Юность

Под председательством Я. И. Ошкурова.

Секретарь — С. И. Пахарев.

На собрание явилось 27 представителей.

В одиннадцать часов дня заседание объявлено открытым.

1. О международном положении в мировом масштабе. 2. О внутреннем положении и текущем моменте. 3. Отчет о работе волостного комбеда. 4. О посевах озимых и учете хлебных фондов. 5. О народном образовании в волостном масштабе. 6. Об удовлетворении класса всех нуждающихся, беднейших и голодающих. 7. О немедленной организации сельскохозяйственных коммун. 8. О саботаже на селе, контрреволюции и спекуляции. 9. О бездеятельности и халатности отдельных членов комбедов, подлежащих немедленному увольнению от занимаемых должностей, и прочие вопросы.

Прежде всего товарищ председатель сказал: «Почтим память погибших братьев: Володарского и Урицкого, сраженных вражеской рукой». Все, как один, встали и обнажили головы. Только после этого председатель огласил телеграмму, отсылаемую Ленину:

«Мы приветствуем тебя, товарищ Ленин, как великого ниспровергателя капитализма и вождя всей мировой революции, и клеймим печатью каинов всех, кто поднял на тебя руки. На белый террор ответим мы массовым красным террором. От всего сердца желаем тебе скорого выздоровления, дабы опять встал на защиту бедноты. Мы хорошо сознаем, что с потерей Советской власти мы потеряем все: и землю, которая теперь наша, и свободу, с которой мы свыклись, и право, которое мы имеем, и власть, которую нам ты дал, и снова обретем свои рабские цепи, и кулацкую кабалу, и плетку урядника, и розги земского начальника, от которых еще краснеют рубцы на наших спинах. Мы понимаем это все и заявляем полным голосом: этому не быть, этому не быть! Всем, кто посягнет на тебя и на Советскую власть, — беспощадная смерть! Каждый к оружию! Да здравствует диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства!»

Вне очереди слово предоставили потом председателю уездного исполкома:

— Я должен вам сообщить, товарищи, приятную новость. Получены сведения о падении белогвардейской Казани и Симбирска. (Шум, ликование, слова заглушаются криками: «Ура!» «Да здравствует Красная Армия!») Кроме того, чехословаки, разбитые нашими войсками, бегут во все лопатки, сломя голову. Вот-вот приволжский район будет совсем очищен от банд. Со взятием Казани и Симбирска — революция непобедима. (Крики прерывают оратора: «Да здравствует коммунизм! Да здравствует товарищ Ленин! Да здравствует равенство и братство!») Последний период ожесточенной классовой борьбы пролетариата с врагами рабочих и крестьян требует максимального напряжения их сил для защиты и удержания своих завоеваний. Только уничтожением фронта чехословаков на Урале и на Волге, англо-французов в Архангельске и Мурмане, решительным отпором «союзникам», организовавшим с помощью золота и социал-предателей грабежи Советской России, можно отрубить голову международной гидре контрреволюции и тем спасти Советскую Россию от призрака смерти и голода. Нашему поражению не бывать! Все, как один, встанем на защиту власти Советов, и всякий, кто посягает на нее, встретит наши груди. Только перешагнув через трупы трудящихся, может достигнуть контрреволюция своих черных желаний. Отвечая предателям, стреляющим из-за угла в вождей рабочего класса, мы заявляем, что не одной сотней тысяч голов заплатит контрреволюция за каждую голову наших вождей, ибо мы не хотим вернуться назад к капитализму, не хотим «учредилки» во главе с Рябушинским и компанией, не хотим власти помещиков. Мы, как один, все за Советскую власть и за свою партию коммунистов. Мы знаем, что только она ведет нас по истинной дороге к социализму, только она является подлинной защитницей наших интересов — интересов трудящихся слоев деревни и города. Никто, кроме нее, не захочет повести нас на решительный бой с мировым капиталом, чтобы доконать его и добиться победы рабочих, только она сможет избавить нас от вечного рабства и нищеты. В деревне мы боремся только с кулачеством, а в городе — с буржуазией, так давайте, как один, встанем, скажем интервентам и белогвардейцам: «Вон из Советской России!»

