Триумф безголовых

Глава 33

Даже будь ван Бьер скован цепями, он разорвал бы их, потому что сейчас его не удержала бы никакая сила в мире.

Кессарский держал меч наготове и при виде бросившегося к нему кригарийца не дрогнул. Крикнув товарищам «К бою!», он хотел нанести встречный удар. Но ярость не ослепила Баррелия и он отразил своей дубинкой нацеленный ему в грудь клинок. А затем врезался в Гийома плечом, отчего тот, попятившись, споткнулся о порог и грохнулся навзничь уже внутри убежища.

Ван Бьер мог бы сразу разделаться с ним, но тогда он утратил бы внезапность. А она при атаке на нескольких врагов была его единственным преимуществом. Поэтому монах пробежал по Кессарскому, наступив ему мимоходом на промежность и голову, и набросился на ближайшего фреймониста, который вскочил с лавки и только потянулся к мечу в ножнах.

Достать меч он не успел. За него это сделал Баррелий после того, как размозжил ему череп. Отбросив испачканную кровью дубинку, кригариец завладел трофейным клинком и встретил очередного противника ударом более серьезного оружия.

Убежище фреймонистов являло собой небольшой арсенал и склад необходимых вещей, что могли пригодиться курсорам при срочном бегстве из храма. Кроме Гийома и убитого монахом храмовника здесь отсиживались еще шесть человек. Но лишь четверо вскочили на ноги по команде вождя. И трое набросились на ван Бьера, что успел разрубить шею еще одному врагу, прежде чем тот оказал сопротивление.

Новая кровь брызнула на пол, но тот был залит ею и до вторжения кригарийца. Он верно определил по следам в коридоре: двое храмовников были серьезно ранены и не могли сражаться. Но оба они зашевелились и тоже потянулись к оружию, хотя опасаться их стоило в последнюю очередь.

Один против трех рыцарей – не самый удачный расклад. Но они тоже были потрепаны и измотаны в недавнем сражении. Зато монах оставался свеж и ощущал прилив сил от обуявшего его гнева. И продолжил гулять ураганом по комнате, обрушивая под ноги врагов полки, стеллажи с оружием, а также штабеля из корзин и ящиков.

Я ничем не мог помочь соратнику. У Вездесущей же был при себе лишь деревянный костыль, с которым она притворялась одноногой. Кидаться с ним на храмовников являлось неразумно, и Псина не стала испытывать судьбу. Тем не менее они с махади нашли способ прикрыть кригарийца. Каждая из них пронесла в храм маленькую духовую трубку и набор отравленных игл. Которые они и пустили в ход сразу, как только извлекли их из потайных карманов.

Впрочем, попадать иглами в цели оказалось не так-то просто. Во-первых сражающиеся все время двигались, и надо было постараться, чтобы случайно не угодить в ван Бьера. А во-вторых, просто так выплюнуть во врага иглу было нельзя. Втыкать ее требовалось лишь в уязвимое место на теле. А таковых у облаченных в доспехи и поддоспешники храмовников имелось немного.

Как бы то ни было, это не остановило Псину и Эльруну. И они, встав по обе стороны двери, начали соревноваться, у кого из них острее глаз и точнее плевок.

У фреймонистов хватало забот с Баррелием, но один из них засек-таки в дверях новую угрозу. И решил ее устранить.

– Закрой дверь, Шон! – крикнула Псина, отскакивая от входа вместе с махади. Ее приказ совпал с моим желанием сделать то же самое, когда я увидел ринувшегося к нам дюжего храмовника. И хоть я сомневался, что мы удержим дверь даже втроем, все равно не мешкая захлопнул ее и уперся в нее изо всех сил.

Соратницы, однако, и не собирались мне помогать. Почему – выяснилось после того, как фреймонист тоже навалился на дверь и ткнул наугад мечом в образовавшийся просвет. Ни в кого не попал, так как канафирки не будь дурами отскочили от входа. Но недалеко. И когда чувствующий, что дверь поддается, враг усилил натиск, тут-то ему в лицо и воткнулись две иглы. По одной от большой и мелкой Вездесущих.

Не знаю, как быстро его убил бы один укол, но после двух храмовник мгновенно обессилел и сполз по двери на пол. И когда я вновь открыл ее, жертва Плеяды дрожала в конвульсиях и пускала изо рта кровавую пену.

Между тем ван Бьер проткнул бедро еще одному противнику и отрубил руку тяжелораненому, что пытался достать его мечом, когда он пробегал мимо. Гийом, по которому потоптался кригариец, тоже пришел в себя. Но едва он попробовал встать, как на него с грохотом упал стеллаж с мечами. Баррелий мог бы просто рубануть мечом и Кессарского, но, очевидно, монах решил оставить его напоследок, чтобы никто из фреймонистов уже не стоял между ними.

