горящей палкой в руке. Эльруна проводила нас глазами и ничего не сказала.

Отошли мы недалеко – шагов на полсотни. Но прежде чем перейти к разговору, ван Бьер велел мне наломать немного сухого кустарника и сложить костерок. Запалив его принесенным с собой огнем, монах приказал мне сесть, а сам устроился напротив. Так, что меня и его разделяло трепещущее в ночи, невысокое пламя.

Взглянув на хмурое лицо кригарийца, я смекнул, что он увел меня из лагеря не только затем чтобы не потревожить сон товарищей. Больше походило на то, что ему не хотелось говорить со мной при свидетелях. Ого! И что же такое сокровенное он намеревался мне поведать, о чем не стоило знать канафиркам и тетрарху? Меня снедало любопытство, но я решил промолчать и дождаться, когда все прояснится само собой.

– Нельзя мне подолгу сидеть без дела, – заговорил наконец ван Бьер. – Когда я не работаю, я много думаю. А когда я много думаю, это меня угнетает и у меня опускаются руки.

– По-моему, ты на себя наговариваешь, – заметил я. – Видел я твои «опустившиеся руки» после того, как ты в последний раз вышел из долгих раздумий. Сколько фреймонистов ты зарубил тогда в башне ибн Анталя? Десять? Больше?

– Помолчи, дай договорить, – перебил он меня. – Так вот, насчет моих рук и всего остального. То, что они еще не дрожат и отсекают вражьи головы с одного удара – это ненадолго. Я старею, Шон. И чем дальше, тем сильнее это чувствую. Также, как с годами начал чувствовать много чего еще, что не беспокоило меня в молодости. Вот и теперь меня изводит одна мысль. Вроде бы глупая, но она так крепко втемяшилась мне в башку, что ничем ее оттуда не выгонишь. Два дня мы торчим в этом лесу, и два дня я думаю только об одном и том же. Каждый день, с утра до ночи. Да и по ночам тоже, так как в последнее время мне плоховато спится.

Он удрученно вздохнул.

– Может, тебе просто надо выпить и отдохнуть в каком-нибудь борделе? – робко предположил я, хотя помнил, что мне было велено помалкивать.

– О, если бы все было так просто! – Баррелий хрустнул пальцами. – Это ерунда. Мне и раньше доводилось подолгу не видеть баб и выпивку, так что к их отсутствию я привычен. А вот то, что всяк называет меня сегодня последним кригарийцем, меня коробит. Даже несмотря на то, что это сущая правда. Никак не свыкнусь с тем, что я – последний из нашего брата. И что с моей смертью в мире не останется ни одного кригарийца.

– Не так давно ты уже говорил мне об этом, – припомнил я.

– Да, было дело, – согласился ван Бьер. – Тогда я надеялся, что хандрю, потому что еще не оправился от дурных вестей и от удара по голове. Но нет, с горькой правдой я свыкся, голова болеть перестала, а хандра не прошла. Однако сегодня я наконец-то додумался, как ее вылечить! Даже странно, что такая простая идея не осенила меня раньше.

– И что ты собрался делать?

– Перестану быть последним кригарийцем. Только и всего.

– Но как? Это же… – Я недоуменно захлопал глазами. – Это же невозможно!

– Нет на свете ничего невозможного, парень, – улыбнулся Пивной Бочонок, только было в его улыбке нечто, заставившее меня насторожиться. – Я не буду последним из нас, потому что им станешь ты!

– Ч-ч-чего-чего?! – Моя челюсть сначала задрожала, а потом отвисла.

– Ты станешь кригарийцем, – повторил монах. – Под моим чутким надзором, разумеется. Помнишь, Вирам-из-Канжира обращался ко мне «учитель», а после я приказал тебе никогда не называть меня так? Так вот, я передумал. Пора мне воскресить в памяти навыки учителя. И выстрогать себе новую палку наставника взамен той, что унесло море, когда наш монастырь Фростагорн обвалился с прибрежного утеса.

– Погоди-погоди! – Я замахал руками. – Ты что, серьезно? Как будто ты со мной незнаком! Да из меня получится такой же кригариец, как из говна стрела! И вообще… Эй, ну ладно, ты ведь шутишь, правда?

