В таежной стороне

Глава семнадцатая ПЕРВЫЕ ДНИ

В эти зимние морозные дни впервые был нарушен обычный распорядок приисковой жизни. Десятки людей с деревянными лопатами, кайлами, ломами толпились около приисковой конторы в ожидании новой работы.

В кабинете Степанова заканчивалось совещание, посвященное началу строительства рудника. В светлой прохладной комнате люди сидели в верхней одежде, зябко жались друг к другу; посиневшие пальцы еле держали карандаш.

Старатели, ставшие сегодня строителями, забрасывали Степанова вопросами, спорили, как лучше браться за новое, незнакомое дело. Расходились нехотя, в кабинете задержались Пихтачев, Турбин и маркшейдер Плющ.

Павел Алексеевич с трудом разбирал плохо отпечатанный приказ начальника прииска об организации строительных участков. Борис Робертович сидел с перевязанным горлом и все время покашливал, стараясь скрыть вчерашний прогул. Турбин докладывал Степанову о разведке Медвежьей горы.

— План разведки мы теперь выполняем. Сергей Иванович крепко мне помог. Прямо подменил ребят. Раньше я их уговаривал, а теперь они меня подгоняют: дай то, дай это. И еще грозятся акт на простой составить, — озабоченно говорил Турбин.

Он рассказал о своей поездке на стан московской геологоразведочной партии, что разведывает Медвежью гору с востока. Электроразведка чудеса творит! Умные эти машины, насквозь горы видят. Ходит их разведчик с чемоданчиком, а он ему показывает: «Бей здесь шурф» или: «Проходи штольню».

— Может, они найдут и твою мифическую штольню? — спросил Виталий Петрович, засовывая пальцы в рукава шинели.

— Сами найдем, вот схожу к Гавриле Иптешеву, — пообещал Турбин и плотнее запахнул черный полушубок.

— Так он тебе и выдаст. Он хитрущий, себе на уме. Я с ним года три возился да и плюнул, — вмешался Пихтачев. И продолжал, обращаясь уже к Степанову: — В приказе все хорошо прописано: строительные участки на гидростанции, на фабрике и в горном цехе создать. И начальники и бригадиры есть. А где люди на стройку?

Степанов промолчал.

— На стройку народ не идет. На дворе мороз, а старатель хорошей обувки и одежи не имеет — с него и спросу нет. Другое дело на государственных работах: там спецуру вырешают, робить можно, — доказывал Пихтачев.

— И что же делать будем? — спросил Турбин, исподлобья поглядывая на задумавшегося начальника.

Борис Робертович закашлялся, приложил ко рту платок и тихо сказал:

— На Миллионном увале добывать золото. Под землей-то тепло, туда все просятся, а на стройку даже молодежь не идет.

— И вы в ту же дуду, — оборвал его Степанов. И предупредил Пихтачева: — Будешь безоговорочно выполнять мой приказ — или… пенять будет не на кого.

Последние слова начальника прииска вывели из себя председателя артели. Он вскочил с дивана и, подбежав вплотную к Степанову, исступленно закричал на всю контору:

— Что вы меня все стращаете? Надоели мне ваши угрозы. Понятно? Мешаю вам — сымайте с председателей, в таком разе только спасибо скажу. — Пихтачев демонстративно подтянул пояс кожаного пальто, как бы собираясь уходить.

Степанов тоже не сдержался, с размаху ударил кулаком по столу и закричал:

— Не только с председателей, но и голову тебе снять надо! Расхныкался… Замолчи сейчас же или убирайся вон! — И Виталий Петрович шагнул к Пихтачеву.

Но тот, взглянув на его разъяренные лицо, поспешно выскочил из комнаты. Пятясь, выбрался оттуда и струсивший маркшейдер.

Турбин искоса посмотрел на разбитое настольное стекло, поднялся со стула и направился к двери.

— Ох, и горяч же ты, Петрович, раскалился — хоть спички чиркай от тебя, — осуждающе бросил он.

— Подожди, Максимыч, — задержал его Виталий Петрович, — я тебя скоро отпущу. Прости меня, нервы шалят. Тяжело приходится… Знаю, что нужно сдерживать себя, а, как видишь, иногда прорывает. Если бы ты только мог себе представить, как мне надоело возиться со старателями! Вся наша работа — уговаривай, разъясняй и торгуйся с ними, как на ярмарке… Вот что, пиши приказ: зачислить всех старателей на государственные работы. Буду договариваться об этом в тресте…

Турбин хотел возразить, но в это время в кабинет вошел Рудаков и спросил Виталия Петровича:

— Что у вас за баталия?