Ван Бьер недолюбливал рыцарские мечи, что были в полтора раза длиннее привычного ему «эфимца», но и с ними он умел обращаться. Противник с пронзенной ногой рухнул на пол и вышел из боя. Монах перебил ему артерию, и кровь из него хлестала, словно вода из прохудившегося бурдюка. А оставшийся храмовник, завидев, что он теперь единственный, кто стоит на ногах, перешел в яростную атаку, обрушив на Баррелия град ударов.

Фреймонист был готов защитить вождя, но одной решимости и мастерства для этого оказалось недостаточно. Виной тому стали доспехи. Они помогали биться в строю плечом к плечу, но в бою один на один с ловким противником, одетым в легкое рубище, стесняли движение. К тому же ван Бьер нарочно устроил бардак, нагромоздив груды хлама, которые сам легко преодолевал, а отягощенные латами рыцари – с трудом.

Вскоре такой поваленный шкаф стал для фреймониста преградой, о которую он споткнулся. Попытавшись ее перескочить, он решил срезать путь до врага. Тут-то отступающий Баррелий и контратаковал, швырнув в него дощатый ящик. А когда противник, стоя на поваленном шкафу, был вынужден отбить ящик мечом, меч кригарийца в этот миг рубанул его по ноге.

Не будь на голенях храмовника лат, ван Бьер отсек бы одну из них. Но и обычного удара хватило для подсечки. Балансирующий на шаткой опоре враг повалился набок, а когда хотел отбить лежа новый удар монаха, вмиг лишился кисти руки, что держала оружие. А вслед за ней – зубов, языка, гортани и в конце концов жизни…

Именно в такой очередности вышиб это из него вонзившийся ему в рот кригарийский меч.

– Гийом Кессарский! – прорычал Баррелий, отпихивая бьющегося в предсмертной агонии противника. Это было первое, что сказал ван Бьер с начала схватки, которую он провел в ледяном молчании, даром что внутри у него кипел гнев. – Ты узнаешь меня, Гийом Кессарский?!

– Грязный убийца! Недобитый выродок! Гнусный язычник! Мерзкий пособник островитян! – захрипел придавленный стеллажом и грудой оружия знаменосец.

– Все верно кроме последнего, – проглотил почти все обвинения кригариец. Впрочем, на моей памяти еще никому не удалось вывести его из себя оскорблениями. – Плевать я хотел на Гвирра Рябого. Тебе ли не знать, что я здесь по поручению моих братьев, которых ты зарубил в этом же храме. И ладно бы, зарубил в честном бою – это бы я еще простил. Но ты отравил их, затем убил, а после опозорил на весь Оринлэнд! Вот только, гляжу, считать ты не обучен. Потому что умей ты считать хотя бы до пяти, то понял бы, что четыре мертвых кригарийца – не то число, которое принесет тебе удачу.

Ван Бьер ухватился за стеллаж, приподнял его, а затем вновь уронил тот на Кессарского, стоило ему дернутся. И продолжил колотить его стеллажом, словно одержимый, пока изо рта и из носа Гийома не пошла кровь и он не закричал, умоляя это прекратить.

Его мольба была услышана. Баррелий остановил экзекуцию, после чего вытащил из-под завала надсадно кашляющего фреймониста, у которого от такого избиения пропали и силы, и желание сопротивляться. Также, не сказав ни слова, монах разоружил Кессарского, доволок его до стены и бросил рядом с тяжелоранеными.

Один из них, коему ван Бьер отсек руку, валялся в луже собственной крови с закрытыми глазами. Лишь сиплое дыхание и стоны давали понять, что он еще не умер. Под вторым тоже было много крови, натекшей из глубокой раны в спине. Этот храмовник лежал на животе, тоже стонал, но был в сознании. И, приподняв голову, не сводил с Баррелия мутного взора. На брань и проклятья у умирающего не осталось сил – если, конечно, у него не был отрезан язык. Но его глаза выражали все, что он думает о кригарийце.

Мы вошли в разгромленный, залитый кровью и заваленный телами склад и осмотрелись. В нем также были отдушины под потолком, но судя по не изменившемуся шуму, произошедшая за стеной драка не привлекла внимания островитян. А если и привлекла, они все равно не могли сюда попасть.

– Расскажи, как ты убил моих братьев, – потребовал монах у Кессарского. – Ты отсек им головы поодиночке? Или заставлял еще живых глядеть на то, как ты это делаешь?

В ответ Гийом лишь плюнул кровью ван Беру под ноги.

– Плохой ответ, – заключил тот. Потом оттащил от стены однорукого раненого, положил его уцелевшую руку на ящик и отсек ее по локоть.

Раненый был при смерти, но тем не менее почувствовал боль, захрипел, заелозил по полу и забился в судорогах.

– Хемрик Мартей передает тебе привет из Гномьей печи, в которую ты его отправил. – Баррелий подобрал отсеченное предплечье и швырнул его на колени Гийому.

– Гори и ты в самой жарке топке у Гнома! – Лицо Кессарского скривилось от ярости и отвращения, когда он сбросил с себя кровоточащий обрубок.

– Только после тебя и твоих прихлебал, фреймонист, – ответил Пивной Бочонок. – Ладно, передаю тебе второй привет. На сей раз от Вальдо ди Пакаса.