После того с отчетом выступил председатель волкомбеда:

— Организация комитетов бедноты у нас, вы помните, началась в июле по волости и, надо сказать, в некоторых местах проходила с громадным успехом. Только и слышно было: «У нас все бедняки, нам комитет не нужен». А в некоторых местах, где беднота активно пошевеливалась, комбеды создались очень рано, можно сказать, раньше самого декрета о комитетах, они имели тогда название «голодных комитетов», то есть бедняцких организаций по изысканию себе хлеба. Вот штука, вот хитрость: сама жизнь нам диктовала форму власти. В общем, признаемся, мы с комитетами в волости немного запоздали, потому что в некоторых местах комбеды начали организовываться только в сентябре. Теперь расскажу вам структуру волкомбедов. Волостной комитет бедноты состоит у нас теперь из восьми лиц. Вот кто они такие: председатель, заместитель председателя, секретарь, три члена, двое писцов. Разделяется он на три отдела: внутренний, продовольственный и по борьбе с контрреволюцией. Внутренний и продовольственный работают сообща, а отдел по борьбе с гидрой работает совместно с волостным комиссариатом по борьбе с контрреволюцией. Работа, братцы, очень тяжелая у них. Сами по себе знаете, ребята не знают ни сна, ни покоя, оберегают день и ночь нашу власть. Разъезжают они по волости, отбирают оружие, которым враги разят нас в спину, составляют протоколы, ловят спекулянтов, которых завелось, как блох в тулупе, арестовывают вредных элементов и препровождают их в уездную Чрезвычайную комиссию. Одним словом, работы по горло. Ни сон, ни еда на ум нейдут. Но ребята и не жалуются, знают, что лес сечь — не жалеть плеч. Продовольственный отдел пока не все взял на учет, хотя это и входит в его задачу. У нас в волости производится реквизиция очень вяло, излишки не все выявлены; это, братцы, не фасон. Кулак, как барсук, прячет добро в землю, саботаж целиком не сломлен, спекулянтов — пруд пруди, шептунов, сплетников, паникеров — до лешей матери. Гляди в оба, ребята, время упустишь — не догонишь! Понатужься, ребята: по окончании реквизиции удовлетворим всю бедноту волости годовой нормой, а весь излишек немедленно отправим на ссыпные пункты. Пока удачно сдали государству скотину, сено, солому. Вот с хлебом, прямо скажу вам, чертовски плохо. Вы здесь собрались, чтобы рассказать о наших делах, так вот теперь слово вам, а я буду слушать.

Товарищ Осьмаков:

— Я собрал сход и сказал: «Мужики, хлеб следует учесть, описать, стало быть, чин-чином». Кулаки — плотный народ, на меня набросились волками, кричат: «Ты, лоскутник, разделил нас на кулаков, на бедняков, чтобы легче было грабить и сделаться диктатором на селе», — и стали требовать, окружив меня, отчет, куда я девал хлеб, скот и фураж. Но я — тоже обожженный кирпич. Я сказал, что все отправлено в доблестную армию. Тогда один из них сбил рукой с меня фуражку, крикнул: «Врешь, большевистское рыло, продал да прокутил с бабами».

