День рождения

13

Среди них была и госпожа министерша. Ее очень беспокоили слухи, что упразднят литы: еще без денег останешься! Были и другие слухи: что лавочники спрячут товары — в таком случае деньги будут лежать в кармане и ничего на них не купишь. Что власть изменится, сомнений не было. Но жена министра все еще не теряла надежды: почему бы ее мужу не войти в новый кабинет? Врагов у него нет — в этом она была глубоко убеждена; он мягкий, добрый человек, его любят в министерстве и уважают в президентуре. Ей казалось, что предстоит очередная смена кабинета и самое важное теперь — действовать так, чтобы ее муж не остался в стороне, когда будут формировать новое правительство. Уже не говоря о том уважении, которым пользовалась их семья, прямой расчет быть министром и в материальном отношении. Вот домик куплен совсем недавно, а долгов за него уже не осталось — все выплачено до последнего цента. На прошлой неделе они с мужем ездили смотреть центр поместья, ей очень понравилось: совсем приличный дом, недалеко живописные окрестности Немана… Когда муж по возрасту уйдет из кабинета, можно будет сдать за хорошую цену дом в Каунасе и спокойно поживать в поместье, на лоне природы. Какие перевороты ни будут в правительстве, а в поместье всегда найдется что поесть…

Услышав новости, госпожа министерша вначале совсем не испугалась. Закончив работу в детской больнице, она спокойно вернулась домой. Мужа еще не было. Он позвонил ей, что ждет, когда его пригласят на заседание в президентуре. Тогда она, ни с кем не советуясь — домашние дела она всегда вела сама, — взяла деньги и отправилась со служанкой в город. Выйдя из машины на Лайсвес-аллее, она встретила директора департамента Юргайтиса, взволнованного, потного, и он рассказал ей ужаснейшие вещи. Ей все еще не хотелось верить. В городе было спокойно, и в знакомых магазинах ее, как всегда, быстро и вежливо обслужили. Она накупила нужных и ненужных вещей — материй, платьев, туфель, золота, серебра. Немножко было жаль потраченных денег, но, пережив когда-то инфляцию, она знала, что в период потрясений лучше всего держать ценные предметы, а не деньги. С помощью служанки она снесла покупки в машину, хотя продавцы предлагали, как всегда, доставить их на дом.

Однако то, что министерша увидела на улицах Каунаса, ее уже напугало. Выходя из ювелирного магазина, на Лайсвес-аллее она заметила необычную суматоху. По улице шла толпа незнакомых и, как ей показалось, злых людей. Они несли красное знамя и пели какую-то неизвестную, наверное революционную, песню. У собора раздавались непонятные крики. Подъехав поближе, она увидела их. О н и стояли на громадных танках. И госпоже министерше впервые за этот день сделалось дурно. О н и показались ей очень страшными, такими, от которых в с е г о м о ж н о о ж и д а т ь. Всего можно было ожидать и от толпы, окружившей танки. Госпожа министерша заметила Пятраса Карейву, стоявшего в сторонке на тротуаре. Он показался ей очень элегантным, с о л и д н ы м человеком. Она все еще собиралась когда-нибудь пригласить Пятраса Карейву и его жену на обед. Только он был очень бледный, о, какой бледный! Госпожа министерша наконец поняла, что момент очень серьезный. Ей стало еще страшнее.

Шофер настойчиво нажимал на клаксон. Трудно было пробиться через толпу. Госпожа министерша удивлялась, что толпа еще не нападает на машину, а, наоборот, уступает им дорогу. Вообще было странно, что солдаты и толпа не громят витрины и не расхищают товары. Но госпожа министерша была уверена, что они просто еще не успели войти во вкус и побаиваются полиции. Полицейский у здания службы безопасности, увидев машину министра, как всегда, отдал честь. Это показывало, что порядок еще существует, и госпожа министерша вздохнула с облегчением.

Когда она вернулась домой, мужа еще не было. В салоне в розовом плюшевом кресле сидел одинокий гость.

— А, милый отец Иеронимас, — обрадовалась жена министра. — Какой дорогой гость! Какой дорогой гость!

