В таежной стороне

Глава девятнадцатая МИЛЛИОННЫЙ

Как и в прошлые зимы, ожил в декабре древний Миллионный увал. Он был последней цитаделью отживавшего старательства, и Степанов хотел быстрее его отработать, чтобы всеми силами навалиться на строительство рудника.

В приустьевой части Миллионной штольни числились еще небольшие запасы золотоносных песков, на их выемку требовалось немногим более месяца, и на этом заканчивалась полувековая история мрачного увала.

Но получилось не так гладко, как предполагал Виталий Петрович.

Однажды вечером к нему явилась делегация от старых приискателей во главе с Пихтачевым и потребовала вести штрек на сбойку с левым отработанным крылом шахты; там еще в дореволюционные времена были затоплены забои с «шалым» золотом. Краснов и Дымов божились, что помнят рассказы дедушки Бушуева, как он с лотка песку намывал пол-лотка золота, пока не выжила дедушку из шурфа вода…

Степанов посмеялся над этими баснями и спросил: почему же артель, зная о таком «шалом» золоте, работала на бедном?

Пихтачев не сдавался. Раньше нельзя было туда попасть из-за большой воды, теперь ее можно спустить штреком и отработать забои посуху, без водоотлива. Только сейчас дошли у артельщиков руки до этого лакомого куска, и бросать его преступно. И артели подмога, и государству золотишко это не лишнее. Значит, закрывать Миллионный нельзя, пока не «собьются» с левым крылом старого шахтного поля. Если начальник не разрешит, он, Пихтачев, будет жаловаться в трест, даже в Москву поедет, но разора старателей не допустит.

Степанов возражал: там нет разведанных запасов, поэтому работы проводить нельзя.

Неожиданно старателей поддержал заведующий горным цехом: если судить формально, запасов нет, но они могут быть обнаружены, раз все старожилы в один голос твердят о богатых забоях.

Рудакова неделю осаждали старики, и он поверил в эту легенду. Он соглашался, что, поскольку никаких отчетных данных о старых работах на прииске не сохранилось — их вывезла еще компания, — ставить здесь разведку из-за малого объема работ не следует, но настаивал на том, что нужно пройти стометровый штрек на сбойку и до полной ликвидации работ на Миллионном либо зачистить все золото, не допустив его потерь, либо развеять эту легенду, которую иначе никогда не забудут приискатели.

В заключение Рудаков сказал, что эти работы он проведет под свою личную ответственность. И Степанов, хотя в душе и был против, больше возражать не стал: месяцем раньше или позже, но Миллионный заканчивает свой век.

По усыпанной сеном дороге в одиночку и группами неторопливо тянулись к увалу старатели. Под зычную брань возчиков костлявые, поминутно останавливающиеся лошади тащили груженные лесом сани. Старатели уступали им дорогу, по пояс проваливаясь в снег.

Казалось, что здесь, на Миллионном, осталось все по-старому, что остановилось само время. Как много лет назад, на темном отвале пустой породы, у покосившегося тепляка, где промывались золотоносные пески, откатчик опрокидывал вагонетку с промытой галькой, от нее шел холодный пар. За тепляком, в залесенном увале, чернело квадратное отверстие штольни. В нем пропадали и вновь появлялись лязгающие на рельсовых стыках вагонетки.

В рубленом домике конторы, что стоял рядом с тепляком, сменялись лишь люди. Вот и Быкова заменила старого приискового геолога, умершего еще летом, а порядки извечно оставались старательскими.

Катя, ссутулившись, сидела за выщербленным столом и проверяла наряды. Работа была скучная, бесконечные цифры норм и расценок прыгали перед глазами, и девушка с трудом заставляла себя сосредоточиться. Вскоре она отложила карандаш, тоскливо посмотрела на голые, плохо проконопаченные стены, на забрызганный чернилами стол с пустой чернильницей, на разбросанные по полу окурки и тяжело вздохнула.

Может, глупо было бросить передовой рудник, культурный поселок, интересную работу, друзей и забраться в эту глухомань ради какой-то таежной романтики. На Новом ее ценили, дорожили ее советом, она была нужна. А здесь?.. Старатели ей, девушке, не доверяют, не слушают ее и делают многое плохо, но по-своему. Рудник только зарождается, а пока приходится оживлять этого мертвеца — Миллионный увал, будь он трижды неладен.

Трудно поставить себя со старателями. Ведь кайло и лопату они знают лучше, чем она, а большего и не хотят знать. «Живем, как наши отцы и деды, они не глупее нас были». В геологическую разведку старатели не верят, глумятся над пробами и анализами: на золотишко нюх старого старателя вернее всех наук. А тут еще три самородка величиной с кедровый орешек подняли — и совсем носы задрали. Работы опасные, и хотя в старые выработки вход запрещен, но старатели проникают туда в поисках богатых золотом целиков, не уследить за ними, каждый день жди неприятностей… В общем, попала в передрягу.

