В таежной стороне

Глава четвертая НОВАЯ ЖИЛА

Низкие, грузные тучи зацепились за горы и угрожающе повисли над тайгой; в воздухе носились и кричали птицы, предгрозье пугало их.

— Дай бог хорошего проливня, малость оживут наши гидравлики, — пробасил Турбин, подхлестывая Воронка.

Но желанного ливня и на этот раз не было. Капризный ветер резко изменил направление и унес тучи за горы. Небо стало опять беспредельно высоким и голубым.

Степанов и Турбин проехали изрытое поле с разбросанной по нему почерневшей ботвой картошки. Миновали золотые соломенные зароды высотой с двухэтажный дом и поднялись на открытый, безлесый увал. Внезапно до всадников донесся глухой шум водопада и так же быстро затих. Виталий Петрович вопросительно посмотрел на Турбина.

— Захарыч мутит?

— Он. Его мутенка здесь.

Степанов задумался. Почему-то вспомнился Борис Робертович и его нелепый берет. Откуда знает Борис Робертович отца? Почему так нахально улыбался при разговоре?

Под горку лошади пошли веселей, через несколько минут шум водопада послышался еще громче и вскоре опять заглох.

— Заедем к нему, — предложил Степанов и свернул с дороги к невысокой, похожей на каравай горе.

С горы сбегал ручеек, пропадая в размытом им же самим глубоком ущелье. Привязав к березам коней, Степанов и Турбин вошли в ущелье и осмотрелись.

На высоком краю разреза около деревянных ставен худенький парнишка внимательно глядел вниз, видимо, ожидая команды. Внизу содой старик с окладистой, на норвежский лад, бородой кайлил золотоносные пески, задирая почву после смыва пустой породы. А рядом огненно-рыжий, с плоским сломанным носом мужик в красной, подпоясанной веревкой рубахе грузил лопатой в тачку песок и отвозил на промывку к маленькой деревянной колоде. Старик, не замечая Степанова и Турбина, свистнул парнишке. Тот навалился животом на деревянный рычаг выпуска и обрушил в разрез бурный водопад. Вода обрызгала пришельцев и, сердито урча, бросилась по ущелью, волоча за собой породу, разливаясь мутными ручейками по широкой долине.

— Здорово-ка, мужики! — поздоровался Турбин, стряхивая с вышитой рубахи грязные капли. — Спасибо за душ. Ты, Захарыч, баско́й, ладный хозяин.

— Здорово те, Максимыч. О-о-о! И Виталий Петрович! С приездом! На купанье не гневайтесь, не видал, на затылке глаз не имею. — Захарыч отложил в сторону кайло и с трудом разогнулся.

— Обсохнем. Лучше скажи, как дела, старина? — поинтересовался Степанов, ковыряя носком сапога отбитые пески.

— Как? Все кипит, только ничего не варится, — ответил Захарыч, обмывая в лужице измазанные в глине руки.

— Опять, Захарыч, портачишь? Сколько раз нужно говорить: оползут высокие-то берега и завалят тебя в твоей закопушке, — подчеркнуто строго вставил свое слово Турбин, обтирая платком мокрую бороду.

— Что ты, паря, разве это глыбко? Вот дождички дадут воды, так я мигом размучу тут, а пока, сами видите, накопом работаем: четверть часа воду коплю в водоеме, а три минуты мою.

— Мартышкин труд, зря силы тратите, — с горечью проговорил Степанов.

— Оно конечно, но мутенка — отхожий промысел для старателя. Хоть и бедное здесь золото и шибко притомился я, а все одно дома не усидеть. Тянет оно к себе прямо-таки на аркане.

— Покажи добычу, — попросил Турбин.

Захарыч, обтерев руки о выцветшую полосатую тельняшку, полез в карман промокших брюк, вытащил старый кожаный кошель. Негнущимися от ревматизма пальцами вынул сложенный корабликом газетный мешочек и осторожно развернул. В мешочке вперемешку с черным шлихом поблескивали мелкие золотинки.

— Разрез добрый размутил, а золота не видно, одни шлихи, — усмехнулся Егор Максимыч.

— Возьми глаза в зубы, тогда увидишь. Пока маловато, один бус, но я свою самородку все одно сыщу! — убежденно заявил старик и глухо закашлялся.

— Да ты ее, никак, лет сорок ищешь — и все, видать, не в том месте, — продолжал подтрунивать Турбин.

— Это потому, как искал я ее на тех делянках, что ты разведывал, — быстро отбрил старик.

Рыжий утер рукавом лицо и спросил Турбина:

— Чё новенького, Максимыч, нашли?

— Чё нашли, все наше, — неопределенно ответил разведчик.

