В таежной стороне

Глава седьмая КЛЮЧИК

Стащив с головы потертую беличью шапку, Захарыч устало присел на толстую замшелую валежину, спустил по рукам веревки берестяного короба, оттягивавшего плечи. Дымов и Михайла тоже сняли заплечные мешки и уселись рядом.

— Полдня без передыха идем, смолокурку прошли, а где она, твоя делянка? — недовольно спросил Захарыч Дымова и ковырнул суковатой палкой муравьиную кучу. Большущие красноватые муравьи мигом обсыпали его сапоги-бахилы, и старик, чертыхнувшись, пересел на другое место.

— Неуемный, все бы тебе баловать. Вот найдем охотничье зимовье, а рядом с ним и мой ключик, — ответил Дымов.

— Ну? — устало процедил сквозь зубы Михайла.

Дымов только пожал плечами.

Наступила звенящая тишина непролазной глуши. Разлапистые кедры и островерхие пихты, оплетенные крепкой лесной паутиной, заслоняли солнце, и лучи его не могли пробиться в эту чащу — здесь было сумеречно даже днем.

— Эх, ты! Старшинка! Надо было тебе затесы сделать, они бы сразу вывели к зимовью, — корил Дымова Захарыч, отрубая топориком сухие сучья валежины.

— Да я по тайге хожу, как по своей избе, — оправдывался Дымов.

Он скинул на землю рваную телогрейку с торчащей ватой, высоко подпрыгнул и зацепился руками за толстую ветку кедра, легко подтянулся и, обхватив ствол ногами, полез кверху.

— Как есть шимпанзе. И портрет подходящий, — заметил Захарыч. Он вытащил из кармана обугленную картофелину и, разломив ее пополам, положил на зеленовато-серый бархатистый мох. — Закуси, Михайла. Когда еще ужинать будем… Эй, Граф, чё видать? — закричал он, задрав бороду.

Добравшись до качающейся вершины высокого кедра, Прохор огляделся. Бескрайнее море синей тайги слегка волновалось от набегов шального ветра. Совсем рядом Дымов увидел бурый крутой обрыв, за которым белела пенистая река, подернутая легким туманом. Он поспешно спустился с дерева и, улыбаясь, объявил:

— Обрыв и река близко, версты три. Пошли.

— Как же — три версты. У тебя глаз — ватерпас, — ворчал Захарыч.

— Не хочешь идти — вертайся обратно, — обиделся Дымов.

— Вон чё! Ты думаешь, я из-за компании с тобой зашел, куда и ворон не залетал? Нет, ошибка твоя, я в отместку Степанову золото найти должо́н… Потопали! — скомандовал Захарыч.

Земля, как мягким желтым ковром, была застлана толстым слоем хвои. Шли гуськом, след в след.

Захарыч с трудом пробивал дорогу — отламывая сухие ветки, палкой снимал паутину и для облегчения обратного пути через каждые десять шагов топориком затесывал шершавую кору старых деревьев.

Часа через два вышли к безлесой балке. Золотоискатели двигались молча. Каждый думал о своем.

Дымов улыбался, представляя себе, как они найдут ключик, намоют чашку золота и он сможет пить-гулять, сколько его душе угодно. А кончится золотишко — опять тайно слетает на свою делянку, как за положенным. В тайге и теперь жить можно, когда знаешь как: золото оно всегда есть золото. И припомнилось ему, как молодым парнем, еще до того как пришел в южную тайгу, намыв однажды много золота, явился он к хозяину торгового дома. Хозяин пил чай и вначале выгнал было Прохора, но, увидя у него мешочек с золотым песком, подобрел и пригласил к столу. После первых рюмок Дымов начал куражиться.

— Что сто́ит самовар? Я все могу купить! — кричал он, подбрасывая на ладони тяжелый мешочек.

После самовара Дымов сторговал китайский чайный сервиз, граммофон с пластинками Бим-Бома, шарманку с диковинной зеленой птицей, смачно ругавшейся человеческим голосом, и, наконец, трюмо. Чтобы вывезти свои покупки, хмельной старатель купил и хозяйскую ковровую кошевку.

Привлеченные необычным торгом, приисковые зеваки были очень довольны приобретениями Дымова. Крутили шарманку, изощренно переругивались с попугаем, перед зеркалом корчили страшные рожи и с опаской прислушивались к говорящей трубе — не иначе, дьявольскому наваждению.

Дымов разошелся вовсю и кричал хозяину:

— Впрягайся в кошевку, желаю на купце проехаться!

Хозяин обиделся и полез на него с кулаками. Их разняли зеваки.

— Да со мной графья так не разговаривали, как ты, грязная портянка, осмелился! — ругался купец.

— Двадцать рублей даю, поехали! — кричал Дымов.

Купец, жадный до денег, в конце концов перестал ругаться и заулыбался.