Степанов колко взглянул на него, но удержался от резкого ответа, промолчал и зажал голову в ладонях. Он не выспался, тупая боль мешала думать. Только в четвертом часу утра он вернулся из райкома партии. Разговор на бюро был не из приятных. Председатель колхоза «Вперед» доложил, что помощи людьми от прииска они так и не дождались и пятая часть урожая осталась под снегом. Все члены бюро обвиняли шефов и персонально Степанова, требовали строгого наказания.

Степанов кипятился, доказывал, что у прииска свой план добычи золота, строительство рудника, нехватка людей, но ему вынесли выговор.

Приехав домой, он молча прошел в кабинет и стал обдумывать докладную в обком партии.

Проснулась Лида, позвала ужинать. Он отказался, сославшись на дела. Лида поняла, что у него неприятности, спросила об их причине. Степанов не ответил. Она вошла к нему и заговорила.

Жить под одной крышей — не значит жить вместе. Жизнь на Южном сложилась у них кособоко, и день ото дня не лучше. Виталий дома только ест и спит, а в свободное время читает газеты. Светланка неделями не видит отца. Лида не может выбрать время поговорить с ним. Так можно жить квартиранту, но…

Степанов обиделся и, не дослушав ее, ушел в контору. Написав докладную, он вернулся домой под утро и увидел, что ему постелили на диване в кабинете. «Как квартиранту», — с горечью вспомнил он и задумался.

Лида во многом была права, они становились чужими. Трещинка угрожающе расширяется, Рудаков говорил это неспроста. Виталий Петрович пошел было к жене мириться, но комната ее оказалась запертой, и будить ее он не стал.

Утром она впервые не вышла к столу, и Виталий Петрович собрался уходить без чаю.

Одеваясь в прихожей, он встретился с дочкой. На ее голове красовалась новая шапочка.

— Фасонишь, дочка? — пошутил он.

— Это мне мамуля ко дню рождения подарила, — ответила она.

Степанов с испугом посмотрел на дочь: неужели забыл?

— Ну да, когда ты приехал пьяненький, — пояснила она.

Виталий Петрович потер виски. «Ну и денек», — подумал он.

Рудаков тяжело вздохнул, устало опустился на стул и, достав из кармана какие-то списки, стал их просматривать.

— Я с утра обошел всех, кто по приказу должен был работать на стройке. Тяжело живут наши старатели, и причина невыхода у всех одна — нет подходящей одежды и обуви.

— Всех, кто вопреки моему приказу не вышел на стройку, я отдам под суд, — чеканя каждое слово, заявил в ответ Степанов.

Рудаков пожал плечами: он видел, что Степанов взвинчен, знал о нагоняе, который тот получил на бюро райкома.

— Под суд! Под суд! Этого допускать нельзя, Виталий Петрович. Сорок человек никто судить не будет, здесь дело не в прогульщиках, — возразил Рудаков.

— Этот вопрос решает начальник, — запальчиво ответил Виталий Петрович.

— Но секретарь партийной организации, к счастью, вправе вмешаться, — резко бросил Рудаков.

Турбин, поняв, что он здесь лишний, тихонько вышел из комнаты.

Степанов отвернулся к окну и стал с деланным вниманием следить за большим возом сена, который медленно тащила по улице запряженная в сани черная комолая корова. От нее шел пар. Над Медвежьей горой разлилось красноватое марево — мороз крепчал, и только от одной этой мысли по телу бежали мурашки.

Рудаков подавил в себе неприязнь к Степанову и мягко сказал:

— Виталий, ты же не удельный князь всея тайги, а начальник прииска, коммунист.

— Политграмоту я изучал четверть века назад, — оборвал его Степанов.

Скрипнула дверь, и в кабинет ввалился огромный овчинный тулуп, из которого выглянул красный нос дяди Кузи.

— Сходил я, как ты сказал, Петрович, к Саньке кривому. Бобовина получается… болеет, — доложил он, выразительно поперхнувшись.

— А это прогульщик или нет? — иронически спросил Виталий Петрович Рудакова.