Однако, когда монах занес меч, дабы отрубить от жертвы еще один кусок, выяснилось, что та испустила дух. Покачав головой, ван Бьер утащил изувеченный труп обратно в лужу крови и выволок вместо него храмовника с дыркой в спине. Латы с того были сняты, одежда сзади разрезана, а рана заткнута тряпкой – соратники пытались ему помочь, хотя знали, что он не жилец.

Вытащив тряпку из раны, кригариец вставил в нее острие меча и провернул тот туда-сюда. Жертва принялась извиваться от боли и издавать такие душераздирающие стоны, что мне стало не по себе, хотя до этого я почти без содрогания глядел на отгремевшее побоище.

Чтобы не смотреть на зверства, я отошел ко второй двери – той, через которую нам предстояло уходить, – и сделал вид, что изучаю ее. Стоящая подле саяны махади повернула голову и стала в свою очередь следить за мной. Так, будто я и впрямь занимался чем-то любопытным. Вот те раз – неужто она тоже дрогнула и отвела глаза? Но даже если так, ей не оставили выбора. Ухватив Эльруну за макушку, Псина грубо повернула ей голову обратно. И велела глядеть на свирепствующего монаха вопреки желанию лопоухой. Надо думать, опять-таки в поучительных целях.

– У меня было четыре брата, – напомнил Баррелий Кессарскому, стараясь перекричать терзаемую жертву. – И все они жаждут передать тебе приветы. А еще есть Гердин Маклагер, которого по твоей указке запытали до смерти вместе с подмастерьем и выставили их тела на пир воронью. И сыскарь из Надзорной палаты Таврий, которого твои люди утыкали стрелами на берегу Зирта. И родственники хальради ибн Анталя, которые, я уверен, давно кормят червей на городской свалке. Да и сам Захрид неведомо, жив сегодня или мертв. А теперь на твоей совести еще и Вальтар Третий, подлый ты изменник!

– Вальтар Третий?! Вальтар Третий?! – Упоминание тетрарха привело Гийома в ярость и он даже попытался вскочить с пола, но пинок бдительного кригарийца усадил его обратно на место. – Да что вообще тебе известно обо мне, вшивый ты бродяга без роду и племени?!

– То, что ты замешан в похищении тетрарха и вторжении в столицу дружин Рябого, – ответил ван Бьер. – Не знаю, за что ваш новый хозяин отдал вас на растерзание своим псам, но такое вероломство в духе Гвирра. Хотя я рад, что они не загрызли тебя насмерть и ты достался мне. Чтобы кригарийцу и вдруг так повезло в Главном храме Громовержца – похоже, твой бог окончательно от тебя отрекся.

И Баррелий вновь провернул меч, воткнутый в рану полумертвого фреймониста.

– Хорошо-хорошо, твоя взяла! Твоя взяла, слышишь меня?! Прекрати! – Кессарский поднял ладони, умоляя, чтобы истязатель отстал от его товарища. – Тебе нужен я, а не Лонсгат – он даже не был со мной, когда я обезглавливал язычников! Прошу, даруй ему легкую смерть! Пытай меня вместо него, если тебе это нужно. Только запомни: мы не причиняли твоим братьям страданий. От зелий, которыми их напоили, они вообще не почувствовали боли, когда их убивали. Клянусь тебе – это сущая правда! Мы солдаты, а не чудовища, и никого не пытаем. А если убиваем, то лишь по крайней необходимости, во имя дела, которому служим!

– Легкая смерть, говоришь… – Ван Бьер посмотрел сначала на Гийома, затем на попираемую ногой жертву. И, немного подумав, вонзил ей меч под левую лопатку. В самое сердце. Лонсгат содрогнулся несколько раз и, обмякнув, больше не шевелился.

– Какое совпадение – я тоже солдат. И не испытываю удовольствия, когда меня заставляют превращаться в чудовище, – продолжил кригариец. – Так и быть, я уважил твою просьбу. Скажу больше: я дарую тебе такую смерть от меча, какую пожелаешь, если расскажешь, во что ты меня втравил.

– Но как ты поступишь с правдой, которую узнаешь?

– А тебе не все ли равно? Ты ведь будешь уже мертв.

– Это будут мои последние слова в жизни. И мне не все равно, развеются они по ветру, словно дым, или ты употребишь их для благой цели. Если же нет – стоит ли мне тебе исповедаться?

– Когда я тебя убью, то пойду и попробую исправить то, что ты натворил, – признался кригариец. – Ты опозорил кригарийцев. А значит, чтобы вернуть нам доброе имя, я должен спасти тетрарха, чего бы мне это ни стоило.

– Правильнее сказать, ты исправишь то, что я не натворил. – Гийом кисло ухмыльнулся. – Да, я виновен в похищении Вальтара Третьего. Но – лишь потому что не успел это предотвратить! Верь не верь, на самом деле культ Фреймона создавался, чтобы защитить тетрарха, а не причинить ему зло…