— Я не о руде, ее одиночке не раскусить. Ты присоветуй: россыпушки от Медвежьих жил должны быть? — выпытывал рыжий.

— Отчего же, должны. Приметил я один увальчик, наверняка по нему древнее русло пролегало, значит, и золото выносило. Обратно же шлихи в одном ручейке намыл, — хитро прищурив глаз, рассказывал Турбин.

— Где? — забеспокоился рыжий.

— В тайге, — кратко закончил Максимыч.

Степанов положил на плечо Захарыча руку:

— А мутенку твою, дед, я закрываю.

— Пошто? — всполошился теперь старик.

— Ты открыл эти работы без разрешения прииска, и продолжать их нет оснований: разведка здесь ничего не нашла, кроме глины.

— Это так… — со вздохом согласился Захарыч.

— Ты и сам убедился в этом по бедному намыву. Кроме того, ты самовольничаешь, подвергаешь опасности людей. Договоримся так: самородок свой ищи на артельных объектах или отдыхай, тебе уже за шестьдесят.

Захарыч хотел было просить начальника не закрывать мутенку, но, вспомнив его твердый характер, промолчал. Проводив гостей, он ворчливо бросил напарнику:

— Якорь им в глотку! Шабаш, Дымов, отработали. Спасибо, что подмогнул малость.

— Принесли его черти на нашу голову! — Дымов со злостью выругался. — Во все нос сует, порядки, как на государственных работах, хочет у нас завести. Смехота.

— Новая метла завсегда чисто метет. Пойду жалиться на него партейному секретарю. Тот хоть тоже новенький, но, говорят, мужик ничего, самостоятельный, — обнадежил Захарыч.

— С начальством нужно поступать запросто: зад об зад, и дружба врозь. — И, довольный собой, Дымов громко рассмеялся.

…Остаток дороги Степанов и Турбин проехали молча и, миновав еще одно густолесье, свернули с вьючной тропы на тележную дорогу, соединяющую приисковый поселок с новым месторождением.

Медвежья гора, издали действительно похожая на распластавшегося гигантского медведя, была рядом, снеговая макушка ее уже искрилась на солнце.

— Вот она, красавица наша! — Егор Максимыч плавно провел по воздуху рукой, как бы поглаживая спину щедрой горы.

— Легенды о ней ходят, золотой кладовой ее называют… Только ключей к этой кладовой мы никак не можем подобрать, — подзадорил Степанов разведчика.

— Помаленьку подбираем и отмыкаем, доберемся и до главных кладовых, дай срок. И тайга не враз выросла, — отбивался Турбин, теребя усы.

На десятки километров была отсюда видна темная бескрайняя тайга.

По склонам Медвежьей горы тянулись густые заросли дикой малины. Летом, когда поспевала ягода, здесь собирались медведи-лакомки, и на них бывала отличная охота. У подножия горы чернели поля подсобного хозяйства, а дальше — серые, тесом крытые дома поселка.

Всадники подъехали к новой разведочной штольне. На ровной площадке, вырытой в одном из склонов горы, навалом лежали рельсы, плахи, опрокинутые вверх колесами тачки и железные кузова вагонеток.

Степанов и Турбин слезли с коней и привязали их за повода к новому, еще пахнущему смолой телефонному столбу.

— К шурфам еще выше. Только тихо пойдем, у меня мотор стал плохо тянуть, — прижав руку к сердцу, пожаловался Егор Максимыч.

Поднимаясь в гору, они подошли к первому разведочному шурфу, накрытому короткими бревнами — накатником. Вокруг желтели небольшие кучи глинистого песка, галечных камней… Инженер приподнял накатник и заглянул в глубь шурфа-колодца. У самой поверхности земли едва-едва виднелись светлые венцы сруба и перекладины лестницы-стремянки.

— Темно, не видно. Жила с золотом? — спросил Виталий Петрович.

— Не скажу, чтоб с ураганным, но с хорошим. — Турбин хитро подмигнул своим ястребиным глазом.

Поднялись дальше, к другому шурфу. Он еще только проходился. Над шурфом на деревянных стойках был укреплен вороток, с помощью которого железной бадьей выдавалась на-гора порода.

— И этим шурфом зацепились за жилу! — говорил Турбин, помахивая, как веером, старомодным картузом. — Видать, жила глубоко в Медвежью гору пройдет! Мы теперь в нее крепко вонзились шурфами-отмычками. А скоро пробурим такие скважины, что до самого медвежьего нутра доберемся!

Степанов, взяв под руку старика, стал осторожно спускаться с ним к штольне.

