В одно касание

Глава 62. Джейми

ЭТИМ ВЕЧЕРОМ арена заряжена энергией ярости. Игроки, тренеры, фанаты – все на взводе, включая меня.

Он написал ей. Воспоминание о том, как изменилось выражение лица Пиппы этим утром, стоит у меня перед глазами. Моя кровь кипит от гнева. Пиппа моя, а он имел наглость связаться с ней.

Перед игрой она нехотя показала мне список приглашенных. Он будет на вечере, и я знаю, что это из-за нее.

– Ты можешь не идти, – сказал я ей. Мое присутствие обязательно, но ее нет.

Но вместо того чтобы трусить, она раздула ноздри и вскинула подбородок, а ее глаза засверкали решительностью.

– Я пойду. Я не позволю ему меня запугать.

Черт, бедное мое сердце! Пиппа держит его в своей мягкой ладошке.

Второй вратарь на льду ловит шайбу, и звучит свисток. У меня напрягаются плечи, когда я наблюдаю, как Миллер и Волков обмениваются разгоряченными репликами.

Не знаю, что пытается изобразить тренер «Калгари», но весь вечер мы сталкиваемся с очень грязной игрой. Судьи как будто ни на что не реагируют, и это еще больше распаляет фанатов и нашу команду. Миллер вернулся к своему привычному хулиганскому, провокационному амплуа.

В воздухе повисает агрессивная атмосфера, плотная, как туман. Будет драка, я это чувствую.

Один из защитников «Калгари» бьет клюшкой нашего игрока из звена нападающих уже после того, как тот передает шайбу.

По-прежнему нет свистка.

Волков орет что-то сопернику, и бурлящий стадион начинает закипать. Миллер проезжает между ними, улыбаясь, как хитрый котяра, но в его лице нет ни капли веселья. Сегодня он другой. Холодный. Подавленный. Взбешенный.

Он выглядит как отец – богатый несчастный засранец. Когда Миллер начинает наезжать на Волкова, я размышляю, сколько его черт передалось сыну.

Игра продолжается. Наша команда пытается протолкнуть шайбу в ворота «Калгари», но Миллер вставляет клюшку Оуэнсу между ног. Фанаты вскакивают с мест, гудят и требуют пенальти.

Когда вратарь «Калгари» ловит шайбу, раздается свисток, и я отворачиваюсь, чтобы хлебнуть воды, а заодно заглянуть в глаза сидящей за стеклом Пиппе. Она улыбается и слегка мне машет, а я киваю ей и поливаю водой маску, думая, как же классно она смотрится в этом свитере. В моем свитере. Моя грудь сжимается при одном взгляде на нее. Она сидит и поддерживает меня, с гордостью нося мое имя.

Эта девчонка для меня – все.

Игроки выстраиваются, чтобы продолжить игру, и я тоже занимаю свою позицию. Звучит свисток, и Миллер роняет одного из наших ребят.

Он как будто даже не старается. Ему как будто наплевать на хоккей. Когда ему не плевать, его не остановить, и именно поэтому его, видимо, и держат в чертовой команде. Но та пламенная любовь, которую он испытывал к игре, погасла.

Наконец его удаляют с площадки, и весь стадион орет и свистит. Люди колотят кулаками в стекло, а он стряхивает перчатку, прежде чем показать им средний палец.

Я резко вдыхаю. Теперь я понял. Он вытворял ту же хрень, когда мы были подростками. Его отец говорил ему какую-то гадость, и он выходил на лед расстроенным. Он бросается на игроков, распаляет фанатов и строит из себя злодея ради того, чтобы все увидели его таким, каким он видит себя. Этот парень себя ненавидит, а здесь просто нарывается, надеясь получить то, что, по собственному мнению, заслуживает.

Когда его двухминутный штраф заканчивается, он возвращается в игру, мгновенно хватает клюшку и сразу же направляется к моим воротам. Он швыряет в меня шайбой – мне везет, и она стукается о штангу. Через минуту он уже бьет меня клюшкой.

Я вспыхиваю от раздражения, и кровь шумит у меня в ушах. Свисток звучит приглушенно, потому что толпа вокруг нас ревет и стучит в стекло.

– Какого черта? – вмешивается Оуэнс, кидаясь к Миллеру.

В глазах Миллера я читаю вызов. Воздух между нами трещит, искрится и гудит от напряжения.