Члены комбеда выручили меня, и я кое-как вырвался. Но вскоре узнал, что в село должна прибыть подвода с самогоном для спаивания молодежи. «Ох, — думаю, — попал, как сом в вершу, будет резня, потечет наша кровушка». Явно готовились к восстанию, кое-кто уже наспиртуозился. Кроме того, вызнал я, что они везли и оружие: старые дробовики и охотничьи одностволки. «Ну, — говорю сам себе, — товарищ Осьмаков, надо их обезоружить» — и стал ждать со своими товарищами эти подводы в проулке. Кругом — глаз выколи, тьма-тьмущая. И вот, в полуночь помчались две подводы мимо нас, как вихорь; тут мы принялись стрелять в воздух и взывать: «Эй, остановитесь! Застрелим на месте!» Они остановились и спешно стали сбрасывать самогон в крапиву. Все были пьяны в стельку, сильно матерились, ругали комитетчиков и обещали им «пересчитать ребра, скулы своротить» и все в таком роде. Надо было их арестовать, а как это сделаешь, когда они при наганах. Я велел им идти в избу, но они отказались. Говорят: «Будь доволен, что отдали самогон. А приставать станешь, так отправим тебя в Могилевскую губернию, Мордасовского уезда, на Зубцов погост». Люди эти были мне незнакомы, ввязываться в ссору с ними было опасно. Они повернули назад, свистнули и поехали с песней, ругая большевиков и хваля эсеров. Только что я успел войти к себе в избу, как вослед за мной кто-то пошел по сенцам, грохоча и разговаривая. Дверь отворилась, и вошли эти самые молодцы: «Желанный гость зова не ждет, — вскричали они и стали посередине пола. — Ну, хозяин, рад, не рад, а говори: «Милости просим». Жена устилала постель, она вскрикнула при их ужасающем виде и убежала к печи, а ребятишки завыли и бросились вслед за ней. «Отдай нам самогон, иначе череп твой расколем надвое», — сказали они и подняли надо мной наган. «Самогон вы сбросили в крапиву, — ответил я, — идите и ищите сами». «Нет, ты сам неси». Я понял, конечно, что они хотят меня выманить из избы и прикончить в темном месте. Идти я наотрез отказался. Тогда один из них ударил меня наганом в голову. Тут я упал, и остального ничего сам не помню. Рассказывали потом, что жена выбежала на улицу и стала кричать: «Караул!» Тогда молодцы убрались из избы. В это время я очнулся, схватил винтовку и побежал за ними. Но как только я выбежал на зады, выстрелил им вослед, то сзади из сада тоже начали стрелять в меня мои супостаты. Я понял, что если я теперь побегу в открытое поле, мне — капут. Я метнулся по гумнам искать пристанища. Наконец я забрался в большой омет соломы. Стрельба вскоре прекратилась. Я слышал, как они искали меня за овинами, разрывали ометы, стреляли в них, ругались и спорили, прошли мимо моего омета, два раза в него выстрелив, но, к счастью, не задов меня. Я сидел там, задыхался, но не шевелился. Но в это время, пока я там сидел, пьяницы пришли к моей жене, избили ее в кровь при детях, выколотили окна моей хаты, прикарманили государственные деньги вместе с сумкой, которые я приготовил отнести в волость, скомкали и забрали женины сарафаны. «Жулики! Грабители! Самозванцы! — кричали они всю ночь на улице, имея в виду комитетчиков. — Мы вас в бараний рог согнем… свяжем по ноге и пустим по полой воде». На другой день волостная наша чека обезоружила село, нашла в нем бомбы и обрезы, а вредных мятежников отправила в город. Теперь стало легче работать. Хлеба пока доставили пятьсот пудов на ссыпной пункт. Сам знаю, что по нашему селу это мало, очень мало, но стараюсь. Вчера сдал еще хороших овчин семь штук.

Председатель:

— Все вы слышали об ужасной гибели председателя комбеда, товарища Лутошкина, который был предшественником Осьмакова. Во время сельского собрания враги потушили лампу и задушили его под столом. Напоминаю об этом в связи с тем, что говорил товарищ Осьмаков, и предлагаю почтить память вставанием. (Все встают, обнажают головы). Товарищ Лутошкин проводил классовую политику в деревне, и вот церковный староста да кулаки подкупили хулиганов, которые привязали мертвое тело нашего товарища к хвосту кобылы и пустили его по дороге с плакатом: «Всех вас это ждет». (Все садятся вслед за председателем). Слово предоставляется товарищу Ерофееву из Хмельной Поляны.

