В таежной стороне

Глава сороковая ПЕРВАЯ СЪЕМКА

Приближались майские праздники. Таежная весна разгулялась. Под жаркими лучами весеннего солнца снег на южных склонах гор и в долинах рек бурно таял, теперь только редкие островки его, белыми пятнами разбросанные по тайге, напоминали об ушедшей зиме. Северные же склоны лежали еще под снегом, но и на них чернели проталины. Нависшие над скалами огромные снежные шапки то и дело с шумом сползали вниз. Зима отходила с боями; внезапными набегами из-за седых гор белила она черную землю и темно-зеленые хвойные леса.

Набухали почки на осинах и березах, пробивалась к солнцу вечнозеленая таежная трава — загат. Горные ручьи с грохотом несли к реке мутные весенние воды, став непреодолимыми водными преградами. По ним теперь таежники сплавляли из леса дрова, бревна, вершинник.

Оживал недавно еще молчаливый лес: по утрам в нем токовали красавцы глухари, весь день без устали свистели рябчики. Хлопотливо сновали по мокрым мшистым валежинам полосатые бурундуки, и недалеко от поселка частенько раздавался рев голодного после зимней спячки медведя…

Весенним днем Степанов на своем сером в яблоках жеребце рысью подъезжал к гидравлическому разрезу. Конь вспотел, на боках, у войлочного потника и под ремнем стремян выступила белая пена.

— Застоялся на конюшне и сразу как мышь мокрый, — похлопывая по влажной шее разгоряченного коня, ласково говорил любимцу Виталий Петрович.

Бороздя ручей, Серко на ходу потянулся мордой к воде, пытаясь напиться, но всадник с силой натянул поводья на луку седла и вытянул его плеткой.

Приблизившись к гидравлике, начальник ловко соскочил с седла и за повод привязал коня к белоствольной березе. Неторопливо сиял с себя прорезиненный плащ и, аккуратно скатав его валиком, приторочил к седлу, отпустил подпругу.

Знакомая картина открылась Виталию Петровичу, и ничто в ней уже не напоминало об аварии. Но та ночь не прошла для Степанова бесследно, он заполучил радикулит и без конца пишет объяснения о причинах аварии: Борис Робертович использовал и этот случай.

В новом гидравлическом разрезе работало шесть гидромониторов. Белые струи воды с шумом вонзались в высокий забой, постепенно слизывали крутую гору.

Начальник прииска спустился к шлюзам, где шла съемка золота. Группа пожилых старателей обступила деревянную колоду и молча с интересом наблюдала за доводчицей. Она разгребала рукой блестящие амальгамированные ртутью кучки золота, отмывая черные шлихи.

— Как первый улов? — спросил Степанов нового председателя артели.

— Добрый улов. Породы-то сколько перевернули! — ответил Кравченко, кивнув на серый галечный отвал, горой возвышающийся в конце шлюза. — Вон она, золотая рыбка, под водой чешуей блестит, — он показал пальцем на дно.

Степанова разбирало любопытство: сколько можно взять с первой съемки? Полигон новый, разведан еще слабо, золото может сыграть злую шутку, пока привыкнешь к нему… А если самородок с конскую голову?.. Лучше не загадывать, не мучиться, а уйти до завершения съемки.

И Степанов с Кравченко пошли к разрезу. Виталий Петрович молча показал рукой на далеко стоящий от забоя гидромонитор. Струя воды еле долетала до забоя. В разрезе, слегка затопленном водой, валялись вымытые пни и большие камни-валуны. Гидромониторщик струей воды безуспешно пытался переместить их к борту разреза.

— Зря тратите напорную воду. Вот почему у вас велик расход воды.

Кравченко немного помялся и с досадой сказал:

— Маркшейдер ни разу за месяц замер у нас не сделал. Где граница контура проходит, не знаем, может, и пустоту смываем. Говорил я ему много раз. Перегружен, говорит.

Степанов нахмурился:

— Где намечает новую разведку Турбин?

— Вон на том увале, вон, где бурелом, — показал Кравченко вверх по склону размытой горы. — Максимыч мыслю имеет, что там раньше пролегало древнее русло нашей реки, а значит, и золотишко может быть.

Степанов проводил взглядом высоко летевшую стаю журавлей. Пришла на память старая легенда о неизменности путей перелетных птиц, о том, что птицы летят всегда одной и той же дорогой, на большой высоте минуют города, появляющиеся на пути, но никогда не отклоняются от своего курса. Та же легенда утверждала, что птичьи дороги в древние времена прокладывались вдоль рек; за многие тысячелетия реки не раз меняли русло, но перелетные птицы оставались верны своим путям.

Старые приискатели знали эту легенду и часто искали золото там, где пролегал перелетный путь. Не зря Максимыч выбрал этот увал, над ним весной и осенью пролетали стаи журавлей.

Степанов поднялся к увальному борту, обнаженному смывом. Породы перемешались: синяя глина, серый речник, желтый песок, валуны. Виталий Петрович развернул план, огляделся. Полигон был выработан полностью. Кайлом подбил борт разреза, нагреб в промывной лоток породы и ловко промыл ее. Ковырнув пальцем черный шлих, осевший на дно, Виталий Петрович подцепил две маленькие золотинки и показал их Кравченко.

— Золото есть, Максимыч правильно поступил, что здесь разведку ставит. Передай ему, что выбор одобряю.