— А вот возьму и накажу супостата… Плати «угол»! — подбегая к кошевке, выкрикнул он.

— Четвертную? Идет. Вези меня до моего балагана. Только лихо, как графа! — вопил Дымов под одобрительный рев толпы.

Купец, отшучиваясь, впрягся в оглобли и с помощью тех же зевак повез кошевку.

Дымов гоготал от удовольствия, крутил шарманку и заводил граммофон.

«Графский поезд», не доехав до дымовского балагана, остановился у кабака, где все покупки ушли за бесценок во славу Прошки-Графа.

Вот с тех пор эта кличка и прилипла к Дымову. Мало нынче осталось людей, помнящих такую старину… Эх, и было времечко! Ну да ладно — Граф еще себя покажет!..

Захарыч с обидой думал о непреклонном Степанове и закрытой мутенке, о Рудакове и Турбине, поддержавших начальника, о своей Наташе, тоже принявшей их сторону.

Вот найдет он богатейший ключ, малость сам попользуется, а после передаст артели — мойте, приискатели, всем хватит, забудьте про рудник. Тогда поймут начальники, каков есть Захарыч, и больше изгаляться над ним в жизнь не посмеют.

Ненасытный, вечно голодный Михайла глотал слюну при мысли о богатой находке. На золото он купит корову, а может, и двух, с морозами зарежет их на мясо и будет есть пельмени, пока не наестся вдосталь…

Дымов первым увидал покосившуюся от времени избушку — зимовье. Заметили избушку и Захарыч с Михайлой, но никто не выдал своей радости: Дымов был обижен недоверием спутников, Захарыч не хотел признать за ним умения ходить по тайге, «как по своей избе», а мрачный Михайла высказывался редко и неохотно.

Молча спустились под гору. Высокую, в рост человека, перезревшую траву здесь некому было косить, и пройти сквозь ее заросли оказалось нелегко. Со вздохом облегчения Захарыч первым подошел к избенке, сложенной из толстых, колотых пополам кедровых бревен. Крыша избушки чернела прогнившим от дождей сеном. Оттянув суковатый кол, которым была приперта перекошенная, рассохшаяся дверь с большими щелями, Захарыч, нагнулся и шагнул внутрь избенки.

У задымленного охотничьего камелька он увидел кучу сухого хвороста, десяток березовых поленьев, коробок спичек и закоптелый чугунок. На широкой полочке лежала большая краюха черствого хлеба, изрядный кусок пожелтевшего сала и щепотка крупной соли.

Наверное, не одну жизнь спасла эта развалившаяся избушка, и таежники свято хранили старую традицию — любой путник всегда найдет здесь кров, хлеб и огонь.

Захарыч, присев к камельку, закурил, и на душе у него сразу стало хорошо и спокойно. Вошли Дымов и Михайла, сложили в углу свои мешки, сняли фуфайки, разулись. Михайла стащил с ног заскорузлые, сделанные из сыромятины бродни, а Дымов — резиновые чуни с пришитыми брезентовыми голяшками. Прохор развесил на двери сырые портянки и плюхнулся около Захарыча, нарочно толкнув его.

— Ишь взыграл, кобылка приисковая, — отодвигаясь к стенке, пробурчал Захарыч.

Прохор втянул приплюснутым носом табачный дым и, подмигнув соседу, сказал:

— Закурить бы теперь самосаду с восьмой грядки — небось крепче спирту покажется.

Захарыч молча передал Дымову расшитый красными маками кисет. Тот набил табаком трубку и, затянувшись, громко закашлялся, обветренное лицо его стало багровым.

— Ох-хо, прямо задушил. Как ты терпишь только? — сквозь слезы выговорил Прохор.

— Моряки, ваше сиятельство, не такое терпят, — назидательно ответил Захарыч.

Дымов и Михайла улыбнулись.

Все знали его слабость — при всяком удобном случае напоминать о своей службе на флоте, которой он очень гордился. Захарыч попал на действительную службу диким приисковым парнем, впервые в жизни покинувшим дремучую сибирскую тайгу. Ему повезло: служил на Черноморском флоте, участвовал в заграничных походах, многое повидал. Вернулся в тайгу бывалым моряком и стал желанным гостем и главным советчиком во всей округе. Своими заморскими рассказами и душевной игрой на гармошке покорил он соседскую дочку — лучше ее не сыскать было во всей таежной округе. И родилась у них девочка — Наташа…

От тех времен сохранил еще Захарыч пристрастие к морским словечкам и любовь к морским историям. Книг на иную тему он вообще не признавал.

— А мы куривали разные, как их… деликатесы… — начал было Дымов, но осекся.

— Чего? — насмешливо перебил Захарыч.

— Это я так, вспомнились компанейские дела, — уклончиво ответил Дымов.