— Прогульщик. И мы виноваты, что не принимали мер, потворствовали ему.

Дядя Кузя торопливо откашлялся.

— Как не принимали? Мы вели вокруг него работу, разъясняли против «зеленого змия».

— Нужны другие меры, — вздохнул Рудаков.

— А мы теперь по другому боремся.

— Как?

— Недоливаем.

Рудаков и Степанов рассмеялись. Смех разрядил напряженность.

— И помогает? — поинтересовался Степанов.

— Помогает. До последней стопки. А последняя, язви ее, нас завсегда подводит. Потому — неизвестно, какая есть последняя, — сокрушенно признался дядя Кузя и, ковыляя, удалился.

— Шальной ты, Виталий, прямо «секим башка, пузо режем», — засмеялся Рудаков. И уже серьезно добавил: — Спецовки нужно раздать нуждающимся. Побольше внимания к нашим будущим горнякам и поменьше… административных восторгов. Приказы издавать легче, чем работать с людьми.

Виталий Петрович успокоился и теперь понимал, что возражать нечего. Желая переменить неприятную для него тему, он сказал:

— К нам выехала на работу инженер Быкова. Помнишь, ее хвалила тебе Лида? Я думаю для начала назначить ее на Миллионный увал, а там видно будет. Согласен?

— Да, работы там сложные, и за ними нужен постоянный глаз. Справится ли только?

— Она-то? Она и с тобой справится. — Степанов выразительно подмигнул ему.

В коридоре послышались шум и громкая ругань, и в кабинет вошли Пихтачев, Краснов и незнакомый мужчина в залатанном зипуне. Незнакомец тяжело дышал и был взволнован, спутники его держались спокойно и плутовато улыбались.

Мужичонка снял вытертую баранью шапку, вывернул дырявую подкладку и, дважды обшарив ее, протянул Степанову измятую бумажку.

— Начальник, вели Пихтачеву отдать лошадей! Обманил он нас, вражина! — закричал мужичонка, потрясая в воздухе кнутиком.

— Мертвого с погоста не носят, — усмехнулся Краснов.

Степанов выжидающе посмотрел на Пихтачева. А тот, еле сдерживая смех, добавил:

— Все честь по чести обделали и магарыч распили.

Обмен лошадей был страстью Пихтачева. Не столько результат, сколько сам процесс увлекал Павла Алексеевича, поэтому он брался только за трудные, точнее, безнадежные дела и всегда завершал их с успехом.

Неделю назад он произвел очередную мену, вызвавшую восторг артельщиков. Убедившись, что две старые кобылы — Каурая и Пегаха — уже полгода едят зря артельные корма и больше не будут пригодны для работы, он велел Краснову подготовить их к обмену.

Кобыл вволю подкормили, почистили, в гривы ввязали разноцветные ленты и, обрядив в нарядные уздечки, повели подремонтированных красавиц в соседний колхоз.

Пихтачев ехал в санках на плохоньком меринке, а флегматичных кобыл вел в поводу Краснов. Уже в сумерках приблизившись к колхозу «Вперед», они впрягли гусем Каурую с Пегахой и, подбодрив их разведенным спиртом, с гиканьем и свистом подкатили к одинокому фонарю колхозной конторы. Пробежав каких-нибудь триста метров, кобылы уже задохлись и, опустив почти до земли тощие шеи, с хрипом выдыхали теплый пар.

— Что за свадьба, Пашка? — спросил подошедший председатель колхоза. Он горбился и громко, на всю деревню, чихал.

— Жеребых кобыл на коней сменять хочу, грузы возить некем, больше половины маток ветеринар поставил на отстой. А у тебя. Фомка, с приплодом, слыхал, плохо, — ответил Пихтачев, поглаживая вздувшееся от перекорма брюхо Каурой.

Председатель чихнул опять.

— Плохо, да и это не матки, на ногах не держатся, им в обед сто лет было.

— Это с перегону, я шестьдесят километров за два часа отмахал.

Тут Краснов подошел к Каурой и незаметно ткнул ее шилом. Кобыла из последних сил брыкнула задними ногами.

— Резвушка, на месте не стоит, — пояснил Краснов, еще раз ткнув ее шилом.

— Небось лет тридцать вашей резвухе? — осматривая рот кобылы, спросил председатель.

Пихтачев заботливо расправлял у нее в гриве разноцветные ленты.