Ерофеев:

— Ночью влезли кулаки в хату, где была наша канцелярия, над бумагами вдоволь поглумились, потом их выбросили, втоптали в грязь или раскидали по селу. Крышу с избы нашей сорвали и солому развеяли по ветру. А четыре стены разобрали и на околицу свезли, а там подожгли. И когда мы выбежали, то наша канцелярия догорала, а на месте ее осталась куча головешек. Предатели и разбойники! Вот только одно про них и скажешь. Не дают они нам ходу, пугают чехом и французом, говорят: «Когда эсер опять вернется, так будем на комитетчиках воду возить, а мясо их на сковороде жарить». Товарищи, неужели это время придет? Неужели мы все потерпим? Гады, гады! Смерть! Смерть вам обязательная. В это верим и с этим умрем. Я кончил.

Тавлинкин:

— В нашем сельсовете — явные саботажники. Бедняки должны дружнее взяться за работу. Сам председатель Совета перед нами куражится, выходит на улицу и с кулаками гуторит, и нам не подчиняется: «Я вас выше, — говорит, — вы только комитет, да из нескольких лиц, вы сами себя выбирали, а я — Совет, и у меня власть надо всем сельским миром. И выбран я целым селом. Идите вы ко всем чертям!» А члены комитета, прямо скажу, робеют. (Возглас в зале: «Деды наши робели, а мы не должны робеть». Другой возглас: «Наступай смело. А за саботаж арестовывай»). Теперь скажу о комиссаре милиции два слова: пусть не отпускает арестованных кулаков. Вернется он, толстопуз, из волости и опять за свое, а массы говорят: «Кляни комитетчиков, ругай их в хвост и в гриву, все равно за это ничего не будет».

Председатель:

— К сожалению, надо признаться, что еще до сих пор нормальные отношения между комитетами и сельсоветами не налажены. Как общее правило, в нашей волости между ними вражда. Это вызвано подозрительным составом сельсоветов, на что и следует обратить волсовету внимание. Слово предоставляется товарищу Дурылину из села Дымилова.

Дурылин:

— Из-за недостатка семян много у нас в этом году не засеяно земли. Мельницы на учет не взяты, сенокосы разделены подушно, а значит, неправильно, перепись урожая не производится, на почве раздела земель происходят кошмарные явления: друг дружку режут, поджигают, каждый день в улице мордобой, сладу с ними нету. Хлеб с экономических земель расхищен еще снопами, и кто виноват, неизвестно. Совет, состоящий из кулаков, совершенно бездействует. И хотя я считаюсь председателем комбеда, но никто меня не слушает, а члены ко мне не ходят, боятся кулаков, говоря: «Они головы нам сломят». Товарищи, чистая беда, помогите.

Председатель:

— Странно говорит товарищ: «помогите». Если вы ртом глядите, а не глазами да кулаков боитесь, в норы забились да сидите сложа руки, — кто вам поможет? Вы, как слепые, по пряслу бродите. Смешно слышать: «Члены боятся к председателю идти, как бы кулак не заметил». Может быть, вам даже стыдно, что вы комитет создали, может быть, вы стесняетесь? Кулаку это не нравится, видишь ли… Тогда, товарищи, вам надо свадьбы делать, хоровод на улицах водить, а не общественным делом заниматься. Вы что ногайская лошадь у колоды: сама своего сена боится. (Оживление, сдержанный смех в зале.)

Вопрос к председателю:

— Что делать с теми из горожан, которые приносят на себе товар в деревню в обмен на хлеб: чай, сахар, керосин, сапоги, мыло, хомуты, тряпки?