— Пора на вахту, время мало, председатель отпустил вас только на три дня, — заявил, поднимаясь, Захарыч.

В километре от избушки с пологой горы сбегал чистый ручеек, весело перебирая на дне мелкую гальку. Еще летом, разыскивая свою отелившуюся в тайге корову, Дымов набрел на этот ручеек. Нагнувшись к нему, чтобы напиться, он обратил внимание на черный песок — железные шлихи, местами покрывающие дно ручья. Лотка с ним не было, промывать пески было нечем, поэтому Дымов забил здесь ошкуренный кол. В этом ключике должно быть золото, раз есть шлихи, решил старый таежный хищник.

В сторонке от русла ключа старатели заложили неглубокий шурф. Михайла, стоя по колени в воде, вычерпывал из него ведром воду, потом натужно кайлил и лопатой выкидывал породу наверх в стоящий у борта палубок — деревянное корытце на салазках. Захарыч тянул за лямки долбленый палубок к ручью, где Дымов на корточках промывал лотком породу. Прохор, как заведенная машина, промывал лоток за лотком, однако обещанного им шалого золота все не было, лотки были пусты. Со старателя лил пот, но он с отчаянием обреченного продолжал работу. Скребком протерев на лотке всю породу и сбросив в ручей обмытую гальку, Дымов, ловко и часто перемещая лоток в воде, промыл остатки песка. Опять только черные шлихи. Он разгреб их пальцем, обнаружил на дне лотка всего две золотые песчинки и со злости сплюнул.

— Одни значки, — сказал он подошедшему Захарычу и закоченевшими руками стал нагружать новый лоток.

Настроение портилось, золотоискатели приуныли — зря залезли в такую глушь. Наступили сумерки, работу пришлось приостановить и добытый песок палубком отвезти от шурфа к ручью.

Дымов заканчивал промывку при ярком берестяном факеле, насаженном на приметный кол, а подручные зорко наблюдали воспаленными глазами за каждым его движением.

С той стороны ручья донесся всполошивший золотоискателей хруст сухих сучьев и рев медведя.

— Хозяин тайги серчает. Пошли в зимовье, — поспешно предложил Михайла.

— Серчает: зачем, значит, без спросу землю ковыряем. А в зимовье поспеем, наперед пески домоем, — спокойно рассудил Захарыч.

Медведь вновь рявкнул, и Михайле показалось, что в отсвете факела он увидел зверя.

— Сюда идет, братцы, — хватаясь за кайло, испуганно прошептал он и поспешно перекрестился.

— Сейчас пужнем, — громко сказал Захарыч.

Расщепив палку, он вставил в нее кусок бересты, поджег и запустил горящий факел на ту сторону ручья. Медвежий рев затих. Теперь только бульканье воды на промывке будоражило таежную тишину.

Дымов устал и, с трудом выпрямившись, передал лоток Захарычу. Тот горячо взялся за работу, но после каждой промывки на золотоискателей по-прежнему глядело пустое дно лотка. Надежды на богатую находку исчезали вместе с пустой породой. Скоро и остатки песка были промыты. Захарыч в сердцах бросил на воду лоток, высморкался и огорченно покачал головой.

— Хоть бы одна бусинка. Вот оно, Граф, твое шалое золотишко, — иронически бросил он.

Опорожнив последний палубок, старик рукой сбросил в воду крупную гальку. Но наблюдавший за ним Михайла неожиданно сорвался с места и, не засучив рукавов, стал шарить по дну ручья.

Он молча судорожно ощупывал дно и вдруг вытащил из воды плоскую лепешку величиной со спичечную коробку.

— Давай сюда! — властно закричал Дымов.

— Ну, я поднял… — зло ответил Михайла.

— Моя делянка. Кому говорят — давай?! — И Дымов, взяв кайло, подступил к Михайле.

— На притужальник берешь? — трусливо пробормотал Михайла, но самородок отдал.

— Плевал в нужду, все куплю и выкуплю! — шептал Дымов, не отрывая глаз от самородка.

— Небось про этот ключик Турбин на мутенке сказывал. А что с самородкой делать будем? — спросил повеселевший Захарыч.

— Конечно, Степанову в подарок не понесем, он дознаваться станет, где добыли, и тогда конец нашему фарту, — раздраженно бросил Дымов.

— Ну? — ждал ответа и Михайла.

— Сдадим «хозяину», заплатит нам не меньше приисковой кассы, и все будет в порядке, — хитро подмигивая, разъяснил Дымов.

— А кто это «хозяин»? — насторожился Захарыч.

— Узнаешь после, а сейчас об самородке у меня чтобы молчок, так будет для нас лучше, — предупредил Дымов.

Старатели поспешно замаскировали шурф, попрятали в кусты свой инструмент и, бросив в ручей чадивший берестяной факел, ушли в сторону зимовья.