— Это ты насчет зубов? Так это от болезни, у нас даже у трехлетки выпали.

— Мокрец, — ощупывая одеревенелые бабки на ногах лошади, последовательно критиковал председатель.

— Кобыла, конечно, не орловского завода. Да и я не прошу за них рысаков. Ладно уж, давай двух монгольских коньков, и магарыч за мой счет, — великодушно предложил Пихтачев.

Председатель засмеялся и расчихался пуще прежнего. Пихтачев божился, что делает ему одолжение, помогая выполнять план прироста молодняка, что его кобыл ждут в колхозе «Светлый путь» и только по дружбе он решил сначала заехать к Фомке… Три раза Краснов вытаскивал из мешка бидон со спиртом и три раза прятал его обратно. Председатель колебался. Но когда Пихтачев заявил, что уезжает в «Светлый путь», председатель сдался и скрепя сердце вручил Пихтачеву двух низкорослых, но крепких коньков. Распив магарыч, старатели немедля укатили домой: Пихтачев не без оснований опасался за состояние своих резвушек.

— Каурая на другой день сдохла, и Пегаха пластом лежит. Отдавай наших коней! — кричал на Пихтачева колхозный конюх.

— Не шуми, как воробей в сухом венике. Сказал — не дам, и весь мой сказ, — огрызнулся Павел Алексеевич.

— Где колхозные кони? — строго спросил Рудаков.

— В колхозе. А те, что я выменял у них, ушли за взрывчаткой, — неприязненно посмотрев на Рудакова, ответил Пихтачев.

Степанов развел руками. Было видно, что он на стороне Пихтачева.

— Вы менялись без меня, и разбирать ваши дела я не собираюсь, — сказал он конюху.

— Мы на артель судом пойдем, — не унимался тот.

— Идите, да только знайте, что у меня на конном дворе еще ни один конь не сдох, — гордо заявил Пихтачев.

Краснов подхватил конюха под руку и предложил:

— Пойдем съедим по сто грамм.

Продолжая переругиваться, они вышли из кабинета.

— Это же грабеж, и ты поддерживаешь Пихтачева! — возмутился Рудаков.

— Не все мне нападать на него. Пусть они судятся, а мы будем возить грузы. У меня теперь каждая лошадь на учете, — спокойно ответил Степанов и, не желая продолжать разговор, уткнулся в какую-то бумагу.

Рудаков молча смотрел на него и думал о том, что никто его не поддержал и, по всему видать, ему будет здесь трудно, если даже Степанов потакает деляге Пихтачеву.

Выйдя из конторы, Турбин столкнулся со стариком Кравченко. Постояли, поговорили о домашних делах, о семейных новостях и, конечно, заговорили о стройке. Степана Ивановича назначили старшим бригадиром, иначе говоря — прорабом, на строительстве горного цеха, и он был крайне озабочен новыми обязанностями.

— Куда мне с моей грамотишкой! — жаловался он Турбину.

Но тот не согласился.

— Раз назначили — значит, доверяют, и не что-нибудь, а гору. О старших бригадирах партбюро специально вопрос разбирало. Тебя — в гору, Наташу — на земляные работы, Захарыча — на строительство зданий. Неплохой подбор! Скоро и инженеры приедут, уже выехали.

Турбин посмотрел на Кравченко, на толпящийся у конторы народ и спросил:

— У тебя все вышли? Какая работа намечена?

— Все пришли, как Сергей Иванович поговорил. Доброе слово теплее хорошей шубы. А работа у меня немудрена: дорогу в снегу расчищать для узкоколейки — от фабрики до главной штольни. Пока ни фабрики, ни штольни нет, так начнем со снега. Отберу людей с деревянными лопатами и — шагом марш! — Кравченко кивнул головой в сторону залитой солнцем огромной горы.

По снежной широкой улице поселка к конторе прииска подъехал Захарыч. В розвальнях лежали опрокинутый вверх дном чугунный котел, связка топоров, поперечные пилы, моток толстой пеньковой веревки и два мешка, из одного выглядывал каравай хлеба, во втором лежали кульки с продуктами. Захарыч обрядился в полушубок, перехваченный широким ремнем с якорем на медной пряжке, на голове беличья шапка, сдвинутая набок.

— Ты, как вельможа, со своей кухней выезжаешь, — здороваясь с крыльца, заметил Турбин.

