Катя сидела у открытого окна и смотрела на темную гору, из-за которой медленно выплывал тусклый серп молодого месяца. Только что прошел сильный дождь, стало прохладно. Катя поежилась, ощупью нашла на спинке стула шерстяную кофту и набросила ее на плечи.
На улице было тихо и безлюдно. Только еле уловимый шорох плутал в ветвях сосен: то дождевые капли стекали с веток. Негромко стукнула калитка, и послышались легкие быстрые шаги. «Кто это мог быть?» — подумала Катя.
У открытого окна вдруг появился Сергей Иванович.
— Ой! — вскрикнула Катя.
— Напугал я вас, извините. Добрый вечер, Екатерина Васильевна, — тихо сказал Рудаков. — Зашел поделиться новостями. Выходите в сад.
— Заходите в комнату, — пригласила Катя.
— На улице сейчас лучше. Жду вас тут, выходите!
Катя вышла, и они сели на скамейку против круглой клумбы, от которой тянуло дурманящим запахом садового табака.
— Знаете, Екатерина Васильевна, а я сегодня любовался шоссейной дорогой. Пришла она к нам на Южный, голубушка, соединила таежный поселок с внешним миром. И вот гости к нам — приехала первая партия фезеушников, а наш новый помощник начальника прииска Пихтачев, что молния, мотался по поселку. И всех хорошо разместил по квартирам. Ну и Пихтачев! Хозяин! Стал таким прижимистым — придирается к качеству глины, песка, дров да все прикидывает убытки и доходы… Да! Чуть не забыл. Сегодня в болоте обнаружили торбу Плюща, его не нашли, наверное, затянуло.
— Что вы говорите! — вырвалось у Кати.
— Он был в одной компании с Дымовым, вместе воровали, как выяснилось на допросе. В торбе Плюща оказалось много золота.
— И подумать только, мы вместе жили с такими гадами, дышали одним воздухом!
— Да-а-а… Урок, — задумчиво произнес Рудаков.
Они помолчали.
— К вам я из конторы. Степанов только что говорил по телефону с министром и уточнил смысл телеграммы о вашем откомандировании.
— Куда же? — воскликнула Катя.
— Заграничная командировка: передать наш опыт зарубежным друзьям.
— Вот не думала!
Рудаков не понял, довольна она или нет этой новостью.
Где-то невдалеке заиграл баян и два голоса тихо запели грустную таежную песню:
Ой, да ты, тайга моя родная,
Раз увидишь — больше не забыть.
Ой, да ты, девчонка молодая,
Нам с тобой друг друга не любить.
Помню я таежное зимовье
При закате розовой луны,
Облака, окрашенные кровью,
И густые ели спят вдали.
А наутро резвые олени
Увезут в неведомую даль.
Уезжала ты одна по Лене,
Увозила радость и печаль.
Где же ты теперь, моя девчонка?
Что за песнь поет пурга тебе?
Износилась ветхая шубенка,
Перестала думать обо мне.
Я теперь один в горах Витима,
Скрылась путеводная звезда.
Отшумели воды Бодайбина,
Не забыть тайги мне никогда!
Не забыть таежное зимовье,
Не забыть калитки у крыльца,
Не забыть тропинки той знакомой,
Не забыть любимого лица!
Песня оборвалась так же внезапно, как и началась.
— Вот и уезжать мне скоро, от этой поездки отказаться нельзя. Жаль, что мало с вами поработала, это очень обидно. Я буду скучать без вас, — тихо сказала Катя и робко пожала руку Сергею Ивановичу.
— Катюша… — впервые назвал он ее просто по имени.
В сад с громким лаем влетел степановский пес Мохнашка в, облизав Кате руки, уселся рядом. Вывалив на сторону язык, пес тяжело дышал и вдруг, отвечая на далекий собачий лай, снова затявкал.
Катя обняла Мохнашку.
— «…Не лай ты. Не лай. Не лай. Хочешь, пес, я тебя поцелую…» — И замолчала.
— «Да, мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю в голубом», — тихо закончил Сергей Иванович. И, взглянув на Катино голубое платье, смутился: — Люблю Есенина!
Катя медленно встала.
— Мне пора…
Рудаков растерянно протянул ей руку. Волнуясь, он не мог ничего сказать. Девушка стремительно повернулась и, не оглядываясь, ушла в дом.
Сергей Иванович тихонько подошел к открытому окну. Белая кружевная занавеска еле шевелилась от веяния слабого ветерка…
Короткая июльская ночь быстро уходила куда-то за горы. Горизонт на востоке стал бледно-розовым, и вскоре первые лучи восходящего солнца прорезали дымку тумана, пробились сквозь ветви стройных пихт на вершине горы. И вот небо уже золотилось.