Катя подкинула в железную печурку несколько поленьев смолистого кедрача и, запахнув плотнее горняцкую шинель, подошла к маленькому окну с обледенелым, разбитым стеклом. Ее внимание привлекла странная сцена. На санной дороге, столкнувшись мордами, стояли две лошади, а их возницы громко ругались, потрясая друг перед другом длинными бичами.

— Ну! Сворачивай! — кричал худой, похожий на обезьяну.

— Нет, ты сворачивай, ты на простых санях едешь, а у меня груз!.. — орал другой, с пустым левым рукавом.

— Конь мой пристал, в снегу купался, — не сдавался первый.

— Сказал, не сверну, и все тут, — усаживаясь на сани, объявил безрукий.

Прислушиваясь к спору, Катя не заметила, как открылась дверь и в контору вошли курносый Вася Егоров и его черноглазый ученик Федот Иптешев.

— Здравствуйте, товарищ начальник! Зашли погреться перед сменой, — сказал Егоров, сдвигая на затылок шапку-ушанку.

— Присаживайтесь, только не курите, пожалуйста, здесь и так душно.

— Настоящий горняк табачного дыма не боится, — заявил Егоров. И, иронически поглядев на ее накрашенные ногти, безразличным тоном осведомился: — Значит, приехали подмогнуть нам золото разведывать?

Катя ничего не ответила, но покраснела и спрятала руки в карманы.

Вася счел себя победителем и переглянулся с Федотом:

— Форма вроде нашенская, горняцкая, а ноготков таких в шахте не видал. Пошли, напарник, нам на смену. Приветик!

Вдруг с шумом раскрылась дверь, и в комнату с криком: «Где начальник?» — вбежал безрукий возница.

— В кабинетах Степанова не ищи, он на стройке. Зачем он тебе? — полюбопытствовал Егоров.

— Михайла, распроязви его, столкнул с дороги мово коня, конь по уши в снег зарылся и не подымается. Порешил Михайла конягу, а с меня справлять будут, — жаловался безрукий.

— Доложи Катерине Васильевне, может, она поможет, — еле сдерживая смех, посоветовал Вася.

— Она? — с удивлением переспросил безрукий, показывая пальцем на Быкову. — Она хоть инженерша, да все одно девка. Михайла ее так пужнет, что она позабудет, как ее и звали-величали.

Катя поняла, что ей нужно вмешаться, вмешаться во что бы то ни стало, проявить характер, волю. Иначе оставаться среди этих людей ей будет нельзя: они уважают только сильных.

— Пойдемте сначала поднимем из снега лошадь, а потом будем зубоскалить, — твердо сказала Катя и первая вышла из комнаты.

В слабо освещенном забое, с двумя тускло мерцающими свечами, сидел на корточках Федот, рядом с ним на груде породы, положив под голову ватную фуфайку, сладко храпел Егоров. Время от времени Федот тряс его за плечо, но Вася продолжал спать. Перед Иптешевым лежала опрокинутая набок деревянная тачка, на борту ее чернильным карандашом была нарисована шахматная доска, разных размеров темные и светлые камешки изображали фигуры. Федот думал, передвигал камешки и опять принимался трясти Егорова.

— Васька, тебе говорят, вставай! Васька, второй час храпишь, работать надо!

Егоров лениво потянулся и, сладко зевнув, пробурчал:

— Отстань. На баяне так до рассвета заставляете играть, а отдохнуть даже на работе не даете. Покланяешься в другой раз…

— Штрек идти надо. Вагонетки стоят, песку нет, это плохо. Начальница ругаться будет, она шибко строгий.

— Это ты что же, Катьки-инженерши испугался?

— А тебе разве начальница не нравится?

— Это в каком таком смысле? Ноготки и прочее нравятся, а больше ничего выдающего в ней нет.

— Смотри, однако, прогонит тебя, как Михайлу. Давай работать будем.

— От работы лошади дохнут, это ты учти, Федот. У меня, к слову, есть и другие потребности, я люблю, например… помечтать. Вот лежу и мечтаю. Собрать бы все горы, что стоят на земле, в одну гору, сложить бы все камни в один камень, слить бы все озера, моря и океаны в одно море, а потом закатить бы этот камень да на эту гору, да пустить бы его в это море! Вот бы, Федот, булькнуло-то… Мировые проблемы решаю, а ты работать!..