Смеркалось. В темном, почти квадратном отверстии штольни, в глубине горы, светились одинокие огоньки карбидных ламп. Степанов и Турбин остановились у массивного деревянного щита, предохраняющего штольню от завала. Ровный горизонтальный туннель был закреплен бревнами.

— Удачная штольня! — сияя, хвалил Максимыч.

Пригнувшись, они гуськом пошли по штольне.

У левой рассечки Степанов остановился.

— Крепление в порядке? — задал он вопрос.

Егор Максимыч с еле заметным смущением поддакнул. Однако Степанов, уловив в его ответе сомнение, шагнул в темную рассечку.

— Куда ты, Виталий Петрович, она затоплена!

— Ничего, старина, не промокну! — крикнул начальник. Под ногами забулькала темная вода.

— Не доверяешь? — горько бросил Турбин, глядя на удаляющийся огонек карбидной лампы.

— Доверяя, проверяю, — глухо донеслось из темноты.

— Влипли, Петро, сейчас разнос мне будет, — прошептал Турбин подошедшему бригадиру.

— У самого забоя глыбко, не дойдет, — успокоил тот.

— Эх, паря, плохо ты знаешь Степанова, все еще по прежним начальникам меришь, — вздохнул Турбин и добавил: — Дуй в передовой, чтобы хоть там был полный порядок.

Выйдя из рассечки, Степанов молча отряхнул воду с брюк и посмотрел в упор на разведчика.

— Обманом занимаешься?

— Не успел закрепиться, как затопило. Виноват я перед тобой.

— Ты виноват перед разведчиками, жизнями их играешь. Еще одно такое нарушение, и я сниму тебя с работы.

Турбин обиженно отвернулся. Степанову стало жаль старика, неловко за свою угрозу, и он, взяв Максимыча под руку, заговорил уже примирительным тоном:

— Вот опять приходится повторять — старатель из тебя так и выпирает до сих пор. Пойми, теперь нельзя так работать, ведь у нас рудник впереди.

Разведчик и тут промолчал, но по тому, как он прижал локтем руку Степанова, тот понял, что Максимыч прощает ему резкость.

Подошли к передовому забою. Посредине его, четко выделяясь среди пустых пород, пролегала метровая кварцевая жила. Она тускло мерцала при свете карбидных ламп.

В штольне недавно взорвали породу. Приторно пахло сгоревшей взрывчаткой.

— Петро! — позвал Степанов бригадира Бушуева, стоявшего неподалеку с лампой-карбидкой в руке. — Забой нужно еще проветривать, а вы уже породу разбираете.

Принужденно откашлявшись в руку, Бушуев растерянно пробормотал:

— С приездом, Виталий Петрович! — И, сняв каску, сконфуженно глянул на Турбина.

Виталий Петрович залюбовался коренастым, крепко сбитым Петром, которого товарищи называли Крепышом.

— Ты же профсоюзник, Петро, — продолжал Степанов, — и сам нарушаешь технику безопасности. Эх ты, председатель приискома!

Бушуев зачем-то повернул вентиль на карбидке, отчего язычок огня вытянулся тонким стебельком и зачадил. Затем, взглянув на Турбина, задорно ответил:

— Если все правила соблюдать, так и работать будет некогда, Виталий Петрович! — Он надел и снова снял горняцкую каску, вытер пот со лба, пригладил светлые волосы.

— И в самом деле, Петрович, — поддержал его Турбин, — они по полторы нормы на проходке дают. Душа за разведку болит. Где уж тут проветривать по всем правилам!

Степанов сердито сдвинул брови.

— Так вы что же, Егор Максимыч, нормы за счет безопасности выгоняете?

— Не срами, Виталий Петрович! Со своим народом — разведчиками — мы поладим, — обеспокоенно поглядывая на начальника и переминаясь с ноги на ногу, постарался заверить побагровевший Турбин. — Ночи не спим, покой потеряли, не терпится до самого медвежьего нутра добраться.

Виталий Петрович в душе хорошо понимал нетерпеливую тревогу старого разведчика. Придирчиво осмотрев забой, начальник прииска отбил кайлом кусок кварца. И спокойно, как будто между ними не было неприятного разговора, спросил Бушуева:

— Будет, Петро, золотишко?

— Малость есть, Виталий Петрович. А дальше — как знать, в земле оно не звенит! — нахмурив тонкие брови, угрюмо и суховато ответил парень.

Бушуев был упрямей старого разведчика и сразу забыть обидное не мог. К тому же он не понимал начальника: люди работают споро, а он все равно придирается.

— Уж больно ты осторожен! Или хитрить вздумал? — Инженер нагнулся, поднял отскочивший кусочек кварца. Вынул из кармана маленькую лупу, тщательно осмотрел золотые вкрапины в молочной породе. — Видимое золото! А ты говоришь — не звенит!

