В таежной стороне

Глава сорок первая ПОИСКИ

Хмурым ранним утром Лидия Андреевна выехала из дому. Серко шел нехотя, пытался сворачивать во все проулки, и всаднице с трудом удавалось держать его в узде.

Поселок пробуждался рано. В утренней тишине хрипло кукарекали проспавшие петухи и тоскливо мычали коровы.

— Цып, цып, цып! — раздавался во дворах призывный клич хозяек.

Степенно переваливаясь на красных лапках и громко гогоча, пересекали дорогу гуси. Из подворотни выскочил лохматый щенок и, залившись лаем, бросился на гусей.

— Блохомет, назад! Я тебе вот дам выволочку, пустобрех! — шикнула на него старуха с клюкой, надевая глиняные кринки на забор.

Лидия Андреевна поздоровалась с ней, и старуха, прищурив подслеповатые глаза, сказала:

— Здравствуй, касатка, не признала тебя. Словно мужик, в портках скачешь. Как твой-то?

— Еду в больницу, — не расслышав вопроса, ответила Лидия Андреевна. Так она объяснила свой отъезд и Варваре Сергеевне, оставшейся за нее дома, и кучеру Якову.

— Сам-то как чувствует? — крикнула вслед старуха.

— Плохо, — глотая слезы, ответила Лида.

Громко затявкав, Блохомет побежал за Серком, но внезапно раздумал и, усевшись посреди дороги, стал с ожесточением вычесывать ногой блох.

Поселок кончился, позади остались еще не вспаханные поля, разгороженные поскотины. У старой, обугленной грозовым ударом пихты, что одиноко стояла у развилки дороги, Серко остановился.

— Иди, иди, ты же лучше меня знаешь, — понукала Лидия Андреевна, гладя его гриву.

Вот и река — вспухшая, помутневшая. Над ней, что-то высматривая, распластался орел.

В этом месте неделю назад Степанов с большим трудом доплыл до берега и стал разыскивать коня. Мокрый и измученный, он долго бродил вдоль грозной, ревущей реки и без конца звал Серка, но все было напрасно: конь и золото исчезли бесследно. Только поздно вечером добрел Виталий Петрович до дому и, позвонив на конный двор, узнал, что крышка с седла Серка была потеряна, а переметные сумы порваны и пусты.

На поиски банки с золотом были направлены бригады рабочих, комсомольцы. Потерянное золото искали и добровольцы из приискового населения. Казалось, не было вершка приречной земли, не обшаренного человеческими руками. За последнюю неделю весь прииск был охвачен золотой горячкой, о находке золота мечтали все, но… мечты оставались мечтами.

Больше всех мучилась Лидия Андреевна. Безуспешность поисков бросит тень на репутацию Виталия Петровича, приведет его на скамью подсудимых. Банку могли найти и скрыть: ведь ее ищет любой желающий. Надо спасти мужа. Она рассчитывала, что конь поможет ей, приведет к заветному месту.

И Серко водил ее по темной таежной чаще, мимо обрывистых скал, вдоль хмельной от весенней ярости реки, по болотистым кочковатым балкам.

Лидия Андреевна всматривалась в каждый камень, валежину, тыкала палкой в мохнатые кочки. Устав, она присела на трухлявый пень, отяжелелые веки прикрыли глаза. Куда же делось это проклятое золото? Лидия Андреевна заставила себя встать и вновь приняться за поиски.

Вдруг Лидия Андреевна споткнулась. Она увидела кожаную крышку седла, пропавшую вместе с банкой, схватила ее, прижала к груди. Вновь воскресли надежды: ведь, значит, и банка должна быть где-то здесь!

И опять бесконечное хлюпанье по грязи, ноющая боль в стертой ноге, и снова иглистые ветки колют исцарапанное лицо.

Она блуждала и блуждала по лесу, пока день не стал гаснуть; небо и тайга потемнели, провалились в черную бездну. Лидия Андреевна, еле переставляя ноги, пробиралась по мокрому лесу к проселочной дороге, ведя в поводу понурого коня. Внезапно Серко сильно толкнул ее мордой в спину и тихо заржал. Она повернулась и только теперь увидала, что невдалеке плясали красные петухи костра. Лидия Андреевна насторожилась. В тайге равнодушно мимо огня не пройдешь, он обещает либо радость дружеской встречи, либо стычку с врагом. Кто этот человек, что он здесь делает ночью? Наверно, тоже ищет золото, но тайно, для того чтобы скрыть его. Эта мысль отогнала страх, и Лидия Андреевна, вскочив с пенька в седло, поехала к костру. Впереди справа мелькнула тень. Не раздумывая, Лидия Андреевна погнала коня вслед убегавшему в темноту человеку. Хруст сучьев и топот прекратились: беглец притаился. Лидия Андреевна испугалась зловещей тишины и повернула коня. Он упирался. Всадница вытянула его плетью и, не сдержавшись, крикнула:

— Но, Серко!