Привстав, Вася сел на фуфайку и, увидев в темном штреке огонек приближающейся карбидной лампы, шепнул Федоту:

— Кажись, идет.

Быкова шла пригнувшись, чтобы не запачкать горняцкий берет о скользкие перекладины-огнивы. Осмотрев забой, она спросила:

— Вася, почему мало ушли забоем?

— Нет крепежника. Я не хочу нарушать правила безопасности, надо все чтобы как по инструкции, — насмешливо улыбаясь, развел он руками.

— А почему не сказал мне ни слова в начале смены или не послал Федота? Штрек наш разведочный, от него артель ждет особых результатов, а вы прохлаждаетесь. Отнесу простой за твой личный счет, в другой раз побеспокоишься, — строго сказала Катя и пошла к шурфу-лесоспуску.

Она оступилась на мокрой плахе и, чтобы не упасть, ухватилась за грязный подхват.

— Осторожно, не замарайте маникюр, чего доброго и его отнесете за мой счет.

Катя осветила лесоспуск и увидела, что он весь забит крепежным лесом. Поняв, что над ней издевались, она, не помня себя, подбежала к Егорову и, вцепившись в отворот его куртки, закричала:

— Слушай, ты! Мне надоели твои издевки. Простои организуешь, чтобы выжить меня из шахты? Но ты сам вылетишь раньше. Я на работе и шутить над собой не позволю! Отправляйся наверх и передай Рудакову, что я удалила тебя из шахты.

Катя резко повернулась и почти бегом покинула забой. Некоторое время Вася и Федот растерянно смотрели друг на друга.

— Получил? — сбрасывая с тачки камешки-фигурки, подзадорил Федот.

— Как пустую породу, выбрасывает меня, — глотая комок, подступивший к горлу, прошептал Вася. Он сорвал с головы шапку и швырнул ее на землю.

— Иди к Сергей Ивановичу, пускай выручает, — тоже поняв, что дело серьезнее, чем можно было предположить вначале, искренне огорченный, предложил Федот. Ему было жаль своего учителя, хотя поведения его он не одобрял.

— Не пойду, сам схлопотал… А ноготки-то у нее железные, на своей шкуре испытал, — растерянно добавил Егоров и, накинув на плечи фуфайку, вразвалку ушел от Федота.

Дела на Миллионном шли хорошо: план перевыполнялся и по добыче песков, и по намыву золота.

Краснов сдержал слово — Дымов и Михайла были переведены на увал. Недоверие, с каким Катя отнеслась к Дымову как к старому приисковому хищнику, прошло, работал он быстро, с утайкой золота не попадался, и Быкова теперь не просиживала почти целую смену в его забое, что она делала по совету Рудакова, когда начинала работу на Миллионном увале.

Каталем у Дымова был Михайла. Он тоже работал споро и, как видела Катя, всячески старался загладить свою вину. А сегодня Михайла катал особенно проворно. Наступили последние дни месяца. Дымовское звено должно быть передовым на шахте, чтобы комар носа не подточил. Согнувшись и выпятив вперед длиннущие руки, он, ловко балансируя, катил тачку по деревянной плахе-выкату и покрикивал: «Ну, берегись!» Неожиданно в темноте столкнулся с Красновым.

— Ты что, Пижон, оглох? — кричал Михайла на завхоза, пытаясь поднять опрокинутую тачку.

— Чего шумишь? Начальницы здесь нет, она без оглядки от Васьки вылетела, усердия не приметит, — засмеялся Краснов и дружески толкнул Михайлу. — А ловко вы ее с Дымовым опутали, она его даже в пример ставит. Передай Графу: «Снимайте, черти, ангельские крылышки, и за дело пора». Золото в вашем забое не из бездонной бочки добывается, нужно урвать и себе. Нахапали небось, а про своего благодетеля забыли, варнаки.

— Подъемное золотишко, что смогли, припрятали, только совсем малость. А куда ты его денешь?

— Вы только давайте мне побольше, а я сбуду одному знакомому дантисту, как только в город попаду. Поглядывай за Графом. Жду внизу. — И Краснов свернул в темную рассечку.

Михайла пошел обратно за лопатой и, тихо приблизившись к забою, спрятался за подхватную стойку.

Дымов, согнувшись, торопливо подкайливал почву и внимательно рассматривал отбитую породу. Вдруг он выпрямился, воровато огляделся по сторонам и наступил сапогом на маленький золотой орешек, желтевший среди серой каменистой породы. Решив, что никто из рабочих не видит его, он вытащил из кармана кисет с табаком и нарочно обронил его около ноги. Еще раз осмотрелся, нагнулся и, ловко сунув золотину в кисет, поднял его.

