Бурбон и ложь

Глава 22

Грант

— Я думаю, мы проведем дегустацию, а потом разольем все по бутылкам на месте, прямо во время экскурсии, — говорит Линкольн. Он хочет сделать празднование 100-летней годовщины как можно более запоминающимся.

И я поддерживаю его.

— Я бы это запомнил.

— Нет, если вы весь день пили и праздновали. Это отнимет много времени и сил. И ради чего? Ради какого-то дерьма в социальных сетях? — говорит Эйс, закинув ноги на стол.

— Лейни сказала, что это отличный способ вовлечь людей в процесс. Эксклюзивность этого позволит им почувствовать себя частью общего дела, — отвечает Линкольн.

Упоминание ее имени заставляет меня вспомнить об этих красивых губах и о том, как сильно я облажался, поцеловав ее. Мне мало одного поцелуя.

— Ты уже так сильно возбудился? — говорит Эйс Линкольну. Он переводит взгляд на меня, возможно, думая, что я сочту это забавным, но в ответ получает лишь свирепый взгляд. Этот молчаливый диалог — все, что нужно моему старшему брату, чтобы понять, что он только что ступил на опасную территорию.

— Помнишь, ты просил сказать тебе, когда ты начинаешь говорить как бизнесмен, а не как почитатель бурбона? — спрашивает Линкольн, подперев кулаком подбородок.

Эйс откидывается на спинку стула и поднимает руки за голову.

— Ага, и ты хочешь сказать, что это происходит сейчас?

Настала моя очередь вмешаться.

— Нет, ты уже давно больше занимаешься бизнесом, чем бурбоном. Почти столько же, сколько я в команде.

Эйс прищуривается, и в этот момент я понимаю, что последует дальше. Он взбешен моим замечанием. Я всегда знаю, когда задеваю его за живое. Сейчас он впадет в ярость.

— Так вот как ты теперь это называешь, Грант? Командой? Потому что, с моей точки зрения, ты приходишь, делаешь свое дело, а потом уходишь. Ты не был на собрании совета директоров, на собрании по дистрибьюции… Черт, я даже не думаю, что ты брал пробу хоть с одной бочки за последние десять лет.

Ни с одной. Но он этого не знает. И Линк тоже.

— То, что ты думаешь, что я должен делать именно это, чтобы считаться частью команды, — это, блядь, как раз тот самый наглядный пример, старший брат.

Линкольн, вечный миротворец, встает через секунду после меня. Эйс просто ухмыляется, как придурок, поэтому я прицеливаюсь пониже.

— Сегодня без костюма?

— Отвали, Грант.

— С радостью, — говорю я, выходя из кабинета в главный зал.

Я слышу, как Линкольн спрашивает:

— Это действительно было необходимо?

Но именно ответ Эйса заставляет меня развернуться и вернуться в кабинет.

— Эти слухи выводят его из себя. Он думает, что я переспал с его новой маленькой подружкой. — Он смотрит, как я иду к нему. — Давай, что ты скажешь теперь, когда я знаю, что задел тебя за живое? Больно, не так ли?

Именно это заставляет меня остановиться, чтобы не ударить его по лицу. Мой старший брат говорит это только потому, что ему не нравится, что я был честен. Он провоцирует меня. Я уверен в этом, потому что, хотя Эйс может быть настоящим ублюдком для других людей, он никогда не говорил ничего такого, что нарушало бы границы дозволенного. Но прямо сейчас он чертовски близок к этому.

Раздувая ноздри, я тычу в него пальцем.

— Ты больше не думаешь как человек, который любит это дело. Ты думаешь как бизнесмен, который хочет заработать побольше.

— Ну и что? Это бизнес. — Он поднимает руки. — Оглянитесь вокруг, придурки. На что, по-вашему, мы живем? Как, по-твоему, платятся налоги за землю, кто из вас беспокоиться о составлении бюджета? Тебе переплачивают. Ты ведь знаешь это, правда? — Он запускает пальцы в волосы. — Линк хотя бы прошел обучение и получил степень магистра. Если он пойдет работать на другую винокурню, то будет получать похожий доход. Но ты, — он показывает на меня, — твоя зарплата сильно завышена, Грант.

