День рождения

30

А в семье Гедрюсов не все было в порядке. Далеко не все. Эдвардас сразу после возвращения из Москвы, поймав у вокзала первую попавшуюся машину, примчался в Шанчяй. «Будет неприятно встретиться с Йонасом, — думал он в машине. — С того памятного утра, когда я встретил его на Лайсвес-аллее пьяного… А может, ничего, может, все уже уладилось…»

Но, увы, не все было в порядке. Шанчяй еще спал, по проспекту Юозапавичюса бежали первые, полупустые автобусы. В свете утра серели заборы, женщина подметала улицу, мелькнула красная бензоколонка, зеленый киоск с фруктовой водой, маленькие садики манили утренней прохладой. Справа блеснул Неман — его закрывали жилые дома, склады, какие-то постройки. Эдвардас подъехал к дому. В огороде хлопотала мать. Она подняла голову, и Эдвардас сразу заметил, что глаза у нее грустные. Как всегда, при виде сына мать обрадовалась, ее лицо просветлело, даже появилась улыбка, но тотчас же исчезла, и Эдвардас увидел у краешков ее губ непривычные морщины. Мать казалась старше своих лет. Эдвардас прижал ее к себе, и она, не сдерживаясь, заплакала.

— Что ты, мама? Успокойся, не плачь, пожалуйста… Что с тобой?

— Отец снова болен, — сказала она. — И Йонас ушел.

— Куда ушел?

— Из дома. С отцом поругались.

— Что? Йонас все такой же?

— Хуже. Мне кажется, еще хуже, — ответила мать.

— А Бируте?

— Устроилась в магазин. Собирается на работу.

Эдвардас сразу понял — в семье не хватает денег. Он долго сидел в тюрьме, потом и Йонас, семья за это время наделала долгов. Теперь доходы Эдвардаса нерегулярны, мать отказывается взять у него сотню-другую, когда он получает гонорар. И Йонас, как видно, совсем не помогает дому.

В комнате Эдвардас увидел, что Бируте и отец тоже невеселы. Глаза у Бируте были заплаканные, покрасневшие. Она собиралась уходить. Отец лежал в кровати, небритая седая борода и седые волосы очень его старили.

— Уже вернулся? — увидев сына, отец явно повеселел и приподнялся на постели. — А мы здесь читали твои описания про Москву. Так что, значит, и в Кремле был, и Сталина видел?

— А как же, отец! Какой из меня журналист, если бы в Москве ничего не увидел! Я тебе «Золотое руно» привез.

— Спасибо, спасибо, сын, — ответил отец. — Наверное, замечательный табак.

Эдвардас роздал подарки. Отцу вручил пачку табаку, Бируте — шелковый шарф и духи, матери — платок. Конечно, подарки скромные, но у него в Москве, как на грех, было мало денег.

— Ой, мама, как тебе идет этот платок! — воскликнула повеселевшая Бируте. — И мой шарфик ничего, — сказала она, вертясь перед зеркалом.

— Табак, видно, хороший, — принюхиваясь к своему подарку, хвалил отец. — Медом, как из улья, несет! — и поставил желтую коробку на табурет у кровати, рядом с лекарствами.

— Отцу врач еще перед сеймом курить запретил, — как бы между прочим сказала мать.

— Ничего, мать, мы еще покурим, не бойся, — ответил отец. — И потанцуем, и споем.

Эдвардасу стало стыдно. Он даже не знал, что отцу давно запретили курить! Подарки, привезенные матери и Бируте, вдруг тоже потеряли свою цену в его глазах, — наверное, женщины просто не хотят его огорчать.

И все-таки он был счастлив — ведь он дома! В тюрьме ему казалось, что вот эта комната страшно высокая, а на самом деле он чуть не задевает головой за балку. Все как-то сжалось, уменьшилось. Родители ему всегда казались очень старыми: ведь сорок или пятьдесят лет — это не шутка! А оказывается, тогда они были молодые; только теперь начинают стареть.

— Что с тобой, папа? — сказал Эдвардас, садясь рядом с кроватью и всматриваясь в бледное лицо отца.

— Плохи мои дела, — ответил отец. — Здоровье, как говорят, пошатнулось.

— Но ведь в сейме ты так хорошо держался, и на митинге перед театром…

— Ты меня слышал? — обрадовался отец. — Да, помню, ты там стоял неподалеку. Ну, как? Ничего твой отец?

— Прекрасно. Правду говорю. Я тобой очень гордился и тогда, и позже…

— Может, и правду врачи говорят, что на одних нервах держался, — вздохнул отец. — А вот теперь, брат, на ногах не могу устоять, и с сердцем что-то неладное. Я все думаю, это сметоновские холуи мне почки отбили, вот поясницу и ломит. И ноги не хотят слушаться.

