В таежной стороне

Глава десятая В СУМЕРКАХ

Вечерело. Высоко в небе жалобно курлыкали журавли — они улетали в теплые края. Холодное солнце торопливо нырнуло за ближайшую гору, и в тайге стало сразу сумрачно, тоскливо. Серая тьма поглотила высокие горы и приземистые увалы, вертлявую речку и стройные кедры. Тайга отходила ко сну.

Рудаков прибавил шагу, но длинные ветки деревьев, обступившие таежную тропу, часто хлестали по лицу. «Как бы глаза на сучках не оставить», — подумал Сергей Иванович, защищая локтем поцарапанное в кровь лицо. Ветки цеплялись за кожаную тужурку, били по охотничьим сапогам. Ремни ягдташа и централки-переломки врезались в тело, как когда-то армейская портупея. Несмотря на усталость, настроение у Сергея Ивановича было бодрое. Выходной день он провел на охоте. Правда, добыча сегодня была не из богатых — удалось подстрелить за день четырех рябчиков и одного косача, — но удовольствие велико; даже ломота в натруженных мускулах была приятна.

Густой лес поредел, тропинка перешла в просеку, идти стало легче. Поднявшись на взлобок, Рудаков расстегнул тужурку, достал папиросы и закурил. Вдруг рядом послышался прерывистый топот, сопровождаемый фырканьем и звяканьем. На него вприпрыжку неслись серые тени. Он быстро отошел за дерево, схватил ружье и… громко рассмеялся: мимо неуклюже скакали стреноженные лошади.

— А ну, назад, назад! — Сергей Иванович преградил им путь и, махая руками, повернул коней.

Лошади заржали и, приглушенно звеня подвешенными на шеях боталами-колокольцами, мирно запрыгали к поселку.

Рудаков догадался, что это лошади старательской артели. Последние дни они в ночном часто терялись, по утрам начинались их розыски, а работа задерживалась. Степанов ругал Пихтачева, председатель распекал завхоза, завхоз кричал на пастухов, а те винили во всем бродяжий нрав коней, с которыми сладу нет.

Потянуло дымком, и вскоре на широком заливном лугу Сергей Иванович заметил дрожащий огонек. В тусклом свете костра виднелись едва различимые во мраке стреноженные кони. И справа и слова приглушенно звенели ботала. Коней никто не пас, они разбрелись по округе.

«Вот в чем дело», — подумал Рудаков, подгоняя блудливых лошадок длинной хворостиной.

У маленького стожка-одёнка Рудаков остановился и, вглядевшись, различил за густым дымом костра сидящего на земле человека, в котором узнал одноногого дядю Кузю, артельского плотника. Рудакову показалось, что с ним была какая-то женщина в белой кофте, но она вдруг исчезла за дымом костра.

— …Эко придумал: «пьян»! Ты, Яшка, напраслину на меня не возводи. Когда на бровях ходить буду, тогда возможно.

Дядя Кузя замолчал и громко икнул. Рудаков замедлил шаг и только теперь увидал лежащего на земле конопатого Якова, кучера начальника прииска.

— Так вот, я и говорю: коров пасть лучше. Она, корова, распроязви ее, подойдет к одёнку, обгложет его и стоит на месте. Так-то вот… — дядя Кузя опять громко икнул. — Испить бы, а то, вишь, икаю.

— Подь ты в пим дырявый с твоим понятием, — сипло пробубнил Яков и, налив из берестяного туеса темной влаги, единым духом опорожнил кружку. — Ну и медовушка, жжет, как соляная кислота! — оценил Яков.

— Ухажерка моя скус знает, — самодовольно заметил дядя Кузя. И громко продолжал: — Так я и говорю, овцу пасть лучше. Овца, она с понятием, говорю.

— Верно, а у тебя его нету, и тебе сподручнее деревяшки строгать, — язвил с сознанием своего превосходства захмелевший кучер.