Я отмахиваюсь от него.

— Надо было лучше вести переговоры, говнюк.

Он расплывается в улыбке и опускает взгляд. Попался.

Я смотрю на Линка, который тоже улыбается.

— В его словах есть смысл.

— Отлично. Тогда помоги мне организовать это грандиозное празднование 100-летия таким масштабным, как я планировал, а я не буду приставать к тебе с управлением. Это хороший повод для продвижения бренда, и если мы сможем поддержать ажиотаж, то сможем договориться о сотрудничестве с другими брендами.

Я перевожу взгляд на Линкольна, приподняв бровь.

— Ты слышал это? Я просто коп в отставке, который в свободное время изготавливает дубовые бочки.

— Ладно, ублюдок. Прости. Я знаю, что ты вкалываешь как проклятый.

Может, сейчас самое время сказать им об этом. Но как только я открываю рот, чтобы рассказать, чем я занимаюсь и где выдерживаю эти бочки, врывается Джулеп. Лает и толкает меня в ногу.

— Эй, Джулс, что происходит? — спрашиваю я, как будто она в состоянии ответить, в чем дело. Но я знаю свою девочку. Что-то взбудоражило ее настолько, что она пришла за мной. Она снова лает и отходит к двери, ожидая, что я пойду за ней.

Я оглядываюсь на братьев и машу рукой, уже почти выходя за дверь.

— Пойду посмотрю, что там происходит.

Линкольн кричит:

— Иди. Мне все равно нужно забрать девочек.

Я ускоряю шаг и иду за Джулеп. Она вернулась домой после того, как я закончил сегодня на винокурне, но у нее есть доступ к нашему дому и дому Эйса. Уже почти восемь вечера, но это больше похоже на золотой час, когда солнце опускается к линии горизонта.

Джулеп останавливается, чтобы подождать меня, и снова лает. Она умная собака. Даже помимо того, что она прошла подготовку для службы в полиции, она умеет читать людей, и я всегда чувствовал, что это помогает мне, когда она рядом. Дело не в том, что она проголодалась или хочет погрызть косточку перед сном. Что-то случилось. Я бегу трусцой, чтобы догнать ее, по мощеной дорожке, соединяющей главный дом с моим. И коттеджем. Я не вижу, чтобы в доме Лейни были открыты какие-либо двери или окна, но я все равно захожу проверить.

Как только я ступаю на крыльцо, Джулеп начинает лаять у меня за спиной, и я слышу музыку. Негромко играет «Fleetwood Mac», а Лейни во весь голос поет о том, что кто-то идет своим путем. Невозможно не улыбнуться, когда я поворачиваюсь. Но когда я вижу ее, улыбка исчезает. Я оцениваю всю сцену — Джулеп лежит рядом с поилкой для лошадей, а Лейни сидит в наполненной водой оцинкованной ванне, ее золотисто-клубничные волосы собраны на макушке в беспорядочный узел, а руки свисают по бокам. В одной руке она держит длинную красную лакричную конфету, в другой — кусок пиццы, и, запрокинув голову, выкрикивает слова песни. Но не это самая отвлекающая часть. Нет, это ее голые плечи и спина, которые опираются на спинку ванны. Она что, напилась? Она купается на моем заднем дворе.

Я подхожу ближе, и она, должно быть, слышит мое приближение, потому что ее голова поворачивается в мою сторону. На ее лице появляется улыбка.

— Не хочешь присоединиться ко мне, ковбой?

Я не могу не усмехнуться этому зрелищу, и убавляю громкость на ее портативной колонке.

— Похоже, там немного тесновато, сладкая.

Она слегка поворачивает голову, продолжая улыбаться своими прелестными губами. Округлость ее груди выглядывает из-под руки, когда она двигается.

— Не твоя сладкая, помнишь?

Я не хочу ничего помнить. Мне нравится, как она реагирует, когда я ее так называю. Я останавливаюсь, потому что, как бы мне этого ни хотелось, я не могу воспользоваться ситуацией и увидеть то, что, как я знаю, мне не следует. Но, черт возьми, как же мне этого хочется.