Отец поморщился и, помолчав, продолжал:

— И Йонас… Он тоже мне здоровья не прибавил.

— Не говори, отец, не волнуйся, — вмешалась Бируте. — Я сама расскажу Эдвардасу или мама.

— Ничего, — сказал отец, — начал — так кончу. Тяжело, когда родной сын становится тебе чужим.

— Успокойся, не надо, — сказала мать.

— «Успокойся», «успокойся»! Только и знаете! — в глазах отца мелькнуло раздражение, а может быть, и горе. — Казалось бы, всех детей одинаково растишь, одинаково хочешь людьми сделать, а глядишь — один человек человеком, а другой… Эх, и говорить не хочется.

— Знаешь что, отец, — сказал Эдвардас, — я же рос вместе с Йонасом, мы и в тюрьме вместе сидели. Он тогда держался отлично, ничего не скажешь. Он парень хороший, только воля, как мне кажется, у него слабая. А потом — товарищи его тянут, вот в чем вся беда. И как-то слишком легко он к жизни относится.

— Да, да, — согласился отец, — несдержанный он, распущенный. Вернулся, понимаешь, пьяный, как свинья, на сестру замахнулся, а когда я на него прикрикнул, он и на меня, на своего отца…

— Не надо, не рассказывай! — закричала Бируте и выбежала из комнаты.

— Брат о брате все должен знать, — ответил отец. — Не хочу я от него прятаться, понятно?

Мать тихо заплакала у печки, а отец упрямо продолжал невеселый рассказ:

— После того неудобно нам стало вместе жить. Как хочешь, а не мог я дальше это все переносить, крики эти его и пьянство. Он и ушел. Уже неделя, как глаз не кажет.

— Где же он живет?

— Бируте говорит — квартиру снял. Боюсь, недолго это протянется… Если захотелось пить и развратничать — деньги нужны…

— Он еще работает?

— Не знаю, как он там работает. А пропивает со своими дружками больше, чем получает…

— Знаете, я очень много думал об Йонасе. Мне кажется, что у него дурные друзья. Теперь всякие злые люди только и смотрят, как бы использовать нашу близорукость, а другие откровенно стараются нам повредить… Вот я и думаю, что Йонаса надо убрать из этого магазина. Я обязательно поговорю, где надо. Пусть вызовут Йонаса… Нельзя же смотреть, как он гибнет…

— Поговори, поговори, сыночек, — ответила мать, садясь рядом с Эдвардасом и поглаживая его руку. Ее глаза были полны слез.

А отец сказал:

— А мне надоело, откровенно скажу… Как постелет, так и выспится.

Мать собирала на стол.

— Мама, я только чаю выпью — и на работу. Я еще с редактором не виделся, — сказал Эдвардас.

— Всегда ты так, сыночек. Не успеет чаю выпить — и снова его нет. Забываешь нас, стариков.

В словах матери Эдвардас почувствовал справедливый упрек, и ему стало ее жалко.

— Что ты говоришь, мама? Это неправда, ведь я действительно очень занят. Мы новую Литву строим, социалистическую.

— А ты бы нам о Москве рассказал, — попросил отец. — Хватит этих моих разговоров. Говоришь, и в Кремле был? Ну, как там? Как наша делегация?

Эдвардас рассказывал о Москве, и отец его слушал с искренним удовольствием, только изредка прерывая своими замечаниями или воспоминаниями.

У собора Эдвардас выскочил из автобуса, и первый, кого он увидел, был Андрей Котов.

— Как хорошо, что я вас встретил! — воскликнул Эдвардас, здороваясь с Котовым. — Вот я и из Москвы.

— Значит, нашу Москву видели! — обрадовался Котов. — Как она вам понравилась? Рассказывайте, рассказывайте.

Эдвардас отвечал неохотно, и Котов заметил, что он невеселый.

— Что с вами, Эдуард Казимирович? Вы сегодня какой-то не такой…

— Эх! — махнул рукой Эдвардас. — Отец болен, с братом неприятности… Где тут все перескажешь!

Вдруг внимание Эдвардаса привлек какой-то парень. Идет, опираясь на тросточку. «Да ведь это же Андрюс!» Тут же, на улице, старые друзья обнялись и поцеловались.

— Андрюс, милый! — воскликнул Эдвардас. — Ну как ты? Как твоя нога?.. Только сперва познакомься с моим другом, подполковником Котовым. Он твой тезка, тоже Андрей… Помните, я вам рассказывал, — обратился Эдвардас к Котову, — как мы столкнулись с бандитами? Вот он и есть тот Варнялис, которому бандиты… Знаешь, — сказал Эдвардас и хлопнул себя по лбу, — чуть не забыл тебе сказать. Мы с товарищем подполковником были у тебя в Бразилке, с твоим отчимом разговаривали.