Отец Иеронимас, высокий, краснолицый монах средних лет, с пронзительными карими глазами, положил на столик заграничный журнал, который он листал, ожидая хозяйку, и легко поднялся. Ему было не ново бывать в домах высших кругов Каунаса, бросалось в глаза, что здесь он чувствовал себя непринужденно, словно мирянин попавший в салон хорошей знакомой, где он бывает каждую неделю.

— Простите, мадам, — сказал он, прикладывая к сердцу руку и чуть заметно кланяясь, — я ворвался в ваш дом хотя мне сказали, что вас нет… Но время и обстоятельства, я думаю, оправдывают мое неожиданное вторжение. Когда вернется господин министр?

Он не сказал, как говорили другие гости, «его превосходительство», и это было совершенно понятно: отец Иеронимас представлял на этой земле высочайшую власть.

— Он мне звонил — ждал когда его вызовут на заседание к его превосходительству.

— К президенту? — спросил отец Иеронимас. — Да, да… А после этого он не звонил?

— Не знаю. Я была в городе. Садитесь же, окажите честь!

Монах и министерша уселись друг против друга.

— Отец Иеронимас, вы знаете все, объясните же, наконец, что все это значит? — почти закричала она, с трудом справляясь с приступом истерии, крепко сжав платок во влажной ладони.

Монах снова положил руку на сердце.

— Все в руке божьей, мадам, — ответил он. — Без его воли и волос-.

— А вы видели и х? — спрашивала министерша. — Видели? Ведь это ужасно!

— Да, мадам. Грядут дни великих испытаний, как для матери-церкви, так и для всех верных детей ее. Царство сатаны…

— Но скажите, скажите: что вы узнали нового? Я только что была в городе. Что там делается! Что там делается!

— Вы уже слышали, мадам, — оглянувшись по сторонам и наклонившись к самому уху министерши, зашептал монах, — наш высокий человек…

— Президент?

— Да… Он покинул родину… Его постоянная забота о церкви, его помощь нашему ордену оставили глубокий след в наших сердцах. И братья молятся за него…

— Что? Господи! Он погиб! — госпожа министерша схватила монаха за руку и крепко сжала.

— Нет, нет, прошу успокоиться. Я уверен, что он благополучно… И его семья…

Госпожа министерша несколько оправилась. В комнату вошел министр. Он тяжело дышал, его короткие ноги ступали нетвердо, он утирал платком потную лысину. Поцеловав жену в висок и подав руку монаху, министр в изнеможении упал в кресло.

— Медардас, ты слыхал? — подняла на него глаза жена. — Отец Иеронимас говорит — его превосходительство президент…

— Знаю, — глухо ответил министр. — Мы ждали, пока нас вызовут в президентуру. А он всех оставил и, говоря попросту, удрал… — Вдруг его голос сорвался. — Удрал, удрал, — завизжал он, подняв руку, будто угрожая кому-то, — денежки захватил, жену и прочее… Это мерзость!

Министр вскочил со стула и забегал по комнате. Его нельзя было узнать. Он, такой мягкий, воспитанный человек, вдруг так страшно начал говорить о его превосходительстве, о том, чье имя у них в доме всегда произносилось с величайшим уважением. Он даже не мог взять себя в руки при таком госте.

— Что теперь будет? Что будет? — Министерша сорвала очки, швырнула их на столик и все повторяла: — Что теперь будет? Погибла Литва! Погибла! О господи, господи!

Отец Иеронимас смотрел спокойно и сочувственно.

— Успокойтесь, мадам, — шевелил он полными, красными губами. — Силы, пусть силы придаст вашему духу господь. Мы должны все серьезно обсудить…

Жена министра с благодарностью положила свою похолодевшую руку на жаркую, сильную ладонь монаха. Ей стало немного легче.

— Мы должны ехать! Ехать! — через минуту, вскочив с места, снова закричала министерша. — Скорее отсюда!

— Куда ты хочешь ехать? — сложив за спиной руки, остановился перед ней муж.

— За границу! Все равно куда! Только не оставаться здесь, с ними! Я не хочу их видеть! Они мерзкие, ты понимаешь, Медардас, — мерз-кие! Я их боюсь…

— С ума сошла! — ответил муж. — А служба? А дом?