— Фанатка «Fleetwood Mac»?

— Все фанатеют от «Fleetwood Mac». — Она откусывает кусок пиццы. — Мой отец тоже их любил. И «The Doobie Brothers». Он так переживал, когда они распались — это было задолго до моего появления. Но он сказал, что это был самый грустный номер «Rolling Stone», который он когда-либо читал.

Что же такого в этих мелких деталях, которыми она делится, что мне так хочется узнать больше? Это не должно быть таким захватывающим. Но обнаженная, лишенная музыкального слуха женщина, сидящая в слишком маленькой ванне и выкрикивающая слова песни, как будто она бэк-вокалистка Стиви Никс, привлекает гораздо больше моего внимания, чем я показываю.

— Грант, давай, перекусишь со мной.

Покачав головой, я улыбаюсь.

— Я пытаюсь быть джентльменом, Лейни. Думаю, если я подойду ближе, то увижу гораздо больше, чем следовало бы.

Она смеется и издает издевательский удивленный возглас.

— Грант, ты что, ханжа? — Она откусывает кусочек своей красной лакрицы. — Скажу честно, мне очень комфортно быть такой женщиной.

Я улыбаюсь этому признанию, и у меня вырывается смешок.

— И какой же?

Ее хмыканье звучит мечтательно.

— Той, которая не стесняется своего тела. Той, которая уверена в себе. Которая может постоять за себя, даже если потом плачет из-за этого. — Она откидывает голову назад, и ее глаза находят меня. — И определенно из тех, кого больше не волнует, что о ней думают другие люди.

Я скрещиваю руки на груди. Я стою чуть позади нее и слева, так что не вижу ничего, кроме ее спины и части лица, когда она поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.

— И как же такая женщина оказалась топлесс и в лошадином поильнике?

Она протяжно вздыхает.

— Я хотела принять ванну и выпить. Но я выбрала то, что было доступно. — Опустив взгляд, она машет лакричной конфетой. — К тому же в коттедже нет ванны. Тебя не было дома. И я не думала, что Джулеп настучит на меня. — Она показывает на собаку, сидящую рядом с ней. — Сплетница.

Джулеп лает, а затем становится передними лапами на край ванны и наклоняется, чтобы лизнуть Лейни в лицо.

Лейни визжит и смеется в ответ.

Глядя на это, я начинаю что-то чувствовать. Что-то более глубокое, чем влечение. Возможно, это благодарность. Я стал свидетелем того, как моя собака искренне реагирует на другого человека.

— Я принесу тебе полотенце. А потом ты расскажешь мне, что случилось. Как тебе такое предложение?

На этот раз ее улыбка мягче, чем та, что была несколько минут назад. Я вхожу внутрь, хватаю полотенце и снова возвращаюсь к ней. Я бы соврал, если бы сказал, что ничего не заметил. Верхняя часть ее груди выступает над водой, но я не позволяю себе смотреть слишком долго. Я не смогу остановиться. Я знаю свои пределы, и я ужасно близок к ним. Придерживая полотенце перед ванной, я жду, пока она выберется. Ей удается встать на ноги, и она шагает ко мне с поднятыми над головой руками, с пакетом конфет в одной руке и коркой от куска пиццы в другой.

Меня не волнует, что она капает водой на мои ботинки, и то, что мне приходится наклоняться к ней, когда я оборачиваю полотенце вокруг ее тела и закрепляю его. Она смотрит на меня из-под влажных ресниц, и я замечаю коричневые крапинки в радужной оболочке ее ярко-голубых глаз. Красиво.

— Насколько по-рыцарски ты себя вел только что, ковбой?

— Ты называла меня ковбоем, а не рыцарем. — Я подмигиваю ей. — Взглянул одним глазком. — Мой голос становится ниже, тише: — Невозможно было не сделать этого.

— Может, продолжим с того места, на котором остановились прошлой ночью?