— Да, правда, — сказал и Котов. — Не назвал бы вашего отчима светлой личностью. Вот мать у вас прекрасная.

— Мне тоже неприятно, — покраснел Андрюс. — Мой отчим, скажу откровенно, это человек, погибший в классовой борьбе, товарищ подполковник…

— Ну, ничего, — улыбнулся Котов. — С вашим отчимом у нас была любопытная, сказал бы даже — принципиальная беседа. Что ни говори, человек несколько своеобразный…

— Знаете что, — перебил Андрюс, — в моей жизни сегодня самое большое событие. Можете меня поздравить. Мы переселяемся из Бразилки.

— Получили новую квартиру? — спросил Котов. — Я же говорил вашему отчиму, что обязательно получите, а он и верить не хотел.

— Да, вот как вернулся из Шиленай, в тот же день пошел в Центральный комитет комсомола, — горячо рассказывал Андрюс, — а они мне тут же предлагают квартиру. «Тебе, как жителю Бразилки, говорят, и пострадавшему в классовой борьбе, квартиру даем сразу, вне очереди. Какой-то Борхерт, говорят, неизвестно куда исчез, — бери, говорят, если понравится». Прихожу — квартира громаднейшая: две комнаты, кухня… И — боже мой! — какая мебель, посуда, и еще радио играет! Полная энциклопедия в шкафу. Мне даже как-то не по себе стало. За что мне такая квартира? Не привык я так жить. Но секретарь говорит: «Поживи и ты как человек. Видели мы твою лачугу — собаке в ней жить, а не людям». А другим дома выстроят — в Вилиямполе, в Шанчяй. Говорят, Бразилку скоро сносить будут. Вот что делает советская власть. Сегодня после обеда переселяемся в новую квартиру, а завтра… нет, лучше послезавтра, в субботу, у меня скромное новоселье. Приходите, пожалуйста…

— Но это неудобно, ведь у вас соберутся друзья, я только буду вам мешать, — сказал Котов.

— Что вы говорите, товарищ подполковник! Наоборот, для меня такая честь…

— Честь честью, — улыбнулся Котов, — а как вы, Эдуард Казимирович?

Эдвардас сразу согласился и сказал, что и Котову не стоит отказываться, если только время позволяет.

Андрюс был на седьмом небе от радости. «Представитель Красной Армии, — думал он. — И известный молодой поэт. Вот удивятся Юргила и Стримас! Ей-ей, сенсация!»

— Закуски и напитки, конечно, приносят с собой гости, — сказал Котов, подмигивая Эдвардасу, — а музыка — хозяйская.

— Ясно! А ты, Андрюс, не рассердишься, если я приду с девушкой? — спросил Эдвардас.

— Что ты говоришь! Конечно, нет. И вы, товарищ Андрей…

— Что касается девушки, то, к сожалению, здесь у меня никакой нет, — сказал Котов. — Моя — в Москве.

— Правда, ты же недавно из Москвы! — снова воскликнул Андрюс, посматривая на Эдвардаса. — Обязательно нам расскажешь, когда придешь. Вот будет здорово! Значит, ровно в восемь. И запишите адрес.

В субботу Андрюс Варнялис стал беспокоиться еще с утра. Переезжали они уже в четверг. Грузовик, который дали в комитете комсомола, даже в единственный рейс отправился почти пустой — не брать же прогнившую кровать или стол, ножки которого вбиты в глинобитный пол! Мать собрала одежду, сложила посуду, хотя Андрюс доказывал, что в новой квартире всего полным-полно.

Мать переезжала на новую квартиру без особой радости — думала, что хозяин еще вернется и выбросит их вон. Всю свою жизнь она жила как нищая, работая на чужих, и привыкла к мысли, что только господа могут жить красиво и в хороших квартирах, и теперь никак не могла понять, как это ее семья вдруг переселится в квартиру, устланную коврами, с платяным шкафом, с круглым сверкающим столом в столовой, над которым, как в костеле, горит люстра, с письменным столом у окна, с какими-то странными картинами на стенах. А отчим, узнав об этом, сказал:

— Мое дело — сторона. Барином я никогда не был и не буду. Начхать мне на все, если хотите знать, — и исчез из дому, даже не взглянув на новую квартиру.

— Ничего, ему понравится, вот увидишь, мама, — убеждал Андрюс мать. — Голову даю на отсечение, что понравится.

— Сыночек, снял бы ты эту, — сказала мать, показывая на висевшее в спальне изображение голой женщины. — И смотреть стыдно.