– Что такое, Штрайхер?

– А ты, мать твою, не в духе? – Я хлопаю Оуэнса по плечу, чтобы он не вмешивался, и он отъезжает назад, наблюдая за нами. Остальные игроки нарезают круги, смотрят и выжидают.

– Драка! Драка! Драка! – скандируют фанаты из-за стекла.

Драка, которую я учуял в воздухе, будет между мной и Миллером.

Мы дрались только однажды. Нам было по шестнадцать. Он явился на тренировку в паршивом настроении после разговора с отцом и исполнял все то же дерьмо, что и сегодня вечером.

– Что? – он с высокомерной, мерзкой и злой улыбкой скалится на меня. – Ударишь меня? Выползешь из своей башни из слоновой кости? Джейми Штрайхер, самый ответственный парень в мире!

Шум вокруг нас затухает, пока я смотрю на него, сжав зубы, а он продолжает меня подначивать.

– Давай, – выплевывает он с горящими глазами. – Я же заслуживаю, нет?

У меня стискиваются кулаки. Это он изменился. Это он превратился в чертова козла. Он любил хоккей. А теперь это просто хренова шутка.

Все для него – одна большая шутка.

– Давай, – подстрекает он.

У меня кровь шумит в ушах. В НХЛ оба игрока должны согласиться на драку, в противном случае только подстрекатель получает штраф, а другой игрок – нет.

Вся годами копившаяся во мне злость на этого парня, который был когда-то моим лучшим другом, теперь закипает и бьет через край, и я сдергиваю перчатки.

Толпа взрывается. Вратари почти никогда не дерутся.

Я стягиваю шлем, и стекло за моей спиной дрожит от ударов. Главные и линейные судьи встают вокруг нас, чтобы остановить драку, если она выйдет из-под контроля. До этого момента они позволят нам разбираться самим, потому что так решаются дела в хоккее.

Я не смею взглянуть на Пиппу. Я могу выстоять в драке, но думать о том, как она беспокоится и волнуется в этот момент, я не в состоянии.

– Ну наконец-то, – рычит Миллер, и я снимаю свои щитки и отбрасываю их в сторону.

Я несусь ему навстречу, и его кулак взлетает в воздух. Я блокирую его удар, а потом замахиваюсь сам. Я заезжаю ему в челюсть, и через секунду его костяшки рассекают мне бровь у виска.

Мне больно, но я кайфую.

Вокруг нас творится хаос. Игроки выпускают пар и колотят друг друга, размахивают кулаками и таскают другу друга за свитера. Энергия на стадионе бьет через край. Я никогда не слышал, чтобы тут было так громко. У меня клокочет кровь, заряженная адреналином, пока мы с Миллером срываем друг на друге злость.

Эта драка – чистый инстинкт, первобытная ярость. Я хватаюсь за его свитер, он – за мой, и мы бьем друг друга. Боль очищает и освобождает, и я чувствую, что все мое лицо уже липкое. Кровь у меня во рту, кровь капает со лба Миллера.

Справа и слева доносится свист; руки, ноги и головы смешиваются в одну большую кучу, по льду катаются шлемы, парни сидят друг на друге, свитера рвутся на части.

У фанатов срывает крышу.

Я наношу последний и удар и жду, когда Миллер поднимется на ноги, а линейный судья уже готовится нас разнимать. Но азарт борьбы в глазах Миллера потухает, и он пытается отдышаться, глядя на меня.

– Всё? – спрашивает он.

Он говорит о драке, но я знаю, что он умеет в виду наше семилетнее противостояние. Я вытираю рот тыльной стороной ладони. Моя грудь раздувается от тяжелой одышки, и адреналин шумит в крови.

Что-то между нами неуловимо меняется, и моя ярость испаряется. Я больше не хочу злиться. Я просто хочу двигаться дальше. Я оглядываюсь на Пиппу, которая закрывает лицо руками и с ужасом смотрит на нас, и у меня сжимается сердце.

Я не хочу держать в себе обиду, потому что жизнь слишком коротка и слишком хороша. Я киваю Пиппе, показывая, что со мной все в порядке.

Я замечаю на скамейке Уорда, предполагая, что он будет взбешен из-за кучи штрафов для игроков, но вместо этого он сидит и улыбается от уха до уха.

– Да, – говорю я Миллеру, встречаясь с ним взглядом. – Всё.