Яркий луч света карманного фонаря ослепил ее.

— Лидия Андреевна, душенька, как вы меня напугали! — услышала она слащавый голос Бориса Робертовича.

Маркшейдер подошел к ней.

— Что вы здесь делаете?

— То же, что и вы, ищу дорогую пропажу, — ответил он.

— А почему ночью? Мне это кажется странным, — все еще не придя в себя, спросила Степанова.

— В нашей жизни много странного, дорогая. Посидим минутку у костра, передохнем, и я провожу вас, я знаю прямую тропку, — предложил Борис Робертович.

— Я тороплюсь, — холодно ответила Лидия Андреевна.

— Минуточку обождите. — Борис Робертович видел, как плясали отблески костра на высокой груди Степановой, как ее рука теребила ремешки на кожаной плетке. Серко тронулся, но Плющ схватил за подпругу.

— Отпустите коня!

— Минуточку! Выслушайте… Я давно не говорил с умным и культурным человеком, а иногда так хочется облегчить Душу! Вам может показаться смешным, но я мученик… да, да, мученик чужих страстей. Поверьте, когда мне представляется хотя бы малейшая возможность не любить, я немедленно ею пользуюсь. Я устал от жизни, от ее утомительного однообразия, одиночества. Как говорится, спать есть с кем, а встать не с кем. Кругом не женщины, а нюшки…

— Вы пошляк, я не хочу вас слушать. Пустите коня, — резко бросила Лидия Андреевна.

Борис Робертович решил круто изменить тактику.

— Вы пожалеете кое о чем, да будет поздно. Вам бы теперь следовало понять, что в моем внимании — ваше спасение, — подбоченясь, заявил он. — Степанова осудят за потерянное, вернее, за присвоенное золото… Имущество ваше пойдет, как говорили в старину, с молотка, вас вышвырнут на улицу. И вы еще придете ко мне…

Он протянул к ней руки, Лидия Андреевна с размаху ударила его плеткой и пустила Серка вскачь.

В кабинете Рудакова сидели Пихтачев, Бушуев, Турбин и Степан Кравченко. Рудаков звонил на квартиру Степанова.

— Лидия Андреевна? Как он? Не лучше? А что говорят врачи? Не расстраивайтесь, будем надеяться на его крепкий организм. Нет, пока не нашли. Да, да, конечно, я зайду. — Он повесил трубку.

— Что Виталий Петрович? — спросил Турбин.

— Кризис еще не миновал, у него ведь двустороннее воспаление легких. Все бредит банкой с золотом, а мы ее — уже неделя вот прошла — найти не можем…

— Зачем я только навязал ему эту банку? — в который раз упрекнул себя Степан Иванович.

— Наверно, упала в реку. Пока вода не спадет, искать, по всему видно, бесполезно, — вставил Бушуев.

— А к лету занесет песком, илом, совсем не отыщешь, — возразил Пихтачев.

Рудаков подумал и, покачав головой, сказал:

— Если не найдем банку, его судить будут.

— Судить Степанова?! Да этого быть не может! — воскликнул Кравченко, отвернулся от товарищей и ладонью прикрыл глаза. Он мучительно думал: как выручить Степанова? Собрать стариков, потрясти их кисеты… Может, и наберется на банку-то…

— Будем продолжать поиски… Да-а-а. Накопилось у нас дел. Пора проверять социалистический договор с Новым, — говорил Сергей Иванович. — Надо выделить наши передовые участки. Плотники работают хорошо, горняки хуже. Правда, они выполнили план, если бы не случай с Виталием Петровичем. — Рудаков исподлобья посмотрел на собравшихся и после небольшой паузы продолжал: — У монтажников начались горячие денечки, нужно помочь им людьми. А чем встретят Первомай разведчики?

Турбин, как всегда, прежде чем ответить, погладил бороду.

— Обязательства мы выполняем, хотя за последние дня работы подсократились, весенняя вода топит. Иптешевскую штольню прогоняем дальше, подсекли еще две богатые жилы. Пустить четвертый буровой станок — вот наше обязательство.

Пихтачев хотел посоветоваться с Рудаковым о беседе, которую он собирался проводить в бригаде Захарыча, но в кабинет вошел Иван Кравченко.