– Шутки кончились, парень. – Его суровый тон говорил о том, что он и впрямь абсолютно серьезен. – Кригарийцы не умрут вместе со мной. Возможно – с тобой, но на мне наши традиции не оборвутся. И я в лепешку расшибусь, чтобы этого не случилось. А ты в лепешку расшибешься, но освоишь науку адептов Кригарии. Даю слово, что буду учить тебя до тех пор, пока один из нас двоих не издохнет, закопай меня Гном!

– Но ты постигал науку кровопускания с малолетства! А мне уже тринадцать и я слишком стар для того, чтобы начинать учебу!

– Чушь собачья. Среди нас двоих есть лишь один старик и это точно не ты. За год, что мы с тобой знакомы, ты неплохо закалился и оброс мускулами. Ты, скрипя зубами, расхлебывал со мной дерьмо, в которое я только ни встревал. И ты не сбежал от такого злыдня, как я, хотя мог задать деру в любой момент. К тому же у тебя есть полное право стать моим учеником – ты же сразил в бою самого кригарийца!

– Не в бою. Я убил Вирама-из-Канжира издалека стрелой в спину. Это не считается.

– Все считается, когда судьба кригарийцев и их доброго имени висит на волоске. Или ты что, против? Я оказал тебе – сироте и бродяжке, – величайшую честь в твоей жизни, а ты струсил? Струсил или нет?

– Конечно, нет, о чем ты говоришь! – поспешил я оправдаться. – Просто… Просто у меня голова кругом идет. Еще вчера ты не желал, чтобы я шел по твоим стопам, и прочил мне судьбу книжного червя, а теперь настаиваешь на обратном. Да если бы ты вдруг заехал мне кулаком в рожу, я и то удивился бы меньше, честное слово!

– Еще вчера мир был другим, парень. И ты – тоже. А в нынешнем мире писарям и книгочеям не место. В нынешнем мире книжный червь – первейший корм для могильных червей. Неведомо, сколько продлятся хаос и беззаконие. Возможно, долгие годы или десятилетия. Но тебя не испугает нависшая над тобой Большая Небесная Задница, ведь ты пройдешь лучшую из всех школ и даже в хаосе станешь чувствовать себя как рыба в воде. Это мой долг – подготовить тебя для жизни в дерьмовом мире, уж коли обернулось так, что больше сделать это попросту некому.

– До того, как тебя стукнули по голове, ты не считал, будто что-то мне должен, – заметил я.

– Моя разбитая голова тут совершенно ни при чем, – отмахнулся он. – Я много чего тебе говорил, но не всегда говорил то, что думал. Наверное, твой отец тоже частенько так поступал, да?

– Гораздо чаще, чем ты, – согласился я.

– Ну вот видишь, – ухмыльнулся ван Бьер. – Поэтому не надо каждое мое слово принимать за чистую монету. Впрочем, ты уже не маленький и сам разберешься, когда я с тобой честен, а когда лукавлю… А теперь марш спать. С рассветом тебя ждет новая жизнь, и лучше начать ее отдохнувшим.

– А можно, я еще посижу здесь и подумаю? Сам понимаешь, не каждый день мне предлагают войти в историю.

– Твое право, – не стал возражать Баррелий. – Думай. Только недолго. Кригарийцев учат принимать важные решения за десять вдохов и выдохов. Или за двадцать, если решение слишком трудное. Чем раньше возьмешь этот совет на вооружение, тем лучше. Мне он всегда помогал… Ладно, как знаешь, а я пойду и попробую вздремнуть. Завтра с утра мне еще выстрагивать наставническую палку, а в этом поганом лесу дерево с прямыми ветками надо еще поискать.

Ван Бьер поднялся и ушел, бурча под нос свою любимую похабную песенку про красавицу Мари с роскошным задом, что говорило о его улучшившемся настроении. А я остался у костерка и, сам того не желая, начал считать собственные вдохи и выдохи. Хотя что-то подсказывало мне: считать до двадцати вовсе не потребуется…