— А я, однако, поважней вельможи, плотницкий бригадир. Еду в тайгу на десять дней, там и жить будем.

Старик соскочил с саней и скрылся за скрипучей дверью. Вскоре он вышел с кипой бланков в руках.

— Канцелярию уже завел? — спросил Дубравина приковылявший за ним дядя Кузя.

— Пока ты, бобовина, к плотницкому делу не вернешься, я с тобой не разговариваю, — буркнул бригадир и, повалившись в сани, поехал, поминутно выкрикивая: — Полундра! Стопчу! Эй, берегись!

— Серчает, а мне тоже не сладко, — вздохнул дядя Кузя. — Отдежурил я в магазине и смотрю за народом. Как заполошные бегают… Так рудник-то всерьез будут строить, Максимыч?

— Всерьез, Кузя. И сразу на всех площадках… Смотри, стройка уже, можно сказать, дышит. Видишь вдалеке дымки, справа? Это Захарыч лес заготовляет. А вон слева дымки — это на канале гидростанции, там же плотина будет. А выше всех дымок — горный цех закладывают, — показывал Максимыч. — Скоро машины к нам придут, и стройка тогда знаешь как подвинется! Переходи к нам, обоспался небось в лавке-то? Ты плотник, бери пример с Захарыча.

— Я-то, пожалуй, не прочь… Да дела у меня семейные больно того… старуха не пустит… из-за крали.

— А что тебе старуха? Дело почетней. А то — сторож, задери тебя медведь… — Турбин махнул рукой и пошел вдоль улицы; он сегодня, кажется, даже хромал меньше обычного.

На сооружении плотины гидростанции работала комсомольская бригада младшего Кравченко. Дела не ладились с первых же дней — земля мерзлая, скальный грунт и полное отсутствие техники. Степанов поручил Наташе установить возможность взрыва котлована. По проекту тело плотины должно быть земляным.

Русло реки завалено снежными скользкими валунами, по ее берегам стоят белые, в мохнатом инее деревья. Чернеет отвесная скала с одинокой кособокой пихтой, а внизу вьется дымок костра, у которого обедают строители. По плохо утоптанной тропинке Наташа поднималась на увал, Иван следовал за ней. Говорили о делах. Наташа рассказала, как она думает провести взрыв, но Иван возразил ей — взрыв не нужен, следует изменить проект.

Наташа, улыбаясь, слушала. Раскрасневшаяся от ходьбы, с выбившимися из-под пухового платка и поседевшими от мороза волосами, она была так привлекательна, что бригадир, взглянув на нее, остановился и забыл обо всем.

— Ваня, ты что остолбенел? — спросила Наташа и толкнула Ивана с узкой тропки в снег.

Он плюхнулся в сугроб.

Под насмешливое карканье старой вороны, взлетевшей с голой осины, Иван выбрался на тропку.

— Теперь держись! — закричал он, ежась от тающего за воротом снега, огнем обжигающего тело.

Наташа побежала, спотыкаясь от хохота, но когда настигший ее Иван попытался обнять, девушка не на шутку рассердилась.

— Ты у Пихтачева учился обхождению? — запыхавшись, спросила она, холодно поглядев ему в глаза.

Парень виновато отвернулся и, сняв шапку-ушанку, стал отряхивать ею снег с полушубка. Наташа молчала, еле сдерживая желание снова задеть его и расхохотаться.

— Вон у той скалы, — собрав мысли, сказал Иван, — нужно строить земляную плотину. А там как раз мерзлота адская, снега с осени не было, а земля звенит, как железная.

Наташа слушала рассеянно, не этого она ждала сейчас от Ивана. Цыкнула — и сразу скис ухажер! Ей стало обидно, и, прикусив губу, она внезапно сбежала вниз и пустилась дальше по тропке вдоль реки, вскоре пропав за припорошенными снегом пихтами.

На следующий день утром Дубравина и Степанов ехали берегом реки к той скале, около которой предполагалось строить плотину. Сани-кошевка плавно скользили по накатанной до блеска дороге, укачивая седоков.

Степанов дремал, завернувшись в разноцветную собачью доху. Наташа, натянув вожжи, с большим напряжением сдерживала горячего коня. Застоявшийся на конюшне Серко пытался понести в галоп. Он грыз удила, дергал головой вожжи, фыркал, выпуская клубы теплого воздуха, сбивался с ноги.