— Раз согласен, давай чекалдыкнем! — кричал дядя Кузя.

— Это мы мигом, — согласился кучер.

Короткое молчание, стук кружек, одобрительное причмокивание.

— Нет, коров пасть лучше. Она, корова, распроязви ее, одёнок обгложет и стоит. За них и спросу меньше, не запрягать.

— Эй, нога-то горит, подбери, — перебил его Яков.

Дядя Кузя подтянул из огня деревянную культяпку, пристегнутую к правой ноге, и, ткнув ею несколько раз в землю, погасил огонь.

— Наплевать, новую сделаю, это уже девятая, восемь сносил… Про что это мы? Да! Овцу пасть лучше: она, распроязви ее, гуртом ходит, конечно, на ней крепежник не возят…

— Угу, — насмешливо буркнул кучер.

— Не перебивай, когда я беседываю, — степенно остановил его дядя Кузя и вдруг, увидав стоявшего в нескольких шагах Рудакова, замолк.

Яков нехотя поднялся с овчинного зипуна, уступая место.

Сергей Иванович снял с плеча ружье и охотничью сумку, сел на зипун, улыбнулся:

— Ясно, все дело в конских характерах.

Пастухи принужденно засмеялись, ожидая, что последует нагоняй от начальника. Но Рудаков хитро подмигнул им и предложил закурить. Сразу отрезвевший дядя Кузя взял из костра покрывшийся пеплом уголек и, перекатывая его на ладони, жадно прикурил.

— Ругай, Иваныч. Виноват, бобовина получилась, — прервал он неловкое молчание, глядя вверх, в черное яркозвездное небо.

Невдалеке затявкала собачонка, заржал конь, и вновь повсюду раскинулась тишина.

— Где потерял ногу? — участливо спросил Рудаков, с удовольствием вытягиваясь на зипуне.

— Под Волочаевкой… — Помолчав, дядя Кузя обиженно добавил: — На одной ноге не больно-то попасешь.

— А зачем же взялся за эту работу?

— Эх, Иваныч, обида-то какая! — Дядя Кузя покачал головой и поворошил культяпкой костер. — Отказался я задарма нашему завхозу хату перекрывать, так он, змея подколодная, на меня председателя натравил и в пастухи определил.

— Что же ты молчал? — строго спросил Рудаков.

— Тайга по своим законам живет. Медведь ее прокурор, — вмешался, лениво почесав затылок, Яков.

— Теперь вот и говорю, как пригляделся, что ты есть за человек, — лукавил дядя Кузя.

— Таежный закон — это беззаконие! — одернул его Рудаков.

Дядя Кузя утвердительно качнул головой.

— Надо беспощадно бороться с этим «законом».

Сергей Иванович, докурив папиросу, поднялся, взял ружье и сумку с торчащими из нее рябоватыми перьями и, приказав Якову собрать лошадей, пошел к поселку. Вначале он шел осторожно, на ощупь переставляя ноги, — во мраке глаза различали лишь звезды. Они висели совсем близко, и казалось — стоит только протянуть руку, чтобы схватиться за рукоятку ковша Большой Медведицы…

У костра запели. Дядя Кузя выводил:

Рудаков остановился, прислушался. Он любил эту старую партизанскую песню. Пройдя вытоптанный луг, Сергей Иванович спустился к ворчливому ручейку и, зачерпнув ладонью воды, напился. Обтер руками мокрые усы, перебросил ружье на другое плечо и зашагал дальше по едва различимой тропе. Вскоре дорожка уперлась в ворота поскотины; на заимках их огораживали иногда на километры, чтобы скоту было вольготнее пастись без пастуха. Сергей Иванович не стал раскрывать ворота, а, сняв ружье, ловко перемахнул через прогнувшееся под рукой прясло поскотины. Узнал дымовскую заимку. Значит, скоро и Южный поселок. Изба Дымова стояла в стороне от дороги, на небольшом пригорке. В трех маленьких оконцах горел тусклый свет, по занавескам скользили людские тени. Гулко хлопнула дверь, надтреснутый голос затянул:

Пронзительный женский визг прервал песню. Ржавый голос тоскливо проговорил:

— Пьяная баба — чужая баба, — и выругался.