— Господи, небо рушится, а он о доме думает! — горячилась госпожа министерша. — Я не могу здесь оставаться! Лучше подохну под забором, а с ними не останусь, с этими оборванцами!

— Господин министр, — монах поднялся с места и заговорил тихим, глуховатым голосом, — грядут дни великих испытаний. Я говорил с отцом Целестинасом. Он послал меня: «Уговори, убеди — пусть едут».

— Ты видишь, — сказала жена министра, — ты видишь, Медардас? И отец Иеронимас, и отец Целестинас советуют…

— Вы все время были на виду. Найдутся такие, кто захочет отомстить, свести счеты… Природа человеческая несовершенна, — все еще бубнил монах.

— Но как это, детки? — вдруг остановился министр. — Я же должен подать в отставку, передать свой пост…

— Кретин! — не сдержалась госпожа министерша. — Небо на голову рушится… Кому же ты будешь подавать прошение? Сам ведь знаешь — президент уже за морями-океанами…

Бросить все сразу, оставить дом и службу — нет, министр не привык принимать такие решения не подумав! Теперь жена его торопила. Монах заявил, что, если они потеряют еще час, ехать уже будет поздно. К счастью, министр вспомнил, что недавно он на всякий случай получил германскую визу — для себя и жены. И, вспомнив это, обрадовался, как ребенок.

Словно угадав мысли министра, отец Иеронимас сказал:

— Надеюсь, ваш паспорт и визы в порядке? Так ведь, господин министр? Теперь — остальное… О детских яслях прошу не беспокоиться, — обратился он к жене министра, — отец Целестинас уже послал туда верную женщину. Если она не справится, найдутся другие. Детишки будут за вас молиться. А что касается дома… Он куплен на ваше имя, не так ли, мадам?

— Да, на мое, — ответила жена министра, только теперь почувствовав, как трудно оставить насиженное гнездо.

— Если вы никому еще не успели оставить доверенность… Никакого юридического акта, конечно, составить не успеем. Я не знаю, будет ли это иметь значение в те дни, что наступают, но полагаю, что на всякий случай ваша записка, доверенность… может, лучше всего на имя отца Целестинаса…

Жена министра написала доверенность: дом с садом, со всей мебелью и врачебным кабинетом временно отдается под опеку отца Целестинаса. Она не раз встречалась с ним на заседаниях общества, беседовала о делах детских яслей и очень ему верила. Когда она подписывала доверенность, ее глаза вдруг наполнились слезами. Она оставит все — этот прекрасный, новый, опрятный дом с паркетом, центральным отоплением, стенными шкафами, дорогими коврами, картинами и новой мебелью! Не желая показывать другим своих слез, она подошла к окну и через сетчатую занавеску увидела печальное, багровое вечернее небо над Каунасом — может быть, в последний раз.

Но теперь забеспокоился сам министр.

— Ехать так ехать, — засуетился он. — Вещей возьмем, сколько в машину влезет. Кстати, если они уже в Каунасе, то, может, вообще не стоит трогаться из дому? А вы, отец Иеронимас? Вы остаетесь?

— Вверим себя воле провидения, — ответил монах, снова прикладывая руку к атлетической груди и склоняя голову. — Мы — другое дело. Когда в опасности стадо Христово… А вы обязаны ехать, господин министр… Не только чтобы уберечь свою жизнь и счастье… Мы будем бороться здесь, а вы — там… против могущества сатаны. Вы еще можете пригодиться родине. У меня есть к вам большая просьба, от имени отца Целестинаса… Отсюда должен уехать важный человек, — Монах перешел на шепот, — ему угрожает очень большая опасность… Он будет одет в гражданское. Документы у него в порядке. Кто он — этого я бы не хотел говорить. Он сегодня должен добраться до границы…

Министр испугался: а что, если их поймают, задержат? А что, если этот человек действительно такой важный, что может навлечь беду не только на себя, но и на них?

Он позвал из спальни жену, которая вместе со служанкой уже укладывала меха, лучшую одежду и совала в узлы золотые и серебряные вещи. Госпожа министерша сразу согласилась с просьбой отца Иеронимаса.