Навстречу им протрусила почтовая лошадь со звонким колокольчиком под дугой. Степанов встрепенулся: наконец-то будет новая почта! Уже неделю ее не доставляли на прииск.

Прикрываясь ладонью от слепящего снега, девушка смотрела вперед, боясь проскочить поворот. А вот и свороток. Кошевка подпрыгнула при въезде на взлобок и сразу застучала обводьями о стволы деревьев. На крутых поворотах, раскатах кошеву бросало из стороны в сторону. Дорог в тайге нет, ездят по следу, что проложил первый возница по первопутку. Быть может, он проехал здесь случайно, просто не зная пути, и этим обрек своих последователей на мучения до самого чернотропа.

Наташа теперь правила стоя, по-ямщицки вытянув вперед руки с вожжами, а мокрый Серко больше не баловал и спокойно бежал крупной рысью. Внезапно Серко задел свисавшую ветку березы, и все вмиг скрылось в белой пороше. Смеясь, Наташа и Степанов вылезли из кошевки и стали отряхиваться. Наташа осмотрелась: вон и черная скала с одинокой кособокой пихтой на вершине, а вот и бригадир спешит к ним. Девушка чуть кивнула ему головой. Иван в ответ виновато улыбнулся.

По той же плохо утоптанной в глубоком снегу тропе они гуськом тронулись к стволу плотины. Впереди, проваливаясь в снег по колено, торил дорогу Иван. Наташа, идя за ним, невольно восхищалась его силой и ловкостью.

Пройдя половину пути, сели на снег передохнуть.

— Ведь у нас в кошевке лыжи есть. Зачем же мы пешком пошли? — спросила Наташа.

— Я пошел потому, что доктор прописал пешие прогулки, — засмеялся Степанов.

Пока добрались до места, промокли, устали. Тяжело переводя дыхание, Степанов спросил Ивана:

— Зачем сюда звал меня?

Иван глубоко, полной грудью вдохнул морозный воздух и убежденно ответил:

— Вы посмотрите, земляную плотину здесь строить нет резону. Зачем рыть котлован под ее основание, когда природа его уже сделала: скала пересекает все русло от берега до берега, я шурфами прощупал.

Степанов оценивающе оглядел местность.

— Возможно, очень возможно, что ты прав. Я сделаю расчеты, а после дам окончательное решение.

Иван взглянул на Наташу и, поймав на себе ее изучающий взгляд, смутился.

Вернувшись к кошевке, Степанов достал свои и Наташины лыжи; короткие и широкие, обшитые ворсистым мехом дикой козы, они были незаменимы в горной тайге. Затем, вытащив из кармана серебряный портсигар, он присел на краешек саней и с удовольствием закурил.

«Дома давно ждут к обеду, а я опять опаздываю. Лиде, видно, всю жизнь придется дожидаться меня», — покачав головой, подумал Виталий Петрович.

Наташа никак не могла справиться с лыжным кроплением.

— Иван! — крикнул Степанов. — Что же ты не поможешь? Ты, Наташа, такого невнимательного кавалера и близко не подпускай.

— Да он и так не подходит, — засмеялась девушка, растирая озябшие руки.

Иван торопливо скинул варежки и присел на корточки около Наташи. Закрепив ремень, тихо, чтобы не слышал Степанов, прошептал:

— Приходи в читальню, поговорить надо.

Девушка только усмехнулась и на прощание помахала ему рукой.

Виталий Петрович и Наташа пошли дальше, а Иван уехал в кошевке.

В глубоком снегу была прорыта широкая траншея для водосбросного канала. Землекопы кайлами и ломами долбили промороженную сверху землю, лопатами бросали ее на снежный вал. Около пылающих костров, которыми оттаивался грунт, грелись строители, держа над огнем озябшие руки. Они ругали мороз и начальство вкупе с их рудником. Начальник прииска и комсорг останавливались у костров, здоровались с землекопами.

— Долго ли господь бог серчать будет, ишь какой морозец напустил на нас? Видать, не одобряет ваш рудник? — заметил старик, укутанный в женский шерстяной платок.

— Завтра позвоню в небесную канцелярию и наведу справку, — отшутился Виталий Петрович.

Степанов и Наташа подошли к костру, у которого на корточках сидели Дымов и Михайла.