— Сергей Иванович! Всех лошадей с лесосеки сняли, нам ни одной не оставили. По решению партийного бюро я отвечаю за благоустройство поселка, а что можно сделать без лошадей?

— Куда же их девали? — вмешался Бушуев.

— Захарыч концерт устроил: леса, говорит, не хватает. Вот ему наших коняг и отдали.

— Договоримся так: на тротуары лес возьмите с жилплощадки. Захарычу действительно нужно транспортом помочь. А ты бери из горного цеха, ничего не поделаешь, придется выручать, — решил Рудаков.

— Вот и хорошо, а то ведь завтра и на озеленение улиц тоже нужны будут кони, подвозить саженцы.

— Чудно! — рассмеялся Турбин. — В тайге — и озеленение. Когда строимся, без жалости вырубаем старые деревья, а потом, как ребятишки, радуемся на каждый кустик: вот, дескать, посадили!

— У меня к вам, Сергей Иванович, еще дело есть, наше горняцкое. — Иван вытащил из кармана записную книжку. — Два цикла в сутки мы даем, а вчера на бригадном собрании подсчитали — можно и три давать…

— За чем же дело? — встрепенулся Рудаков.

— Бурильщику нужно работать хотя бы на двух молотках. На Новом в очистных забоях даже на четырех работают. Быкова велела передать, чтобы скорее нам буровую каретку дали.

Рудаков покачал головой.

— Ну и начальница у вас! Сама пристает, вас направляет. — Он сделал пометку в настольном блокноте.

Вошел кучер Яков с каким-то документом и попросил его срочно подписать, потом появилась старуха с клюкой и завела разговор о водопроводе. Пихтачев понял, что поговорить ему с Рудаковым сейчас не удастся, и решил уйти…

На берегу Кедровки, у подножия мрачной горы Медвежьей, Пихтачев невольно остановился.

Здание обогатительной фабрики уже поднялось над ощетинившимися пихтами, кедрами и краснело железной крышей. В стеклах его больших окон, как в зеркалах, огненно отражались лучи заходящего солнца.

— Ого! — удивился Павел Алексеевич. — Рванули плотнички-работнички.

Две недели назад он видел здесь только сруб и на нем стропила. Теперь площадка фабрики словно ожила: повсюду суетились, куда-то спешили люди, постукивали топоры, равномерно шумела пилорама, скрипел металлический трос подъемной лебедки.

В весеннем воздухе далеко разносились громкие голоса. С высокой эстакады бункера Михайла кричал вниз лебедчику:

— Давай длинную балку! Слышишь, Пашка?

Пашка только передвинул шапку со лба на затылок.

— А где я тебе ее возьму? Она еще в тайге ветками машет. Получай пока доски. Да не сердись, за балками тоже уехали. Понял?

— Понял-то понял, а только заработаем мало. Хоть сам иди за ней в тайгу.

Пашка перевел на лебедке рычаг, и трос, с визгом наматываясь на барабан, легко потащил на высоту трехэтажного дома десятка полтора толстых досок.

— Красота! — крикнул Пихтачев. — Рычаг нажал — и к небесам…

Он помахал плотникам рукой и спустился с пригорка.

Пихтачев нашел Захарыча около электрической пилорамы. Старик отбирал для эстакады стойки.

— Здорово те, — приветствовал Пихтачев старика.

— Здорово-ка.

Глаза Захарыча азартно горели, он с жадностью ощупывал каждую стойку.

Пихтачев с любопытством смотрел, как огромное кедровое бревно, лежащее на рельсовой каретке, проходя через станок пилорамы, на глазах превращается в брусья, доски, горбыли. Шесть пил быстро двигались вверх и вниз, легко расправляясь с вековыми гигантами.

— Чудо-машина! Двадцать пильщиков заменила! — хвастался Захарыч. — Смотри, что отгрохали! — Старик показал рукой на фабрику.

— Балок не хватает, — сообщил ему Пихтачев.

— Аврал у нас, что я могу поделать! Глотают их, как Михайла пельмени, — отшутился старик.

Узнав, что Пихтачев пришел проверять обязательства строителей, Захарыч отрезал:

— Двести процентов с гаком, паря, дадим сегодня!

— Этак вы, пожалуй, и горняков догоните! — нарочно пустил шпильку Павел Алексеевич.

— Прямо-то, как же! — распетушился старик. — Ты не ослеп, часом? Да мы их давно на полном вперед обошли!

— Рано расхвастался, Захарыч! — урезонил Пихтачев. — Кто победит — время покажет. Лучше расскажи, как дела.

— А так! — Захарыч поднял короткое бревно и легко откинул его в сторону. — Прошлый месяц нас побили землекопы, а с этой машиной теперь мы всех побьем.