Когда Дымов, довольный своей находкой, закурил, Михайла вышел из засады и попросил у него табачку.

— Нету, весь кончился.

— Ты дай кисет, я выскребу, — настаивал Михайла, зло глядя на Дымова.

Тот заподозрил недоброе и, взявшись за кайло, бросил:

— Тебе не закурить, а понюхать?.. Если видел, то помалкивай, как я молчал, когда ты золотину за щеку прятал, а бывало, и глотал, если Быкова за тобой следила.

— Положи, Граф, кайло, дело есть, — изображая улыбку страшным движением своей огромной челюсти, прошептал Михайла. — Придется поделиться нам с Пижоном, взад пятки с ним нельзя. Готовь гостинец.

Дымов выругался, молча отпилил от крепежной стойки небольшую чурку и ломом выдолбил в ней углубление. Вместе с Михайлой насыпал из бумажного капсюля в дырку крупных золотинок и сверху забил деревянной пробкой. Вымазав чурку глиной и сделав топором условный крестовый затес, Дымов бросил чурку на тачку и сказал:

— На растопку десять золотников хватит с него, хапуги.

Михайла закидал тачку другими чурками, щепками, камнями и покатил ее к отвалу пустой породы, где внизу дежурил Краснов.

Катя с большим трудом доработала смену и, написав рапорт Рудакову, ушла домой. Ветер всю дорогу пытался свалить ее с ног, зло хлестал в лицо крупяным снегом, заметал тропинку. Оступаясь с тропинки, она не раз купалась в глубоком снегу. Со свистом мела поземка, монотонно гудели невидимые в темноте провода. Казалось, что мир исчез, ничего не оставив кругом, кроме снега и ветра, и нет от них спасения.

Наконец, добралась Катя до заметенного крыльца, открыла дверь и, отряхнув с себя снег, вбежала в темную комнату. Не зажигая света и не раздеваясь, она бросилась на диван и дала волю слезам. Обида на людей и жалость к себе, тоска по родным и друзьям, чувство одиночества — все сразу нахлынуло на нее.

Торопливые шаги на крыльце и стук в дверь заставили девушку насторожиться.

Стук повторился — настойчивее и громче. Катя вскочила с дивана, на цыпочках подошла к окну. Сквозь закуржевелое стекло она узнала Егорова и, кинувшись к двери, защелкнула замок. Егоров постучал еще раз и сильно дернул дверную ручку. Страх парализовал Катю, она беспомощно опустилась на табуретку. «Чего ему надо? Может, пришел рассчитаться со мной? От старательского парня можно всего ожидать. Нужно уезжать отсюда, немедленно бежать из этого медвежьего угла…» Не вполне понимая, что она делает, Катя рывком выдвинула из-под кровати чемодан, как будто она могла осуществить свое намерение немедленно.

Егоров стучал все сильнее. Катя беспорядочно бросала в чемодан первые попавшиеся под руку вещи.

— Что ломишься? — раздался за дверью высокий голос.

И у Кати сразу отлегло от сердца. Она прислушалась.

— Наташа?.. Мне с инженершей поговорить требуется, — послышалось в ответ.

— Нашел время! Завтра на работе поговоришь.

— Но увижу я завтра ее, она меня из горного цеха тово… а Рудаков перевел в лес. Я мог бы передовым забойщиком стать, а теперь крепежник для шахты заготовлять буду, — обидой звенел Васин тенорок.

— И то дело. Может, ты, «передовой забойщик», в лесу ума наберешься, там с медведями шутки плохи.

— А с инженершей еще хуже. Я только наш старый горняцкий закон исполнил — подшутил над новичком. Все по инструкции, нужно объяснить ей это.

— Иди, объяснишь в другой раз.

— Мне, может, морально тяжело.

Тенорок умолк, и постепенно затих скрип морозного снега под тяжелыми мужскими шагами.

Снаружи легонько постучали. Катя включила свет и открыла дверь. Наташа увидела чемодан с беспорядочно набросанными вещами. Катя присела на краешек стула, закрыла лицо руками. Наташа молча подошла к чемодану, опустилась на колени и расправила помятый воротничок лежавшей сверху кофточки.

— Знаю, смалодушничала, но я не могу больше… уеду, — тихо сказала Катя.

Наташа поднялась, отошла к порогу.

— Поначалу мечтала я пойти в медицинский, а вчера решила — пойду в горный, чтобы на тебя похожей стать. А ты, ты… — И, не договорив, она ушла. Обитая войлоком дверь медленно затворилась.

Катя долго сидела не шевелясь над раскрытым чемоданом, не решаясь больше к нему притрагиваться.