— Здравствуйте. Что же до сих пор тепляк не рубите? — спросил Дымова инженер.

Старатель усмехнулся.

— Вот снег перелопачиваем, не до тепляка, видать. Просил Пихтачева, а он ни туда и ни сюда. «Быстро, — говорит, — ничего не делается. Быстро только голосовать можно. Решили зимой строить, так нечего на холод кивать. Зимой всегда холодно». Это он верно говорит.

Степанов приказал передать Краснову, чтобы тот сегодня же выделил бригаду на постройку тепляка и получил со склада валенки и полушубки, о чем ему было сказано еще три дня назад.

Краснов был у другого костра и, выждав, пока Степанов и Дубравина скрылись за пригорком, подошел к своим друзьям. Вытащил из кармана флягу, передал ее Дымову.

— Не смерзли еще? Хлебни горячего до слез.

— Нам мороз нипочем, мы все у костра греемся, — ответил Дымов, опрокидывая в рот содержимое фляги.

— Начальник велел тебе тепляк сварганить и спецуру получать, — сказал Михайла, жадно вырывая у Дымова флягу.

— Зачем волку тужурка — кусты рвать? Народ без одежды-то скорее разбежится. — И, подмигнув, Краснов добавил: — Был у Гаврилы Иптешева, пытал его насчет старой штольни. Клянется, собака, что не знает.

— Он хитрая бестия. Если и знает, все равно не выдаст, могила, — сказал Дымов. И спросил: — А долго ты нас на свежем воздухе держать будешь?

— Наташка уже пристает насчет нормы. Нас с Графом переведи в хозяйственный цех, — попросил Михайла.

— Уже договорились. А потом валяйте на Миллионный, там в одном забое золотище ураганное, сам шуровал, значит, пойдем как за положенным. Это пожирней вашей делянки. Не зевай, орлы, хватай больше, неси дальше! Но по-честному. Понятно?

Дымов ничего не ответил и усмехнулся.

Осмотр земляных работ огорчил Степанова. Стройка началась кустарно, по-старательски, да и как быть иному, если трест не отгрузил обещанных машин, по разным формальным мотивам отказывал в помощи руднику и не скупился лишь на взыскания. Степанову за невыполнение плана был объявлен строгий выговор.

Несколько минут Степанов и Дубравина шли молча; было слышно, как под лыжами поскрипывал снег.

— Виталий Петрович, — заговорила девушка, — сами видите, что людей нам требуется в два раза больше. Нормы выработки пока не выполняем, в срок не уложимся…

— Людей больше нет, — холодно отозвался он. — Или перевыполнять нормы, или искать другой выход.

И опять пошли молча.

«Что можно сделать? — спрашивал себя инженер, — На Новом есть экскаватор. Но когда его доставят? Выход один: рвать. Завозить взрывчатку и рвать грунт по всему каналу…»

— Виталий Петрович, а если… — Наташа поправила шаль на голове. — Не знаю, так ли, но, по-моему, можно сократить работы на канале. Взрывом.

Степанов остановился и удивленно посмотрел на девушку.

— Передача мыслей на расстоянии! Как раз об этом я и думал. Именно о взрывах. Только взрывчатки много потребуется, а с транспортом у нас туго…

Незаметно они дошли до отвесного подножия Медвежьей горы, где по проекту недалеко друг от друга должны расположиться фабрика и гидростанция. Здесь было глухо, дико. Ни одного следа на синеватом снегу, ни одной птицы на мрачных вековых гигантах. В центре будущей строительной площадки одиноко стоял одетый в снежный саван огромный кедр. Он словно охранял подступы к подземным кладам.

Степанов и Наташа долго оглядывали площадку. Тишина тайги была торжественна, ее не хотелось нарушать.

Виталий Петрович оперся на лыжные палки и тихо сказал:

— Рвать так рвать! — И взмахнул руками, показывая, как полетит вверх земля. — Давай и этот котлован поднимем массовым взрывом. Взрывчатку дадут… Но опять-таки все дело в ее завозе! Боюсь буранов.

Он с тревогой посмотрел на верхушку темной отвесной скалы, из-за которой выползали серые снеговые тучи, заволакивая весь горизонт.

Налетевший с Медвежьей горы ветер с визгом набросился на одинокий кедр и с треском пригнул его макушку.