Захарыч сложил в трубочку ладони и закричал:

— Народ! Слухай сюда! Утискались за день, ужинать пора. Заодно ревизора послушаем.

Плотники уселись на свежеоструганные доски, чуть поодаль от большого котла, висевшего над костром.

Старуха стряпка, по-приисковому мамка, разложила по тарелкам ломти черного хлеба, зеленые пучки едкой черемши — «таежного лимона», как звал его Захарыч. Поставила на широкий стол миски с дымящимися щами и, достав из котла жирный кусок мяса, стала резать его на части.

— Ково, паря, делать будем? — хитро улыбаясь, спросил Захарыч Пихтачева и притащил откуда-то полуведерный бидон. Осторожно, чтобы не пролить ни капли на землю, он разлил по кружкам квас.

Люди подсели к столу. Некоторое время в тишине слышался только стук ложек о деревянные миски. С обычной торопливостью ел Михайла.

Последнее время он жил под постоянным страхом разоблачения. Каждый день, приходя на работу, ждал вызова в контору: ведь Краснов давно грозился выдать его. Но проходили дня, его не трогали, и мучительная неизвестность была хуже кары.

Лицо Михайлы было болезненно-сосредоточенным, он ел молча, не отвечая на шутки плотников.

— Михайла ест один раз в день — с утра до вечера.

— Нет, он ест часто, но много.

— Похудел даже на одну слезинку…

Михайла, помалкивая, проворно двигал челюстями.

— В охотку ест, от пуза.

— И чего вы на человека наседаете? Михайла, брат, и работать стал мастак. Угонись-ка за ним попробуй, — сказал Захарыч.

— Это верно, все доски съел, пилорама не поспевает. Намаялся с ним, спину не разогну. — Лебедчик Пашка положил на стол ложку, вытер ладонью жирные губы и сладко потянулся.

Плотники крутили цигарки.

— Значит, вы обязались досрочно закончить строительство фабрики, — говорил, просматривая обязательства бригады, Пихтачев. — Этот пункт у нас будет выполнен, ничего не скажешь.

— Неверно, паря! Перевыполнен! — воскликнул дядя Кузя. — Окромя фабрики дробилку да эстакаду к маю наполовину закончим.

— Заливаешь? — усомнился Пихтачев.

— Не спорьте с ним, ребята! — опять раскипятился Захарыч. — А ты, проверщик, запиши: работа у нас потоком пошла, меньше трехсот процентов до праздников давать не будем. — Хлебнув ложку щей, Захарыч обернулся к плотникам: — Окореняли мы теперь здесь. Так я говорю, ребята?

— Верно!..

— А как у вас насчет норм? — спросил Пихтачев, с удовольствием поглощая горячие щи.

Нормировщик, долговязый парень, раскрыл блокнот, поводил куцым карандашиком по колонке цифр.

— Извиняюсь, разрешите. За двадцать пять дней в среднем на бригаду сто восемьдесят шесть процентов. За месяц ожидается больше двухсот.

— А двенадцать плотников, что обещал Захарыч обучить?

— Извиняюсь, разрешите. Шестнадцать обучил, — ответил за бригадира нормировщик, — все по четвертому разряду трудятся.

Пихтачев делал отметки в записной книжке, а Захарыч поставил карандашом какие-то только ему понятные знаки на гладко выстроганной доске.

— Что это ты там за каракули выводишь? Какая такая у тебя двойная бухгалтерия? — Пихтачев, насмешливо улыбаясь, похлопал по доске.

— Сам ты двойная бухгалтерия! У нас все начистоту! — обиделся старик. Потом сердито заторопил Пихтачева: — Ну, паря, все прописал? Ежели все, отпусти наши души на покаяние. Однако еще часика три поработаем. Может, и ты подмогнешь нам? Не отвык от нашей работы, бывший кабинетчик? — уязвил напоследок Захарыч, отряхивая с бороды крошки черного хлеба.

— У нас веселей, Павел Алексеевич, — вставил дядя Кузя.

— Э, старички, разве я сидел когда в кабинете? Напраслину уж только на меня не возводите! — отбивался Пихтачев. — Давайте к делу ближе. Брак в работе был?

— Браку не было.

— Может, какие переделки, а? — Подмигнув, Пихтачев заложил за ухо окурок.

— Переделки?.. — Захарыч поперхнулся и закашлялся. — Переделки, понятно, были. Мастера — молодые, тайга и та не сразу растет.

— Это все справедливо. Только в вашем обязательстве сказано: брака не допускать. Выходит, не выполнили, а уже на лаврах вздумали ночевать. А с экономией как?

