В таежной стороне

Глава двадцать девятая ПЕРЕВАЛКА

Лежа на лавке в избушке лесника и прислушиваясь к реву бушевавшей тайги, Степанов долго не мог поверить, что избежал гибели.

— Виталий Петрович! — донесся с печи ноющий голос Краснова. — Побойся ты бога! Не губи ты мою и свою душу. Вчерась сам спасся и мне пособил, а завтра, может, нам преставиться придется. Едем обратно, как буран стихнет, а?

Степанов встал и подошел к тусклому, словно забитому ватой, окошку. «Что придумать? Как выбраться из этого снежного плена?..»

— Молчишь? — подвывал Краснов. — Нечего сказать человеку?

В избу вбежал мужик с керосиновым фонарем в руках. На миг в дом ворвался рев неистово бушующей пурги, а через обледенелый порог хлынул белый пар. Степанов почувствовал, как по телу пробежали мурашки, и он зябко сунул под мышки обмороженные кисти рук.

— Коня напоил, овса засыпал, — загундосил лесник, отдирая с реденькой бороды белые сосульки. — От стайки до избы еле пробился. Дюже убродно.

— А что говорит колдун? — Степанов взглянул на сучок лозы, воткнутый в стену, который показывал, как барометр, перемену погоды: к ненастью опускался, к хорошей погоде поднимался выше условной черты.

— Пошел на вёдро.

Сняв дубленый полушубок и сибирский малахай — беличью шапку с длинными ушами, — лесник долго счищал голиком снег с мохнатых, из собачьего меха, унтов. Не торопясь пригладил руками растрепанные волосы и подсел к столу.

— Не курили? — с беспокойством спросил он и принюхался.

— Нет, соблюдали уговор. А почему все же нельзя? — поинтересовался Степанов, прикладывая платок к обмороженному лбу.

— У нас, кержаков, староверов значит, это за великий грех почитается. Молебен служить тогда надобно. А где я здесь кержацкого попа возьму? — ответил лесник.

— Может, покормишь чем? — спросил Степанов негостеприимного хозяина; тот за день даже воды не предложил.

— Возьми медвежатину, муку да и сам стряпай. Я посуду тебе не дам: лишней нету, а свою грешно. — И, перекрестившись, лесник полез на печь.

«Ну и чудище ископаемое», — удивлялся Степанов. Он достал из кармана ватника завернутый в бумагу и превратившийся в крошки кусок пирога, что впопыхах сунула ему Лида.

Только на третий день к вечеру добрались Степанов с Красновым до перевалки. Вдоль берега широкой реки Сибирки стояли темные деревянные здания баз и складов, небольшие домики, в которых зимой размещались заезжие дворы для транспортных рабочих. По гладкому льду Сибирки каждую зиму прокладывалась автомобильная дорога к ближайшей железнодорожной станции. По ней и доставляли на склады перевалки годовой запас продуктов и материалов. Здесь грузы хранились до отправки их гужевым транспортом на прииски.

Но склады оказались пустыми, ни одна машина не смогла пробраться к перевалке.

— Грузить-то здесь нечего, поеду с вами в город, до станции, — скрывая радость, заявил Степанову Краснов.

Виталий Петрович зашел в контору перевалочной базы. В грязной, давно не беленной комнате дремал над старой газетой заведующий перевалкой — толстяк с бульдожьей головой, а напротив него сидел худощавый счетовод. Откинувшись на спинку стула, он сосредоточенно выпускал изо рта кольца табачного дыма. Степанов поздоровался и уселся за свободный стол.

Иван Иванович, заведующий перевалкой, поминутно позевывая, нудно рассказывал Степанову о плачевном положении: дорог нет, товары не поступают, перевалка пуста.

— Я написал много докладных о буранах и о своем освобождении от работы и подшил к делу, — закончил Иван Иванович, потирая пальцем пятна на засаленном пиджаке.

— И это все? — недоумевал Степанов.

— Если я ничего не могу сделать для прииска, то обязан подумать хоть о себе. За срыв грузоперевозок не с господа бога спросят.