— Эта ничего, мама. Две я уже снял. Те были похуже…

«Кто был этот Борхерт? — думал Андрюс. — Если судить по оставшимся в квартире книгам, несомненно, немец». Кроме энциклопедии Брокгауза, несколько томов которой Андрюс уже перелистал, — там были занимательнейшие картинки и карты, — в книжном шкафу стояла книга в черном переплете с золотым тиснением — «Майн кампф» Адольфа Гитлера, были там и книги о Восточном пространстве, об исторической миссии германской нации, о расизме, о летчиках Рихтгофене и Лени Рифеншталь. Наверное, Борхерт их читал — некоторые места в книгах были отчеркнуты сбоку зеленым или синим карандашом.

На нижних полках лежали издания очень своеобразного характера. Открыв одну из этих толстых книг, Андрюс даже рот разинул: он увидел такие картинки, от которых его пот прошиб, и он, быстро захлопнув книгу, сунул ее обратно в шкаф. Взял вторую, третью — оказалось, все полны порнографических картинок. Книги были изданы роскошно, на дорогой бумаге. Как видно, наряду с интересом к Гитлеру и его теориям у хозяина этой квартиры была еще одна страсть.

Книги, особенно с нижних полок, стыдно было показать матери. Лучше Андрюс посоветуется с Эдвардасом, что с ними делать.

Даже поверхностное знакомство с квартирой сулило всякие неожиданности. Под радиоприемником «Телефункен» был, например, шкафчик, который Андрюс никак не мог открыть — не было ключа. С большим трудом отковыряв замок загнутой проволокой, Андрюс обнаружил в шкафчике бутылку кюммеля, две — «Асбах Уральт», а также две бутылки с высокими горлышками — в них был мозельвейн. Тут же, в шкафчике, на полочках стояли высокие, красивые рюмки — для вина и низкие, широкие — для чего-то еще.

«Еще одна страсть, — сказал себе Андрюс. — Наверное, этот Борхерт любил пожить. Здесь у него, конечно, бывали гости, думаю — женщины, первые красавицы Каунаса. Хорошая находка для новоселья, не придумаешь лучше».

Андрюс не подозревал, что в действительности Борхерт был маленький, тощий, сморщенный человечек в гуттаперчевом воротничке и вряд ли каунасские красавицы могли им заинтересоваться.

Затрещал звонок. Андрюс побежал открывать дверь. На площадке стоял красноармеец, он держал что-то в руках.

— Здесь живут новоселы? — весело спросил он.

— Здесь.

— Вам посылает это подполковник Котов, — сказал красноармеец, — прошу принять.

— А что это такое?

— Сам не знаю, — ответил солдат и улыбнулся всем бронзовым, немного монгольским лицом.

— Прошу передать подполковнику Котову мою благодарность, — сказал Андрюс.

Он взял у солдата тяжелый пакет и понес в квартиру.

— Что бы это могло быть? — сказал он, опуская пакет на столик в кухне.

Мать перерезала шпагат. Господи! Там были большие булки, рыбные и мясные консервы, банки с вареньем, колбаса, две бутылки грузинского вина «Цинандали», по бутылке водки и армянского коньяка «Арарат». В маленьких баночках с жестяными крышками находился незнакомый деликатес — черная и красная икра.

— Даю честное слово, мама, — сказал Андрюс, — новоселье у нас будет гораздо лучше, чем еще полчаса назад можно было думать. Это посылает тот подполковник Красной Армии, который с моим товарищем Эдвардасом был у нас в Бразилке, помнишь?

— А я думала, он тогда на нас рассердился. Отец так невежливо с ними…

— Ничего подобного, мама, не рассердился. Оба сегодня вечером будут у нас. И знаешь, мама, там еще полный шкафчик бутылок. Скажи, чем тебе помочь? Воды принести — не надо: сама течет из крана. А дров? Дров, кажется, тоже не нужно: сунь вот эту вилку в штепсель — и все закипит.

— А мне, сыночек, не по себе в этой квартире — и все. Не знаю: что это со мной такое? — сказала мать. — Жаль старую оставить, что ли…

— Бразилку тебе жаль оставить?! — воскликнул Андрюс. — Ты, наверное, шутишь, мама? Иначе я твоих слов не могу понять… Советское же время, пойми! В классовой борьбе мы, пролетариат, победили. Ясно?

…Первым пришел Юргила. Он с любопытством вытягивал свою короткую, крепкую шею и рассматривал комнаты. Подошел к книжному шкафу, долго смотрел на сверкающие корешки зеленых томов Брокгауза, потом взял один том, раскрыл.

— Люблю хорошие книги, — сказал он, ставя том на место. — На днях прочел «Как закалялась сталь» Островского. Ну, скажу я тебе, и книга! Вот что нужно читать нашим ребятам! Кстати, ты знаешь, в этом году уроки начнутся позже.

— Слыхал. А я за все лето о гимназии даже не подумал. Времени не было…

— Конечно. Все ясно… А как твоя нога? Срослась?