Я почти стону от того, как эти слова устремляются прямо к моему члену. А потом ее голубые глаза заглядывают в мои, когда она облизывает нижнюю губу… Черт, как же я этого хочу. Но мне нужно от нее больше. Мне неприятно осознавать, что что-то не так — не только то, что произошло сегодня, но и то, что заставило ее приехать сюда с маршалом США посреди ночи. Пока я не узнаю причину ее появления, я не могу допустить повторения вчерашнего.

Я провожу рукой по шву джинсов, потому что если я не найду занятия своим рукам, то сорву с нее полотенце и меня уже ничто не остановит.

Она покусывает ноготь большого пальца, пытаясь сдержать улыбку, а затем двигается к креслам у кострища.

— Я тебя возбуждаю?

Господи, если бы она только знала. Я провожу рукой по шее и делаю несколько шагов от того места, где она опускается в кресло. Схватив два полена, я бросаю их в яму для костра, а затем приседаю, чтобы заполнить пространство под ними хворостом. Я смотрю на нее и на бутылку, которую она достает из своей сумки.

— Составишь компанию?

Она протягивает бутылку «Фокс 1945».

— Это год Гриза. — Мои пальцы скользят по ее пальцам слишком медленно, чтобы мы оба могли это игнорировать. Я думаю о том, чтобы переплести наши пальцы, усадить ее к себе на колени и слизать вкус этого бурбона с ее губ. Но я сопротивляюсь, хотя и с трудом.

— Что это значит, что это его год?

— Мы разливаем по бутылкам самую старую бочку, которая есть. Небольшой тираж — всего около сотни в год, когда происходит что-то важное. Появление на свет — одно из таких важных событий, а год Гриза — 1945-й.

Ее глаза расширяются, искрясь интересом. Насквозь мокрая, эта женщина такая чертовски соблазнительная. Пространство. Немного пространства в этот момент не помешает.

— Позволь мне взять очки и зажигалку.

Я отступаю к своей двери, все еще наблюдая за ней и вспоминая, куда она собиралась сегодня. Может быть, это как-то связано с тем, что она здесь.

— Гриз сказал, что ты ходила с ним в книжный клуб?

Ее поза меняется, она быстро поднимает голову к небу, и ее глаза наполняются слезами. Никогда еще мне не хотелось наорать на Гриз так, как сейчас, за то, что он бросил ее на растерзание волкам. Потому что я уверен, что именно это и произошло, когда услышал о нескольких женщинах, которые там присутствовали.

Я не иду за спичками и очками. Вместо этого я в несколько шагов оказываюсь перед ее креслом, опускаюсь на колени, чтобы поймать ее взгляд, и говорю:

— Что бы или кто бы не расстроил тебя, я готов поспорить, что они не стоят твоих слез.

Две слезинки скатываются из глаз, когда она опускает взгляд. Я не задумываюсь о том, что делаю, и почему мне это необходимо, но я утираю каждую из них подушечками больших пальцев.

— Или книга оказалась отстойной? — спрашиваю я шутливо.

Она смеется.

— Я не должна плакать из-за этого.

Я вытираю еще несколько слезинок, которые стекают по ее лицу.

— Просто эмоции захлестнули. Это случается с лучшими из нас.

Она снова смеется, и ее взгляд встречается с моим.

— Почему ты плачешь, сладкая?

Я беру бутылку из ее рук и делаю быстрый глоток. Честно говоря, мне нужно больше. Есть что-то в том, как первый глоток бурбона касается языка и горла. Но мне нужно, чтобы это напомнило мне, что это неразумно — подходить так близко, утешать ее.

— Ты расстроилась, что я прервал твою вечеринку топлесс в поилке для лошадей?

Она смеется.

— Голую вечеринку. Не топлесс.

Я провожу рукой по лицу и шепчу:

— Черт.

Когда я снова поднимаю взгляд, ее глаза задерживаются на моих губах, а затем возвращаются наверх. Да, я могу потеряться в этой женщине. Так потеряться, что потом не смогу найти пути назад. Этот поцелуй был чертовски хорош, но я могу оставить его в прошлом. Я могу взять себя в руки и изо всех сил стараться не желать большего.

Было бы неплохо сменить тему.