Ответ:

— Я думаю, что до сих пор было у нас послабление. Глядели мы на это сквозь пальцы, ловили ртом галок. Теперь надо все это конфисковать.

Вопрос:

— У нас реквизируют хлеб по пять рублей за пуд, а сапоги в городе мы покупаем за двести рублей. И заработать крестьянину негде. Неужели это положение можно считать нормальным?

Ответ:

— Это положение, разумеется, ненормальное и временное. Надо знать, что виной всему разруха, а причина разрухи — капитал… С вопросами кончили, товарищи! А сейчас кто хочет говорить? Товарищ Долгополов? Пожалуйста, товарищ Долгополов.

Долгополов из села Кужутки:

— У нас в селе одни бедняки, а буржуев нет. (Возгласы: «Ловко! Неужели?») Но обязательно велят находить буржуев и расслоять. У нас приговор есть, принятый сходкой, что расслоять нас не надо, мы все одинаковы. (Гневные выкрики: «Лишить его слова, в Кужутках все подкулачники!» Председатель: «Пускай говорит». Долгополову: «У вас — чистый рай, даже ругнуть некого»). Ругать надо, ежели человек, к примеру, вреден, но когда всех крестьян-тружеников называют кулаками и мироедами, я страшно возмущаюсь. (Смех в зале.) Почему крестьян называют кулаками? А все потому, что они любят и ценят свое добро, которое нажито собственным трудом. У нас выкачивают хлеб по пять рублей, а сапоги стоят двести рублей. И приходится покупать, босым не станешь ходить. А заработать крестьянину негде. (Разговор в зале: «Из какого он села?» — «Кужутский». — «Ну, так там действительно все одинаковы, все толстосумы».) Граждане, вы мне не даете говорить. (Председатель: «Говори, говори!») Нет, ладно, я кончу. Как бы беды не нажить.

Председатель:

— Я думаю, что к товарищу в село надо будет направить рабочий отряд, он там пощупает. (Хлопают в ладоши в зале и кричат: «Вот именно!») Слово предоставляется заведующему волостным отделом народного образования товарищу Козыреву.

Козырев стоит, ждет, когда стихнут, начинает тихо, спокойно и кончает громко, с пафосом:

Россия встала ото сна. Я хочу обратить ваше всеобщее внимание, дорогие товарищи, на великое дело народного образования. Все трудовое население страны, во что бы то ни стало, должно быть образованным и высокообразованным. Пускай мальчики, окончив сельскую школу, без экзамена идут все дальше и дальше и так — до самого высшего учебного заведения или до Академии наук включительно. Пускай все учатся, все читают и все сочиняют, чтобы заблестевшее на небе солнце свободы не померкло во тьме невежества.

Но, товарищи, надо прямо сказать: учителя сидят голодные, без свету, без дров, и многие комитеты бедноты плюют на их нужды. Один учитель, двадцать лет подвизающийся на ниве народного просвещения, вчера принес мне кусок хлеба, выпеченный из отрубей, из осиновой коры и жмыха. Товарищи, он был испечен утром, а вечером руби его топором — и топор об него иступишь. Для содержания школ, этого рассадника света, надо взять контрибуцию с деревенской буржуазии, — ее дети в школах тоже учатся, тоже пользуются светом знания. Да, товарищи, беднота должна подняться вверх, а ее место — заступить кулаки, они упадут вниз. И тогда восторжествует человеческий разум, пролетарский светильник разума воссияет над миром, и тогда наступит рай и братство во всей вселенной.

(Аплодисменты!)