— Да. Только вот когда много хожу или перед дождем…

— Такое дело, естественно, легко не проходит. Кость, наверное, задета… Я тебе не рассказывал — кажется, в гимназии у нас будет своя комсомольская ячейка. Андрюс, ты когда-нибудь думал, что мы сможем собираться открыто, свободно и не придется нам больше бояться шпиков? Черт подери, и не верится!

— Многому трудно сразу поверить, Винцас. Если бы мне еще два месяца назад кто-нибудь сказал, что мы переселимся в эту квартиру…

— А кто здесь раньше жил? — спросил Юргила.

— Какой-то гитлеровец. Смотри, какие тут книги…

Кто-то стучался в дверь. Андрюс побежал открыть. Перед ним стоял Антанас Стримас.

— Входи, входи, Антанас! — обрадованно закричал Андрюс. — А ты в другой раз не стучись, нажимай звонок, понятно? Здесь звонок устроен.

— У тебя уже есть кто-нибудь? — спросил Стримас, осмотревшись в передней.

— Нет, только Винцас Юргила. Я тебя с ним на улице знакомил, помнишь?

— Знаешь, я так одет…

— Ну что ты, Антанас! — сказал Андрюс. Стримас ему очень нравился с первой же встречи. — Не обращай внимания на буржуазные предрассудки!

Стримас поздоровался с Юргилой. Ребята еще мало были знакомы, но Стримас знал, что Юргила — лучший друг Андрюса, а Юргила столько наслышался об Антанасе от Андрюса, что тот ему казался настоящей романтической фигурой, почти героем, в одиночку вступившим в борьбу со сворой обезумевших охранников.

— Как экзамены? — спросил Юргила, посмотрев на застегнутый до самой шеи полосатый домотканый пиджачок Стримаса со слишком короткими рукавами.

— Повезло! — засиял Стримас. — Вчера результаты объявили. Хотел сегодня, пока уроки не начались, домой съездить, но вот товарищ Андрюс…

— Ну нет, новоселье обязательно надо отпраздновать!

«Говорить или не говорить? — мучительно раздумывал Андрюс, беспокойно расхаживая по комнате. — А что, если Эдвардас и подполковник не придут? Нет, это невозможно, они обязательно придут, я знаю…»

Громко затрещал звонок.

— Это они! — воскликнул Андрюс и бросился к двери.

Да, это были они! В пестром легком платье удивительно красивая, светлая и тоненькая девушка подала Андрюсу руку.

— Мне Эдвардас так много о вас рассказывал… — сказала она, и Варнялис от волнения покраснел. Он вспомнил, как еще перед выборами, перед поездкой в Шиленай, Эдвардас звонил из редакции какой-то девушке — конечно, этой, теперь ясно как день.

— Эляна Карейвайте, — просто сказала она.

За ней стояли Эдвардас и подполковник. Эдвардас тоже держал в руке пакет.

— Это для твоей мамы, — сказал он на ухо Андрюсу.

— Спасибо. Не стоило… — еще больше краснея, сказал Андрюс. — И вам спасибо, товарищ подполковник. Нам так неудобно… Вы такой добрый, что мы прямо не знаем…

Подполковник хлопнул Андрюса по плечу:

— Все в порядке, все в порядке, мой друг…

Гости прошли в столовую.

— Отчим дома? — снова шепотом спросил у Андрюса Эдвардас.

— Нет. Второй день не показывается…

— Что это вы там все шепотом, хотела бы я знать? — шутливо сказала Эляна.

— Это наш секрет, — ответил Эдвардас. Потом осмотрелся в столовой. — А знаешь, неплохо жил этот немец. Мебель солидная. Ковер, люстра… Посмотри, Эляна, — узнаёшь?

— Кажется, Бёклин? — сказала она, взглянув на картину: смерть играла на скрипке, а на столе перед ней стоял череп. — Я его не люблю.

— Я сниму, — услужливо сказал Андрюс, — если вам не нравится…

— Нет, нет, пусть висит. Но сам мотив — скрипач, смерть — я хотела сказать…

— В этой квартире вообще много странного, — сказал Андрюс. — Вот здесь, в шкафу, большой выбор фашистской литературы, сочинения Гитлера…

Вошла мать Андрюса — очень худая, плоскогрудая женщина с выцветшими волосами, одетая в свое лучшее платье.

— Господи, сколько гостей! — сказала она.

— Это все мои друзья, мама, — сказал Андрюс. — Пожалуйста, будьте знакомы.

— А я пойду помогу вам на кухне, — сказала Эляна и, не считаясь с ее протестами, пошла вместе с ней.