— Что еще, кроме фабрики PEZ?

Она улыбается мне и откидывается назад, на ее лице появляется вопросительное выражение.

— Когда я думаю о своих любимых вещах, мне всегда становится легче.

Плотнее завернувшись в полотенце, она поднимает голову к небу.

— «Zoltar».

— Автомат предсказаний?

Она отрицательно качает головой.

— Не предсказаний. Будущего. Например, когда Том Хэнкс пожелал стать взрослым, а на следующий день превратился в тридцатилетнего.

Что ж, теперь мне любопытно.

— И что тебе напророчили в будущем?

Она снова смотрит на мои губы, словно хочет заставить меня чувствовать себя неловко или представлять то, что я никак не могу забыть.

— Неважно. У меня его больше нет. — В ее улыбке сквозит грусть. — И если ты потерял карточку, это в любом случае не произойдет.

Я пожимаю плечами.

— Все равно любопытно.

— Могу я спросить тебя кое о чем? — шепчет она.

Я киваю и отпиваю еще, прежде чем снова посмотреть на нее.

— Как ты думаешь, если сделать что-то хорошее, можно ли так стереть плохое?

Мои колени ноют от желания подняться из этого скрюченного положения, но я не могу. Не тогда, когда она спрашивает меня о таких вещах. Я молча улыбаюсь и сажусь на землю перед ней.

Она подносит к моему рту красную лакричную конфету. Я открываю его и откусываю от жевательной вишневой палочки.

— Я думаю, что мир устроен не так. Вещи можно разделить на черное и белое. На правильное или неправильное. А вот причины, по которым они делаются, — почему — вот что может быть серым.

Я опираюсь предплечьями на согнутые колени и наблюдаю, как она кивает в ответ на мои слова.

— Что плохого ты могла сделать? — Несколько недель назад я мог предположить практически что угодно, но время, проведенного с ней, заставляет меня чувствовать, что это я могу сделать что-то плохое любому, кто мог причинить ей боль.

— То, что люди обычно ненавидят. — Она тянет руку за бутылкой. Я передаю ее обратно, прекрасно осознавая, как при этом ее пальцы снова касаются моих. Ее язык высовывается и проводит по горлышку, когда она прижимает бутылку к губам.

Я невольно сглатываю в ответ. Одно это небольшое движение бьет меня прямо в живот, а затем спускается к паху. Вместо того чтобы заполнить наступившую тишину, я даю ей возможность успокоиться и сказать мне все, что ей нужно, чтобы почувствовать себя лучше. Я жажду услышать от нее хоть что-то похожее на правду.

— Я влюбилась в Филиппа, когда мне было шестнадцать. Он был моим первым… всем. Я была блаженно наивна, думая, что просто проживу с ним жизнь. Даже когда его семья переехала, я продолжала писать ему. Из-за этого у меня никого не было в колледже, а потом я потеряла отца.

Она снова поднимает взгляд, ее глаза наполняются слезами. Она смахивает их и опускает взгляд на свою руку, которую я только что накрыл своей.

— Продолжай, я слушаю.

Она нахмуривает брови, как будто переживает все прямо сейчас, рассказывая мне об этом.

— Мы потеряли связь. Я стала жить дальше. В основном. Я переехала в город и начала работать в компании по организации мероприятий, клиенты которой сильно отличались от тех людей, среди которых я выросла. В итоге я действительно преуспела в этом. Клиенты хотели, чтобы я организовывала их мероприятия и свадьбы. Я сделала себе имя. — Она прочищает горло. — В Колорадо.

Лгунья. Она никогда не была в Колорадо. Но все остальное, что она говорит, кажется слишком искренним, чтобы не быть правдой.

— Мне поручили вести свадьбу для одного высокопоставленного клиента. Меня наняла мать невесты, что было вполне обычным делом. Но когда я встретилась с парой, женихом оказался Филипп. Оглядываясь назад, можно сказать, что мне следовало отказаться от этой затеи. Я знала, что ничего хорошего из моего участия в планировании этой свадьбы не выйдет.

— Но ты этого не сделала?