Председатель:

— Товарищи, вопросы культуры вообще и культуры быта иногда забываются вами, а это неправильно. От некультурности рождается хулиганство на селе и даже бандитизм. С молодежью надо работать, иначе силы расходуются не по назначению. Кстати скажу, культурные имения, где есть породистый скот: коровы, овцы, свиньи, хороший дом — все взять на учет, а не расхищать. Книги из помещичьих библиотек заберите и читайте сами. Картины или там иностранные книги отправьте лучше в город. Сады возьмите на учет, пользуйтесь, но деревья не ломайте. Пчеловодство тоже не оставляйте без надзора, только ульи не делите, как это сделали в некоторых местах: всем роздали по улью, пчелы вымерли, а ульи пошли на дрова. Слово Чиркина.

Чиркин:

— Да вот, к примеру сказать, у нас сын кулака, дезертир, не дает всему селу покою: ворует у соседей овец и куриц, жарит их в лесу с приятелями, отбирает на большой дороге у баб яйца, воблу и деньги, останавливает подводы и недавно ограбил почтальона. И ничего не смогу поделать, чистый разбойник, да еще грозится: я всех комитетчиков в волости выведу. (Председатель: «К вам давно наша чека собирается»). Вот бы хорошо-то. Уж как настрахались-то мы! И, кроме того, прошу оказать мне помощь, потому что мужики меня не слушаются, а сельсовет с ними заодно. Весь красный лес государственного значения сведут, хотя и без нужды. Везут и день и ночь. «Все теперь народное, говорят, — нечего стесняться. Раз мы хлеб даем государству, то вправе и государственный лес себе взять. Квиты».

Слово берет председатель комитета бедноты села Тихие Овраги товарищ Ошкуров. Ошкуров:

— Село наше резко расслоено. Много бедноты. Есть и кулаки. Мельники, торговцы, спекулянты. Наш мужик хитер и изворотлив. Близко станция, в город на заработки уходит от малоземелья, там кое-что узнает, на ус мотает. Сейчас у нас все спекулируют, кто имеет возможность. Но комитет как будто прочен, друг за дружку стоим горой, у бедноты настроение боевое, хорошее. В сельсовете сидит фрукт, но и то хорошо, что он мне не мешает. Беднота наша хлебом обеспечена не в полной мере. Волкомбед запретил распоряжаться нам на местах экономическим хлебом, а штрафами, да контрибуциями, да подачками с мельниц немногих прокормишь. Весь помещичий хлеб сдали государству. В этом мы преуспели. Зато упустили время учета урожая. Зажиточные, ссылаясь на погоду, оттягивали время молотьбы, а тайком в банях обмолачивали снопы и утаивали цифру обмолота. Кулаки у нас шелковые. Держу я их в ежовых рукавицах, не в пример прочим. Имею я с ними и связь чисто корреспондентскую. Они систематически угрожают мне в анонимных письмах и петлей, и кнутом, и топором, но этой корреспонденции я не боюсь. Конечно, как и везде, они вредят нам. Сожгли экономическую солому. Гады еще шипят. Во время мобилизации лошадей попортили их, сопротивлялись. Кто-то пустил слух, что лошадей угонят в Германию. Все мельницы у нас взяты на учет. У попа отобрана упряжь. Роздана бедноте кулацкая говядина. Беднота удовлетворена пока жильем, топливом и нормой хлеба. Больше сказать нечего. Пусть скажет Гнедой, он мне сосед, как у него дело идет.

Гнедой:

— Я не прочь сказать, как у меня дело идет. Урожай учли в копнах и подсчитали, что умолот шесть пудов с копны. Зерно взвешивалось тотчас же после обмолота. Норма крестьянам по пуду в месяц на душу, потом попам и учителям по тридцати фунтов, потому что эти люди легкие. Мой помощник увез с тока телегу ржи и скрылся. Говорят, он пьянствует со вдовами где-то около города. Из города ходят много нищих и ребятишек, они ревут, и, глядя на них, бабы наши тоже ревут, но помочь ничем не могут. Население очень и очень тоскует и тревожится. Кулаков у нас не очень много, но много крестьян, жадных до керенок. Они жалуются на недостаток соли, железа, керосина, на невыдачу пайков красноармейкам. Рабочие Нижнего вымели немало мусора из своего города. Товарищи, он к нам поплыл, потому что село наше на большой дороге. Помещики, жандармы, урядники, городовые, переодетые в штатское, или в солдатские шинели, или в мужицкие кафтаны, под голодающих крестьян из неурожайных губерний, проходят через село и мутят народ. Но приглядитесь к ним или перекиньтесь с ними словами, — и сразу видна сова по полету. Это — чистая беда, товарищи, сколько их шляется по нашей раздольной большой дороге. А монашек и того больше, — как комаров в летнюю пору. У нас под боком три монастыря, монашек этих да монахов, как цветник, слава тебе господи. Осиные их гнезда поразорили, так теперь они разлетелись в разные стороны. Ну, сидели бы в норах, как тараканы, ну, гнусили бы псалмы себе под нос, нет, они ехидно вредят нам, как умеют. На вид они кроткие, как ягнята, но по подлости — матерые волки. Шепчут мужикам ласковые речи про нашего брата и слово «товарищ» произносят с какой-то подлой усмешечкой. Недавно у нас поселилась якобы портниха, девкам платья все шила. И то дело. Я велел ей дров привезти и нашел мастера, чтобы вычистить машину. Только слышу-послышу, бабы говорят: «Коммунисты — это все больше из шантрапы, образованные страны этого потерпеть не могут». — «Это, — говорю, — откуда вы узнали про образованные страны? Разве много вы путешествовали? Два раза были в кузнице да один раз на мельнице». — «А это, — говорят, — есть такие люди, которые про всякие страны читали и сами французские слова умеют выговаривать». Французские? Взяло меня зло, сделал я обыск у мадамы, — и этих самых золотых колец, сережек, всякой всячины по бабьей части выгреб у нее видимо-невидимо. И что же: «портниха» эта оказалась буржуйкой из города, женой трактирщика Сметанкина, а приехала спасать свое добро в деревню под видом: «ах ты, бедная, бедная швейка».

Председатель:

— Скорее надо создавать бедноте коллективное хозяйство, которое лучше всего разрешит и продовольственный вопрос и попутно уничтожит все зло в деревне: спекуляцию хлебом, мошенничество, продажу самогона и питье его, хулиганство, бандитизм, нищету, голод, бескультурье…

Аношечкин (прерывая председателя):

— Вот это самое бескультурье и есть главная загвоздка. Мы считаемся хорошим комитетом, но дело иногда из рук валится: ни одного в комитете грамотного. Получим какую-нибудь бумажку и понять не можем, что к чему. Чужим не доверяем, а свои в этом слепы. Брать грамотного подкулачника к себе в компанию не хотим — все карты наши спутает. И поэтому просим волкомбед прислать к нам грамотного комитетчика из другого селения. Мы его прокормим, обуем и оденем. Вообще у нас большая нужда в грамотеях, потому что нутром мы чуем, куда идти, а насчет газет или сказать что-нибудь о политике — люди вовсе никудышны.

Председатель:

— Объявляется перерыв, поговорите и покурите.

Вынесена нижеследующая резолюция:

1. В случаях, когда отказываются крестьяне засевать землю, отбирать ее и передавать комбеду. 2. Как можно скорее приступить к общественной ссыпке всех продуктов. 3. На руки нуждающимся выдавать по норме, установленной декретом. 4. Все комитеты, не ссыпающие хлеб, распустить. 5. Укрывающих хлеб арестовывать и препровождать в ревтрибунал. 6. Сопротивляющихся расстреливать беспощадно. 7. Сельсоветы, не оказывающие поддержку комбедам, переизбрать. 8. Немедленно приступить к общественной обработке земли, для чего обязать комитеты организовать общественное пользование орудиями обработки. 9. Принять меры к организации сельскохозяйственных коллективов. 10. Стремиться к созданию комячейки на селе.