Снова затрещал звонок. Неужели отчим? Эдвардас заметил, как побледнел Андрюс. Что же это? Ведь гости уже в сборе. Однако Андрюс как ни в чем не бывало подчеркнуто спокойно пошел открывать дверь. «Что будет, то будет», — подумал он и решительно повернул ручку.

Дверь открылась, и он увидел двух молодых девушек. Одну из них он знал — это была комсомолка Даля из женской гимназии. Вторая, еврейка, была ему незнакома. Даля держала в руке букет цветов. Она быстро, как будто выучив заранее, сказала:

— Нас прислали из ЦК комсомола поздравить вашу семью. Нам сказали, что вы из Бразилки переселились в эту квартиру. И, говорят, вам еще ногу…

— О господи, весь город уже знает! — сказал Андрюс. Он смотрел в большие синие глаза Дали и не мог сдержать улыбки. — Заходите, пожалуйста…

— А это товарищ Фрида Бергайте, тоже комсомолка, — сказала Даля.

— Я знаю товарища Варнялиса, — смело ответила Фрида и крепко пожала ему руку. — Вы же в позапрошлом году мне давали уроки литовского. Забыли? Правда, я тогда была такая замухрышка, настоящий воробей. Неужели не помните?

— Теперь припоминаю, — сказал Андрюс, стукнув себя пальцем по лбу. — Ваш отец — сапожник, на Укмергском шоссе живет?

— Он самый.

— Вот и хорошо. Заходите.

— Нет, мы только вручить вам букет — и обратно, — сказала Даля.

— Нет, нет и нет! Я вас не выпущу. У нас сегодня новоселье. И гости интересные, — Андрюс подмигнул. — Вот увидите, девушки. Пожалуйста.

Уговоры подействовали, и девушки наконец согласились и присоединились к гостям. Цветы поставили в высокую хрустальную вазу — ее принесли из спальни и водрузили посередине стола.

— Как видите, наша компания неожиданно увеличилась, — сказал Андрюс. — Вот еще два товарища, комсомолки. Кто не знаком, прошу познакомиться.

Мать Андрюса и Эляна принялись накрывать на стол. Варнялис не помнил, чтобы в его жизни на столе когда-нибудь стояла такая красивая посуда, столько напитков и еды, чтобы у них за столом сидели такие интересные, прямо необыкновенные люди! Как все прекрасно!

Во дворе было еще светло, дверь на балкон распахнули, и видны были утопающие в садах новые дома на склонах Жалякальниса, а еще дальше, на самой горе, — громадное, красное, недостроенное здание костела Воскресения с громоздкой башней, похожей на высокую печную трубу.

Гости уселись за стол, и Котов сказал:

— Надо избрать тамаду.

— Объясните, пожалуйста, что значит тамада, — обратилась к подполковнику Фрида.

— Это грузинское слово. Ну, руководитель стола, что ли.

— Вы, вы будете тамада! — закричали гости.

— Ладно, согласен, — ответил подполковник. — Прошу наполнить рюмки. Вам вина, Елена Михайловна? — обратился он к своей соседке. — А вам, Эдуард Казимирович? Тоже вина? Погодите, какая это бутылка?

— Это немецкая, — сказал Андрюс. — Мы еще не пробовали. Посмотрим, что это такое.

— Я предлагаю выпить всем мужчинам по рюмочке водки. Вы согласны?

— Откровенно говоря, — ответил Юргила, — я водку не пью из принципа.

— Я тоже, — поддержал его Стримас. — Что-нибудь полегче можно?

Подполковник улыбнулся.

— Тогда вина. Это легкий напиток. Пожалуйста, передайте мне высокую рюмку. Вот эту. А мы, я думаю, — обратился он к Андрюсу и Эдвардасу, — все-таки попробуем московской, а? За нашу дружбу!

— Валио! Валио! — раздалось за столом.

Зазвенели поднятые рюмки, и все выпили до дна, кроме девушек, которые только пригубили.

Эдвардас рассказывал о Москве. Молодежь слушала затаив дыхание. Ведь он тоже герой: подумать только — был в Мавзолее, в Кремле!

— Подожди, — сказал Юргила Стримасу. — Твой отец ведь член делегации сейма и тоже был в Москве?

— Да, и он был, — скромно ответил Антанас.

«Нет, как ни крути, а есть вещи, которым можно завидовать», — подумал Юргила, а Даля спросила у Эдвардаса:

— Третьяковскую галерею вы видели?

— Как же, видел. К сожалению, только на бегу. Знаете, то сюда, то туда целый день, и времени не хватило.

Зазвенели ножом о тарелку.

— Прошу тишины! — сказал Котов. — Слово получает наш товарищ, виновник сего торжества Андрей Варнялис.

Андрюс встал. Его лоб от волнения покрылся испариной. Рукой отбросив вверх непослушные волосы, он начал высоким голосом:

— Товарищи! Не хочу говорить речей, но мне весело, чертовски весело сегодня.