Она делает еще один глоток.

— Нет, не сделала. — Вздохнув, она продолжает, настороженно глядя на меня. — Возможно, я снова перестану тебе нравиться после того, как ты это услышишь.

Я наклоняю голову.

— Ты мне никогда не нравилась.

Когда она поднимает брови, я объясняю.

— Я не доверяю людям. И меньше всего тем, кто что-то скрывает.

Она поднимает взгляд от того места, где я глажу пальцем ее костяшки. То, как эта женщина умеет показать свою уязвимость, похоже на гребаный наркотик. Я хочу попробовать его, поглотить его и сказать все, что она хочет услышать, чтобы она оставалась такой открытой.

— Все началось с текстовых сообщений о свадьбе. Затем небольшие подшучивания, которые переросли во флирт. Я даже не поняла, что прошло несколько месяцев, а я ни с кем по-настоящему не встречалась и даже не искала встреч, потому что снова начала влюбляться в него. — Сделав паузу, она судорожно сглатывает. — Я с нетерпением ждала его сообщений. И при этом я продолжала планировать его свадьбу с другой. Единственный раз, когда я осталась с ним наедине, был тот вечер, когда я сказала ему, что больше никогда не хочу его видеть.

Очевидно, что ей стыдно за то, что произошло в ту ночь, потому что она убирает свою руку от моей, возможно, нуждаясь в пространстве.

— Он позвонил и сказал, что его невеста не понимает его так, как я, и что ему следовало жениться на мне, а не на ней. Что ему нужно увидеться со мной и поговорить о своих чувствах.

Я действительно чертовски ненавижу этого парня.

— Он сказал, что приедет куда угодно. Ему просто нужно было поговорить со мной. И я по глупости согласилась. — Вытерев очередную слезу, она издает отрывистый, фальшивый смешок. — Я надеялась, что он скажет то, что я ждала услышать. Что он порвал отношения. Что ему нужна именно я. — Она опускает глаза, ковыряя большой палец. — Я была на складе и просматривала старые вещи отца. — Ее голос становится мягче. — Я ненавижу себя за то, что я оказалась именно там.

Если этот парень прикоснулся к ней без ее согласия…

— Он поцеловал меня. И я хотела этого. Это был единственный раз, когда у нас был физический контакт. Все, что предшествовало этому, было разговорами и сообщениями. — Ее глаза встречаются с моими, и она недоуменно качает головой. — Может, это еще хуже. Я думала, что раз ему так срочно понадобилось увидеться со мной, то он прекратил отношения, потому что Филипп, которого я знала, был хорошим парнем. Тот, которого я знала в подростковом возрасте. — Она останавливается и молчит мгновение, а я сдерживаю себя, чтобы снова не взять ее за руку. — Ситуация накалилась, и он сказал, что ему нужен секс со мной. Только один раз… чтобы выбросить меня из головы.

Злость, которую я испытал, когда она начала рассказывать мне о том, что хотела этого мужчину, даже отдаленно не сравнится с тем, как я взбесился, услышав, что кто-то, черт возьми, мог сказать ей такое. Кто-то, кто уже планировал жизнь с другой женщиной.

— Мне никогда не было так стыдно за себя. — Еще одна слеза капает с ее щеки. — Я даже не поняла, что он сказал, пока его рука не оказалась у меня в штанах, и он… У меня даже не было возможности осознать происходящее, не говоря уже о том, чтобы насладиться им. А он уже кончил. — Она пытается рассмеяться, но это больше похоже на гримасу. — Он сделал буквально пару движений и кончил мне на ногу. Мне никогда не было так противно, как в тот момент. Я сказала ему, что думала, что я ему небезразлична, но когда он посмотрел на меня с сочувствием, как будто ему было жаль меня за то, что я все неправильно поняла, я сорвалась. Я крикнула ему, чтобы он убирался и что я больше никогда не хочу его видеть. А он сказал мне, что я всегда буду ему дорога, но он должен воспользоваться предоставленной ему возможностью.

— Что, блядь, это значит? — Я встаю, отмахиваясь от комаров, которые действуют мне на нервы, и вспоминаю, что оставил зажигалку в коробке со снастями рядом со стопкой дров для растопки.