Он завернул кварц в газету и бережно положил вместе с лупой в карман шинели.

— Спасибо, Максимыч! И тебе, Петро, спасибо! Хорошая жилка. — Степанов сел на опрокинутую тачку, мысленно прикидывая запасы нового месторождения. — Теперь с золотом будем.

— Виталий Петрович, буровые станки нужны, тогда работа пойдет веселей, — пробасил Турбин.

Степанов рассказал, что обком торопит с созданием запасов для большого государственного рудника. Уже отгрузили с Нового станки глубокого бурения, увеличили штаты государственной разведки. И управляющий трестом обещал помочь.

— Вот это по-хозяйски, — одобрил Турбин и лукаво подмигнул Бушуеву.

Степанов недоуменно посмотрел на него.

— Вспомнил, как мы раньше в старательскую разведку ходили. Сначала золото поближе к своим огородам шарили, а когда уходили дальше, в тайгу, то шишковали и рыбачили.

— А вас не проверяли? — спросил Степанов.

— Сколько я шурфов пробил да на какую глубину? Пойди проверь в тайге, только я их уже засыпал.

— Одно слово — старатели, — бросил Петро.

— Механизмы давай, Виталий Петрович! — заключил Турбин. — Глубже разведаешь — богаче отведаешь. Я ее тогда, — размечтался Егор Максимыч, показывая пальцем в глубь горы, — разбурю вдоль и поперек.

— А рудник строить будем? — вмешался Петро.

— Пока в план не включен, запасов руды у нас нет. — Степанов что-то вспомнил и обратился к Турбину: — Когда мы ехали сюда, я столбы телефонные видел… Подключились?

— Вчера подключились.

— Пойду позвоню к себе домой и Рудакову.

Виталий Петрович, уступая дорогу встречным каталям, пошел к устью штольни и скрылся в темноте. Бушуев и Турбин остались вдвоем, присели на корточки у горящей карбидки, закурили.

— Эх ты, Максимыч! — проворчал Петро, снимая старую, всю в глине фуфайку, и строго посмотрел на Турбина. — Вот тебе и «ничего, приискатели, прочихаетесь! На золоте не на курорте!» А я, лопух, соглашался с тобой, нарушал правила.

— Да он прискребается, послушай, как мы раньше работали… — начал было Турбин, но Бушуев сразу же прервал его:

— Слушал, а теперь времена другие — и песни новые.

Оба обиженно замолчали, усердно дымя цигарками. Из темноты рассечки вернулся Виталий Петрович.

— Получил от жены взбучку, зато Рудаков обрадовал. Знаете, что он советует? — Степанов обвел всех задорным взглядом. — Начать строить рудник артелью!

— Здорово! — вырвалось у Бушуева.

— Правильно присоветовал… — подумав, согласился Турбин. И добавил: — Если артельщики согласятся. Да их можно и прижать.

— У тебя, Максимыч, все крайности: то ты своих законных прав не используешь, а то перегибаешь.

— Да ведь так и так думаешь, как лучше, Виталий Петрович, — добродушно оправдывался старик.

— Ты пойми, что артель по договору обязана выполнять все указания управления прииска по технике работ, но деньгами она распоряжается сама. Запасные фонды ее — это отчисления из личных заработков артельщиков, поэтому дело здесь деликатное, приказом не решается.

— Так-то оно так, Виталий Петрович. Но я думаю, что артельщики тоже будут за рудник. Истосковались по большому делу, жалуются: «Надоело сидеть на гидравлике — дождя дожидаться. Руки чешутся поработать». Партийная организация поддержит — значит, все, — тихо, как бы про себя, рассуждал Бушуев.

Виталий Петрович спохватился:

— Время-то шестой час! Поехали, Максимыч, ведь меня дома ждут.

Прощаясь с Бушуевым, Турбин пошутил:

— Народ болтает, что ты токуешь, Петро! Жениться собрался? На Маше-охотнице?

Молодой забойщик покраснел. Выручил его Степанов.

— А ты, Максимыч, не ревнуешь ли? — подняв правую бровь, насмешливо спросил он.

Бушуев благодарно взглянул на инженера, но покраснел еще больше.

— Пускай женится, девка всех статей. Только маловата росточком. — Турбин попытался выпрямиться во весь свой богатырский рост, но уперся головой в крепление. — Дети маленькие будут, Крепыш. А так ничего, одобряю!

Степанов поморщился. Но Турбин, довольный тем, что подковырнул приятеля, прихрамывая, направился к темному выходу.

— Мал золотник, да золото весят; велик верблюд, да воду возят! — пробурчал Бушуев и, размахивая карбидной, скрылся в рассечке.