— Не говори такие слова, — прошептал Юргила, — это не к лицу комсомольцу.

— Не важно, — отмахнулся Андрюс. — Не важны слова, важно, что сегодня удивительный праздник. Я даже не думал. А так получилось потому, что вы все такие замечательные люди, мои друзья… и подруги… все… Понимаете, вот почему. А за то, что мы теперь уже не рабы и весь наш народ, победивший в классовой борьбе, тоже, то я хотел бы поднять бокал за Красную Армию, понимаете, и за ее представителя, который почтил нас присутствием. Можете ли вы представить, товарищи, чтобы сюда пришел подполковник сметоновскои армии, а? Я не могу. А товарищ Котов не только пришел, он вообще наш друг. И мы, если придется, в одном окопе… Мы обещаем, даем слово комсомольца… Правильно я говорю? — обратился он к друзьям.

— Правильно! Правильно! — воскликнули Даля и Фрида.

— Мы согласны, — сказал Юргила.

А Стримас тихо, еле слышно, добавил:

— Дело ясное.

— И я предлагаю выпить за Красную Армию, — кончил свою речь Андрюс.

Все выпили. За столом становилось все веселее. Эдвардас захотел чокнуться с матерью Андрюса, которую никак нельзя было усадить за стол. Потом он поднял за нее бокал. Подполковник Котов признал, что вначале как тамада совершил ошибку — первый тост надо было поднять за хозяйку дома. Тут Фрида закричала:

— Песню! Давайте споем песню!

Песня звенела во всей квартире, лилась на уже потемневшую улицу, и было в ней столько души, веры, гордости за свою новую, великую родину, за новую, советскую жизнь!

После ужина Андрюс подошел к Эдвардасу и Эляне и сказал:

— Я хотел с вами посоветоваться, товарищ Эдвардас. Здесь этот немец немало книг оставил. Куда их девать?

— Покажи. Интересно!

Андрюс открыл шкаф. Полистав фашистские книги, Эдвардас сказал:

— Мусор. Надо просто выбросить. Куда их еще девать?

На одной из полок, за книгами, он заметил изящную кожаную папку. Вытащил ее, раскрыл и увидел каллиграфически написанный адрес:

— Ты видел эту папку? — спросил он Андрюса.

— Нет, а что там?

— Пустяки. Я хочу взять ее на память.

— Хорошая кожа, да? Возьми, если хочешь, — ответил Андрюс. — Пригодится для рукописей. Подожди, я тебе заверну.

— Нет, я сам заверну, вот в газету.

Юргила подошел к радиоприемнику и долго вертел ручку — надеялся поймать хорошую музыку. Вдруг, на волне Каунаса, в комнате резко прозвучал голос диктора:

— Сообщают, что после того, как недавно английская авиация произвела бомбежки над Берлином, Гитлер, отвечая на нападение, дал приказ своей авиации, и сегодня семьсот немецких самолетов атаковали Лондон. Англичане снова трижды за ночь бомбардировали Берлин. В обеих столицах Европы разрушено много домов и начались гигантские пожары. Количество человеческих жертв неизвестно.

В комнате все смолкли. Эдвардас посмотрел на лицо Эляны и увидел, как оно изменилось, словно окаменело, только испуганные глаза смотрели на него.

— Два мира, — сказал Котов. — Там огонь, а у нас тишина и спокойные звезды над крышами. Знаете, товарищи, сегодня звезды удивительно прекрасны.

— Скажите, — почти закричала Эляна, охваченная тревогой, — они к нам не прилетят?

— Мы стоим на страже границ нашей родины, — коротко ответил подполковник.

— Послушайте, товарищ подполковник, — сказала Даля, стараясь рассеять неловкую тишину. — Красная Армия ведь непобедима, правда? Мой брат теперь в Красной Армии, он раньше служил… — почему-то начала рассказывать она, но, увидев кругом серьезные взгляды, остановилась.

— Да, — задумчиво сказал подполковник, — наша армия непобедима. Она может проиграть отдельные битвы, но войну — никогда.

Принесли кофе. Эляна сидела грустная и уже не помогала больше матери Андрюса хозяйничать. Шоколадный торт, подарок Эдвардаса и Эляны, теперь занимал на столе почетное место. Андрюс откупорил коньяк.

Хотя дверь в прихожую была закрыта, гости услышали стук у входной двери. Андрюс вздрогнул. Это он! Отчим! Что делать? Не впускать? Нет, нельзя. Он будет стучать, пока ему не откроют. А потом…

Пока Андрюс думал, что делать, в прихожую побежала мать. Через минуту дверь в столовую распахнулась и на пороге появился отчим Андрюса. Он был без фуражки, его густые волосы спутались в беспорядке. Он обвел гостей веселым взглядом, потрогал рукой давно не бритую, поросшую золотистой щетиной щеку и звонким, ясным голосом сказал:

— Добрый вечер всем здесь собравшимся от Стяпонаса Брички! Это мое имя и фамилия.