— Встречу его, передам. Я тоже прикидываю — должно здесь добро сыпануть, — согласился Кравченко, тяжело переступая по воде болотными, сделанными из сыромятины сапожищами.

— Степан Иванович, а тебе не стыдно? Посмотри, как собрана водоводная магистраль: петергофские фонтаны устроили. — Виталий Петрович показал на крутую гору, по которой от бака к гидромониторам спускались толстые трубы. По всей их длине виднелись белые струйки воды, фонтанировавшие в разные стороны. — На старом полигоне воевали с вами, и на новом месте творите старые художества. Старатель всегда остается копачом, — недовольно сказал Степанов.

— Не сердись, Виталий Петрович, теперь все изменится, по-новому и мы работать будем. Решили наши артельщики и первую съемку золота государственной сделать, зачисляй нас на хозяйские работы.

— Это хорошо! А чем вызвано такое решение? — остановись, спросил начальник прииска и посмотрел на старика.

— Как бы тебе это объяснить?.. Как ушел наш народ на государственную добычу, так на нас, артельщиков, все смотреть стали будто на отщепенцев. Жена меня спрашивает: «А что, детей частников в пионерлагерь посылать будут?» Это она о Лешке волнуется, Понимаешь, «частниками» народ теперь старателей зовет. Не обидно это разве, а? Вот собираемся мы, старатели, где-нибудь на работе — и не глядим друг на друга. И такое у каждого паршивое самочувствие, вроде ты какую-то подлость совершил. А тут еще гидравлики нам народ спас от аварии, и все это, выходит, для кучки «частников». Нехорошо. Народ это понимает, хотя и молчит, ждет, как мы сами поступим. Правда Захарыча — кончать надо блажить, не дожидаясь остановки гидравлик, а то будет поздно.

Виталий Петрович схватил председателя за руку и потащил к старателям, толпящимся у шлюза.

— Вы твердо решили переходить на государственную добычу? — громко спросил Степанов, подходя к ним.

— Вот семьдесят заявлений, — вынимая из кармана большую пачку бумаг, ответил за всех Кравченко.

— Поздравляю вас! — сказал Виталий Петрович.

— Ну вот, как камень с сердца спал! — легко вздохнул Степан Иванович.

— А что мы теперь делать будем? — спросила доводчица, отжигая на железном противне серебряную амальгаму.

— Продолжать работать на гидравликах, — улыбаясь, ответил Степанов. — Старателями вы работали на них полтора-два месяца в году, а теперь будете работать семь.

— С чего так сразу климат переменится? — удивился Кравченко.

— Ваши гидравлики работали только на сезонной, снеговой да дождевой воде…

— Верно! Все люди добрые, глядя на солнце, радовались, а мы, приискатели, плакали да все лето и осень дождя молили, — вставил Степан Иванович.

— Нужно завести на наши гидравлики постоянную воду Кедровки, — продолжал Степанов, — тогда будем работать непрерывно до ноября. Для этого нужно пройти десять километров большого канала. Вручную артель этого не могла сделать, а мы теперь поставим экскаватор.

— Если правда, что одна машина такой канал пройдет, то это прямо… ну, даже не знаю, что и сказать… — От волнения Кравченко не нашел нужных слов. — Верно мы решили: старанке — конец!

— Знамо дело, лучше будет. Смотрите-ка, какое кадило на Медвежьей раздули, любо-дорого смотреть, — согласилась и пожилая доводчица, ссыпая в железную банку взвешенное золото.

Улов оказался добрым: золота сняли в два раза больше, чем рассчитывал Виталий Петрович.

Степанов принял пачку заявлений, распорядился подтащить к забою мониторы и заторопился на прииск. Кравченко запломбировал банку, протянул ее начальнику прииска:

— Возьми, Петрович, от бывших старателей.

— Одному везти ее не положено, принесите сами, — отказался Степанов.

— Возьми, а то когда еще я доберусь до дому. Ты много наказал переделать здесь, зря людей держать придется, — просил Кравченко.

— Хорошо, положи банку в переметную суму, — прощаясь, согласился Степанов.

Кравченко проводил начальника до березы, спрятал тяжелую банку в кожаную суму седла и перетянул ее ремнями.

Степанов вскочил в седло, хлестнул коня и повернул к поселку.

Смеркалось. Чтобы засветло перебрести разбухшую от воды Кедровку, Степанов решил не спускаться к мелкому броду, каким ехал сюда, и этим сократить путь на пять километров. Подъехав к реке, он осмотрелся. Знакомые деревья на треть были затоплены водой. Что делать? Возвращаться к броду или рискнуть переплыть на коне бурную реку?

Благоразумие подсказывало вернуться к броду, но Степанов принял его за чувство страха и, больше не раздумывая, направил коня в реку. Вода с угрожающим шумом перекатывалась по скользким булыжникам, торчащим у подмытого берега. Серко упирался, неохотно сползал на задних ногах в ледяную воду. Переступив несколько шагов, он поплыл. Степанов не ожидал сразу такой глубины и еле успел выдернуть из стремени ноги, поджав их высоко на седле. Серко, громко фыркая, плыл на стрежень, к середине мутной реки, но его стремительно относило вниз. Виталий Петрович вцепился рукой в холку коня и замер от напряжения, думая только о том, как бы сохранить равновесие и удержаться в этой трудной позе.

Сильный толчок налетевшей льдины опрокинул его в воду, он захлебнулся и пошел на дно…