— Господи! Наверное, это очень важно, если отец Целестинас просит… В машине останется меньше места, но мы многое уложим в багажник, потом два чемодана можно привязать сверху… Как-нибудь поместимся, отец Иеронимас… Господи!.. Уж как-нибудь, как-нибудь… А он с вещами?

— Нет, нет. Он без вещей. Он будет вас ждать во дворе костела Кармелитов, — шептал отец Иеронимас. — Узнаете его по белому платку, в который он будет сморкаться. В разговор лучше не вступайте — нельзя на сто процентов доверять даже собственному шоферу.

Отец Иеронимас благословил отъезжающих. Это был печальный час расставания. Жена министра заплакала, обняв служанку — старую, хромую, очень богобоязненную женщину, которая обещала свято слушаться указаний отца Целестинаса и отца Иеронимаса и беречь дом как зеницу ока.

Жене министра жаль было расставаться с отцом Иеронимасом — он был постоянный гость в их доме, как и во многих высокопоставленных семьях Каунаса. Правда, были и такие, кто называл отца Иеронимаса надоедливым, пронырливым и корыстным человеком, но жена министра его очень уважала, как и всех ксендзов и монахов. У кого нет недостатков! А отец Иеронимас, по ее мнению, был очень умен, очень любезен, очень услужлив. Кроме всего прочего, он вел финансовые дела в детских яслях, и госпожа министерша всегда была довольна его аккуратностью и рвением. Он умел найти подход даже к тем богатым семьям, которые слыли безбожниками. И в эти семьи, как любила говорить госпожа министерша, он вносил луч божьего света, радости и веры. Неудивительно, что, например, известный адвокат, безбожник Маркуза, старый холостяк, умирая, отписал свой дом монастырю. Это, несомненно, были плоды хорошего влияния отца Иеронимаса. Закоренелый безбожник перед смертью помирился со всевышним.

В последний раз госпожа министерша и его превосходительство посмотрели на свой домик. Он был так прекрасен! Свежевыкрашенный, он стоял за зеленым заборчиком, в тихом, укромном месте, среди деревьев и зелени. И вот они покидают свой угол, где еще так недавно мечтали провести старость…

Перед домом стоял уже нагруженный вещами новый, просторный автомобиль. Шофер еще не совсем понимал, куда они собираются ехать. С горы Витаутаса они спустились в город по улице Пародос. По темнеющим улицам Каунаса все еще шли танки. У поворота на Лайсвес-аллею пришлось подождать — никак нельзя было проехать через скопление танков. Когда машина остановилась у костела Кармелитов, у ворот показался элегантно одетый человек средних лет. Незнакомец стоял в воротах и сморкался в белый платок. Когда он опустил вниз платок, жене министра бросилось в глаза — на лице незнакомца на левой щеке был шрам. Такой шрам мог быть нанесен шпагой на дуэли или на фронте… Незнакомец незаметно кивнул головой. В левой руке он держал небольшой коричневый чемоданчик. В светлом летнем пальто, светлой шляпе он был похож на высокого чиновника, уезжающего в отпуск.

Открылась дверца машины, незнакомец еще раз кивнул сидящим в ней, как бы спрашивая, куда ему садиться. Жена министра оставила один откидной стульчик свободным и головой указала на него. Не говоря ни слова, незнакомец сел, положил на колени свой чемоданчик, дверца автомобиля захлопнулась, и они уехали.

Жена министра поинтересовалась, удобно ли гостю. Гость повернулся к сидящим сзади, на его левой щеке снова проступил шрам. Он благодарно улыбнулся, кивнул головой и тихо сказал:

— O ja, danke schön, gnädige Frau![16] Ошень шпасибо, зо?

Министр еще хотел что-то спросить сидящего спереди, но не успел открыть рот — жена толкнула его в бок. Он понял, что в их машине едет важный человек, о котором никто не должен знать, даже они сами. Жене было немножко страшновато, но зато очень приятно, что даже в это трудное время они могут оказать небольшую услугу отцу Целестинасу.