Впереди Рудакова промелькнула белая кофта и, словно наваждение, опять пропала в темной тайге. «Кто же это бегает от меня?» — подумал Рудаков, минуя дымовскую заимку.

В стороне затрынкала балалайка.

Сергей Иванович задумался. Он понимал, что вынужденное безделье старателей приводит к гулянкам, праздности, разлагает дисциплину. Рудник изменит их жизнь и сознание. Путь трудный, но другого нет.

Трест же плохо знает старателей, производственные неурядицы заслонили людей, оттого и нет внимания к их судьбам и не видит он того, что давно наступила пора круто менять жизнь золотничников. Вчера наконец пришел ответ на докладную Степанова о руднике: трест настаивает на том, чтобы штурмовать план добычи золота за счет любых работ, всех старателей перебросить только на добычу песков, а подготовительные работы на Медвежьей горе пока не проводить.

Степанов показал Рудакову личное письмо управляющего трестом. Тот предлагал не «блажить» с рудником, а любой ценой вытягивать программу добычи золота — годовой план по тресту под угрозой.

Мечты Сергея Ивановича о коренной переделке жизни и психологии старателей подошли к извечной проблеме горняков: чем заниматься — добычей или подготовкой? Проблему эту надо было решить правильно и на Южном.

Степанов на своем стоял твердо: подготовку к строительству рудника, несмотря на запрещение треста, следует начинать — в этом спасение Южного!

Рудаков и Степанов договорились, что будут проводить решение партийного бюро и на общем собрании старателей, и перед партийными органами, вплоть до Москвы.

Твердость Виталия Петровича нравилась Рудакову.

Сергей Иванович вышел на безлюдную улицу заснувшего поселка и вдруг совсем рядом услышал переливы баяна.

У темного высокого здания клуба кружком стояли парни и девушки.

Плясунья в белой кофте визгливо запела:

Ребята одобрительно засмеялись. Рудаков подошел ближе.

Послышался высокий девичий голос:

— Ксюша, и не стыдно тебе?

— Я, Наташка, теперь солдатка, мне все можно, — отрезала плясунья и уже назло крикнула: — Эй, гармонист, играй вальс «Коровьи слезы».

Девичий визг, новый взрыв хохота.

Рудаков громко поздоровался.

— Кто это? — с любопытством зашептались вокруг.

— Ой, начальство, Рудаков! — вскрикнула Ксюша, и белая кофта метнулась из круга.

К Сергею Ивановичу подошла Наташа и взволнованно заговорила:

— Клуб от овса со скандалом освободили, а теперь коммунальщики ремонтировать его месяц будут. Когда же придет конец нашим гулянкам в пыли и в темноте?

— А в темноте скусней целоваться! — задорно выкрикнула какая-то девушка.

— Верно, способней, — поддержал мужской голос, и вслед за этим раздался смачный поцелуй.

Ребята дружно захохотали.

Сергей Иванович поставил на землю ружье и, опершись на его ствол руками, сказал:

— Это у вас получается неплохо. А попробуйте, — он сделал паузу, — сами отремонтировать клуб, сила у вас великая.

— Ксюшка, пойдем в темно, поищемся, — как бы в ответ ему крикнул озорной голос.

Но никто не засмеялся, многих озадачило предложение Рудакова.

— Поможем, ребята? — несмело спросил кто-то.

— Попробуем.

— Себе небось.

— Поможем, чего там балакать.

На скамейке у мрачного здания клуба с черными провалами разбитых окон еще долго разгорались и гасли папиросные огоньки, и возбужденные голоса обсуждали, как лучше провести первый воскресник.