Вошедший Краснов дружески поздоровался с заведующим.

— Хозяин, пусти переночевать, дай напиться, шибко есть охота… А ты сальдо с бульдой сводишь? — подмигнув, приветствовал он счетовода.

Степанов коротко поведал о нуждах Южного, но его рассказ не тронул Ивана Ивановича.

— Меня рудник не касается, а что продукты кончаются, так я не виноват. Не привезли на перевалку.

— И что же вы думаете делать дальше? — повысил голос Степанов. Умиротворенность Ивана Ивановича сразу вывела его из себя.

— Напишу еще одно заявление. А что еще делать-то?

Степанов смотрел на него с несказанным удивлением.

— А вы в окрестных колхозах не просили муки взаймы?

— Мы не можем, это не наше дело, Виталий Петрович, а работать за других я не буду.

— Поймите, Иван Иванович, нужно сейчас принимать срочные меры, а не скрываться за докладными записками.

— Я делаю, Виталий Петрович, что могу. А меры пусть принимает начальство. Мы не можем.

— Мы не можем самовольничать, — вставил счетовод.

— Схватились, когда с горы скатились. А в колхозах дураков не найдешь, чтобы вам взаймы дали, — поддержал заведующего Краснов и вышел из комнаты.

Иван Иванович вытащил какую-то докладную записку, положил ее перед собой. Громко откашлявшись, он передвинул чернильницу, потрогал пресс-папье и, взяв с письменного прибора деревянную ручку, положил ее на бумажку. Подумал и написал: «Вследствие пошатнувшегося здоровья…» — и отложил ручку.

Счетовод прилежно щелкал на счетах, переворачивая бумажки в пухлой замусоленной папке.

Степанов понял, что разговаривать дальше бесполезно, но и перебоев в снабжении хлебом прииска он не мог допустить. Так и не отдохнув, Виталий Петрович выехал в ближайший колхоз.

В сумерки он подъезжал к освещенному электрическими огнями селу артели «Светлый путь».

«Действительно «Светлый путь»!» — подумал Степанов, любуясь добротными домами.

Остановив коня у большого дома с широкими окнами и резным крыльцом, спросил старика, спускавшегося по ступенькам:

— Сергеев у себя?

Старик, опиравшийся на суковатую палку, горделиво выпрямился.

— Он у нас в конторе не задерживается. — И показал палкой в сторону новой постройки: — На мельнице сейчас.

Степанов знал председателя колхоза. Их познакомил Рудаков, служивший с Сергеевым в одной дивизии. После войны, встретившись случайно на совещании партийного актива, боевые друзья узнали, что работают по соседству: в тайге сотня-другая километров — невелик путь.

— Здорово, приискатель! Каким ветром занесло? — спросил грузный, медлительный Сергеев.

— Бураном забросило. За помощью, друг, за помощью! Без дела не стал бы беспокоить тебя. — Виталий Петрович пожал протянутую руку и, разминая побелевшие от рукопожатия пальцы, поежился: — Ох, и силен!

— У тебя она в двух руках, а у меня, брат, в одной. — Сергеев кивнул на пустой левый рукав полушубка. — Чем помочь-то?

— Хлебом. И расчистить дороги.

— Ничего себе! — Председатель покачал головой. — Хлебом поможем, подводы дадим. А людей нет. Где их взять?

Степанов уловил в его голосе нотки не жалобы, а гордости.

— А почему так, спросишь? — Сергеев сделал паузу. — Да потому, что растем! Посчитай: молочные фермы строим, свинарники, маслоделку. Слышишь? Потому и людей мало.

Степанов на миг представил себе, что делается сейчас на приисковом строительстве.

— И мы, брат, строим. Целый рудник! А тут бураны поперек горла. Выручай с расчисткой дороги, без нее ничего не привезем. Сам понимаешь, золото не нам, а стране нужно…

— Понимать-то я понимаю… Ладно. Завтра снимем кого можно с постройки кошары. Выручим.

Не мешкая, председатель собрал правление колхоза с необычной повесткой дня — о помощи колхоза шефам.