Она улыбается мне, когда я отрываюсь от огня.

— Мы принадлежали к другому классу людей, чем клиенты, на которых я работала. Его невеста — дочь довольно известного человека, управляющего огромным финансовым учреждением. Его карьера и образ жизни, к которому он стремился, зависели только от того, женится ли он на ней. Я была случайностью или неудобством. — Она поглаживает ладонями верхнюю часть бедер, решая, чем еще она хочет поделиться. — Я думала, что я ему небезразлична, и никогда в жизни не чувствовала себя так глупо из-за того, что ошибалась.

Голова болит от того, что я так сильно стискиваю зубы. Мои кулаки сжались от желания ударить следующего Филиппа, которого я встречу, прямо в гребаное ухо. Однако я проглатываю все это, потому что она говорит мне правду, и это может быть частью того, что мне не терпится понять.

— Как это привело тебя сюда?

Она прочищает горло и выжидает несколько секунд, прежде чем ответить:

— Мне нужно было уехать.

Я не могу понять, умалчивает ли она о чем-то, или она покраснела из-за бурбона, который потягивает.

Солнце едва успевает сесть, как небо над нами становится темно-синим, а розовые оттенки заката исчезают. И я, хоть убей, не могу вспомнить, почему я так упорно пытаюсь выяснить, что она скрывает. Я полагал, что это что-то опасное, а не идиотский бывший, из-за которого она хочет начать все сначала и забыть о своих дерьмовых решениях.

— Он никогда не планировал бросать ее. Не знаю, думала ли я, что он сделает это. И я все равно позволила этому случиться. И это та часть, которая… — Она делает глубокий вдох, а на выдохе говорит: — Я должна была понять. Сегодня в книжном клубе я подслушала, как несколько женщин говорили обо мне, и мне показалось… — Я смотрю, как она качает головой, пытаясь разобраться в том, что послужило причиной всего этого. — Мне показалось, что я снова стала той девушкой. Той, что не вписывалась в общество, но безумно старалась это сделать, и той, что решила продолжить отношения с мужчиной, зная, что это неправильно.

Нервно ковыряя кожу на большом пальце, она выдыхает еще раз, почти с облегчением от того, что произнесла это вслух. Я знаю, каково это — держать что-то в себе, потому что больше некуда это девать. Когда нужный человек еще не появился, чтобы услышать это. Мне приятно быть для нее этим человеком. И она не понимает, что по-настоящему плохой человек не стал бы так относиться к своим поступкам, как она.

Она смотрит на мою грудь, внезапно переставая смотреть мне в глаза, что меня не устраивает.

— Это и есть твой плохой поступок?

Это занимает какое-то время, но она кивает, слегка приподнимая подбородок.

— В общем-то, Лейни, из тех ужасных вещей, свидетелем которых я был, твой поступок не кажется таким уж плохим.

Языки пламени за моей спиной отражаются в ее глазах, когда она наконец поднимает их.

— Измена — это очень плохо, Грант.

— Да. Но я не думаю, что это входило в твои намерения. Ты все еще была влюблена в него. Ты хотела, чтобы он выбрал тебя. А он хотел изменить.

Она делает еще один глоток бурбона, но замирает, не донеся его до губ.

— Я никому об этом не рассказывала.

Мне нравится, что она поделилась со мной.

— Я умею хранить секреты.

Она смотрит на меня, словно хочет сказать что-то еще. Я чувствую исходящую от нее энергию, которая почти пульсирует между нами.

— Это еще не все?

Судя по тому, как она отводит глаза, и по тому, как меняется язык ее тела — от расслабленных плеч до напряженной позы, — я жалею, что задал этот вопрос. Правда в том, что она мне небезразлична. Настолько, что мне не нужно давить. Когда она будет готова, надеюсь, она сама мне расскажет. Я буду рядом, чтобы выслушать.

— Лакрица. Есть еще? — Я меняю тему и заглядываю в сумку, набитую конфетами, а на ее губах появляется легкая улыбка.

— Есть.