— Малость тоже не уложились, кубов десять леса перерасходовали. Да ведь лес-то плохой, отходов сколько!.. А главное, чем его считать, ты смотри, сколько построено! — шумел Захарыч.

— Неверно, батя! По-старому, по-старательски, это у тебя получается. Считать надо, обязательно считать, — дружески наставлял Пихтачев.

— Ты, Павел Алексеевич, на притужальник не бери. От тебя такие слова смешно слушать, — сердито пробурчал старик.

— Забыть пора про старое. Хотите, я вам почитаю, что в стране делается?

Пихтачев торжественно развернул свежий номер «Правды» и прочел заметку о комплексной экономии.

— Экономия — великое дело! — сказал многозначительно Пашка и поднял вверх указательный палец.

— Посчитайте сами, что можно было бы сделать из выброшенных кубометров. А если бы сэкономили еще? — подзадоривал Пихтачев.

— Поди-ка, верно! — задумчиво промолвил Захарыч. — Не считаем мы лес, в тайге, дескать, его много. И ежели всерьез говорить, то можно наполовину, однако, отходы сократить.

— Не… хватил! Многовато, пожалуй, будет. — Дядя Кузя покачал головой.

— Раз я сказал, значит, отрезал. Ты что, субординацию не знаешь? — набросился Захарыч на дядю Кузю; он не терпел, когда его поправляли.

— А что это за птица? — простодушно поинтересовался дядя Кузя.

Захарыч откашлялся, подумал и ответил:

— Субординация — это значит когда кто умеет дать видимость, что он глупее, чем его начальник.

Все засмеялись.

Стряпка разлила из закоптевшего чайника по железным кружкам чагу — заварку из березового гриба, чудодейственно помогавшую от изжоги. Пихтачев, с наслаждением отпив из кружки черный терпкий напиток, покровительственно сказал:

— Мужичонки вы ничего, работящие, буду просить начальство премировать вас.

Он простился и ушел.

— Да-а-а, — глядя ему вслед, протянул Захарыч. — Видать, сменился наш Павел Алексеевич после болезни и той аварии на гидравлике. Подобрел к людям, вишь, рудником интересуется, беспокоится о нем. А ведь совсем недавно-то…

Шагая по таежной тропе, Пихтачев свистел, подражая летящим рябчикам.

Было по-летнему тепло, и Пихтачеву захотелось напиться из родника, что был тут поблизости. Пройдя несколько шагов, свернул с тропинки к знакомому бочажку. Из-под огромного замшелого валуна вырывался и бежал, тихо урча, горячий ручеек. На седом мху валуна сидел, посвистывая, полосатый бурундучок. Пихтачев слегка подсвистнул. Бурундучок повел по сторонам усатой мордочкой и, помедлив, ответил. Павел Алексеевич вновь ласково свистнул, и зверек короткими перебежками стал приближаться на призывную песню. Пихтачев близко приманил доверчивого зверька и, вложив два пальца в рот, оглушил его лихим, пронзительным свистом.

— В другой раз уши не развешивай, живо в петле будешь, — засмеялся он вслед перепуганному зверьку.

Пихтачев вынул нож, срезал узкую полоску бересты с молодой березы и свернул полоску воронкой. Потом обломил ветку, надрезал вдоль и защемил ею борта берестяного конуса. Сосуд был готов. Павел Алексеевич с жадностью напился родниковой воды, смахнул с куртки капли и… остолбенел от изумления: перед ним в грязи, на которой виднелись отпечатки конских подков, лежала знакомая железная банка.

Пихтачев нагнулся. Банка была тяжелая, под пломбой. В голову ударила кровь, ему на мгновение стало нехорошо. Увесистым камнем банка оттянула карман, а сердце его забилось так часто, что он даже задохнулся.

Пихтачев сорвался с места и побежал в глубь леса, придерживая рукой карман с больно бьющей по ноге банкой. Забравшись в темную чащу, он сорвал свинцовую пломбу и вытащил тяжелый мешочек.

«Я нашел, оно мое! Пока я день и ночь пластался на артельных работах, все наши старички после смены старались на себя, у каждого в кубышке отложилось. А у меня — вошь на аркане».

Пихтачев схватил суковатую палку, несколькими ударами изуродовал железную банку и огляделся, куда бы ее спрятать. В старом кедре чернело дупло. Здесь ей и место. Банка глухо звякнула о дно.

Пихтачев тяжело опустился на влажную валежину и закрыл глаза руками. «…Что же будет со Степановым? А он думал, что будет со мной? За человека меня не считал, грозился голову снять. А Рудаков что скажет?.. Как быть?..»