— У старателей могут быть перебои с хлебом, — рассказывал Степанов на заседании правления колхоза. — Выручайте и вы нас, не все нам вас.

Колхозники, слушая Степанова, не сводили глаз с его давно не бритого лица, и им без слов многое было понятно.

— Скоро на нашей перевалке будет хлеб, будут другие продукты. Но нам нужна помощь. Я прошу у вас муки. Через неделю вернем… — И Виталий Петрович замолчал.

Сергеев исподлобья оглядел колхозников и сказал не громко, но веско:

— Долго тут нам толковать не о чем. Приискатели помогали нам и в посевную, и в уборочную. Значит, должны и мы им помочь. Правильно, товарищи правленцы?

Виталий Петрович сидел как на иголках. Знает ли Сергеев о том, что осенью он, Степанов, отказал в помощи колхозу «Вперед»? Как отнесутся к этому колхозники? У них тоже свой план, свои заботы и к тому же нехватка людей. Они вправе поступить по-степановски.

Услышав легкий гул одобрения, председатель добавил:

— Муку дадим. Свои люди — сочтемся. С расчисткой дороги и транспортом тоже подможем. Мы понимаем, что к впередовцам дорога вам теперь заказана.

Пожилая колхозница, поправив у очков веревочные заушники, откашлялась и сказала:

— Степанову помогать не след, он к нашему брату, колхознику, барское отношение имеет. Но мы понимаем, что на прииске люди живут, стройка ведется.

— Мы-то понимаем, а он — ученый человек, а не знает, чей хлеб жрет, — вставил старик с суковатой палкой, с которым Виталий Петрович повстречался у конторы.

Степанов сидел красный, словно после бани, часто вытирал платком лоб и думал: «Высекли за дело. Терпи, брат Виталий, тебе причитается. Выходит, партийный выговор заработал ты по-честному…»

На перевалку он вернулся, однако, в приподнятом настроении: помощь обещана.

С рассветом Виталий Петрович отправился снова в дальний путь — на станцию, а Краснову поручил отгрузить колхозную муку.

Дорога по льду реки Сибирки испортилась, двигаться по ней стало опасно. На перекатах вода промерзла до дна, образовала большие серые наледи, переходящие в глубокие промоины, скрытые от глаз снежной порошей. К тому же конь Степанова напорол ногу и теперь, хромая, с трудом передвигался по льду.

Ехать было скучно: ни попутчиков, ни встречных, и не у кого узнать, сколько еще осталось до станции, — лишь снег да ветер. Пристально всматриваясь вдаль, он заметил черную точку. Она на глазах росла, и Степанов сообразил, что видит лошадь. Обрадовавшись предстоящей встрече с человеком, он остановил Серка, распахнул доху и, достав портсигар, стал дожидаться.

Тощая, облезлая кобылка трусцой тащила старые, с обломанными обводьями сани, в которых, завернувшись в овчинный тулуп, спал возница. За санями рысил тонконогий жеребенок, встретивший Серка испуганным ржанием.

— Эй, приятель! — крикнул Степанов.

Возница вскочил на коленки.

Кобыла остановилась. Степанов протянул открытый портсигар.

— Давай покурим! Сколько километров осталось до станции?

— Ох, и испужал ты меня, лиходей! — сказал старик и взял папиросу.

Помяв ее грязными пальцами, он спросонья оглядел Серка, потом, утерев нос рукавом тулупа, недовольно пробурчал:

— На твоем коне — не более полсотни, а на моей кляче — верная сотня верстов. Ну, покедова! Торопиться надобно, — И, заложив папиросу за ухо, поднял торчком большущий воротник тулупа, скрывший его с головой, и улегся в розвальни.

Видя, что старик не расположен продолжать разговор, Степанов сел в сани и погнал коня. Чтобы разогнать тоску, он запел старую ямщицкую песню…

Только на третий день среди бескрайнего снежного моря увидел он круглую водозаборную башню железнодорожной станции и паровоз с кудрявой шевелюрой красного дыма, окрашенного светом семафора. Оставив коня на заезжем дворе до прибытия Краснова, Виталий Петрович поздним вечером сел в поезд.