— А, это вы, мой друг, — сказал Котов, вставая из-за стола и протягивая ему руку.

Заметив Котова, Стяпонас на минуточку призадумался, силясь что-то вспомнить, почесал макушку и наконец подал ему руку.

— Прошу прощения, — сказал он, — в тот раз я, знаете ли, не сдержался. Характер у меня такой — очень быстро в голову ударяет, а потом уж держись… И у вас прошу прощения, — сказал он Эдвардасу, протягивая и ему руку. — Не сердитесь?

— Нет, — ответил Эдвардас. — Я уж и забыл.

— Садитесь, отец, — сказал Андрюс, придвигая к столу стул. — Прошу. Вот наши гости, мои друзья… Очень хорошо, что вы вернулись, отец…

— Кому хорошо, а кому и нет, — загадочно ответил Стяпонас, усаживаясь на предложенный стул. — Кому хорошо, а кому и нет, — повторил он с угрозой.

— Как ваше самочувствие? — сказал подполковник. — Вы, конечно, выпьете с нами? Вот коньяк — напиток, как говорят, благородный.

— Выпить-то мы выпьем, — ответил Стяпонас Бричка. — Почему бы не выпить, если на столе стоит? А насчет самочувствия — это другой вопрос.

— А именно?

— Что именно? Как именно? — спросил Стяпонас уже с некоторой злостью. — Можете меня поздравить: я — советский пролетарий, безработный.

— Ты снова потерял работу? О господи! — развела руками мать Андрюса. — Ты ведь говорил…

— Опоздал на полчаса — и выгнали, суки. Правды нет. А я кто — пес или пролетарий, а? Отвечайте, кто бога любит! — крикнул он и так ударил кулаком по столу, что все бокалы зазвенели. — Ну, кто я такой?

Стяпонас сгорбился, рукой закрыл глаза. Он был пьян. Было удивительно, как он еще держался на ногах и узнавал людей. Теперь он выступил перед собравшимися во всем своем убожестве: давно не чесанные волосы свалялись, потрепанный спортивный костюм разорван, руки в грязи. От него несло кабаком.

Девушки испуганно смотрели друг на друга.

— Успокойся, мама, — сказал Андрюс, вскакивая со своего места и становясь рядом с нею. — Завтра… завтра мы все узнаем, как было, понимаешь… А теперь его надо в постель.

В это время Стяпонас Бричка отвел руку от глаз и посмотрел на собравшихся затуманенным, уже явно пьяным взглядом. Заметив наполненную рюмку, одним махом выпил ее, потянул носом воздух и сказал:

— Не останусь я здесь! Буржуя из меня хотите сделать, а я буржуем быть отказываюсь! Барами хотят сделаться моя жена и мой пасынок. А я на всех бар… — и он сказал непристойное, грязное слово.

— Отец… что ты говоришь?! — еще больше бледнея, воскликнул Андрюс.

— Пойдем домой, — тихо сказала Эляна Эдвардасу. — Ты видишь, какой он…

Бричка услышал.

— Никуда вы не пойдете, понятно? — крикнул он. — Должны выпить с главой дома или нет?

— Конечно, конечно, — сказал Эдвардас. — Выпьем.

Стяпонас Бричка дрожащей рукой, обливая стол, сам наполнил себе рюмку, чокнулся с Эдвардасом — почему-то подняли рюмки и все остальные — и опрокинул в рот.

— Вот это я понимаю, вот он мне друг! — сказал Бричка. — А все остальные — свиньи. И моя жена — свинья, и пасынок — свиненок. Понятно? Я не буржуй. Мне начхать…

Андрюс долго сдерживался. Он сосчитал в уме до ста, но все-таки его прорвало, и, весь дрожа, он закричал:

— Ты не имеешь права! Кто тебе дал право так вести себя с мамой? Это мои гости. Если тебе не нравится… Я не позволю! И таких слов чтобы больше… И квартира… Я сам эту квартиру получил… Для мамы и для себя… А если тебе не нравится… Ты не имеешь права, ты — деклассированный элемент, если хочешь знать, вот кто ты…

— Ну-ну-ну, песик, тю-тю-тю! — начал издеваться Стяпонас Бричка. — Заткнись, а то я тебе покажу классированный элемент!

Он потянулся за бутылкой. Котов не успел схватить его за руку. Бутылка взметнулась и звякнула о дверцу книжного шкафа. Стекло треснуло, бутылка разбилась, осколки полетели на пол.

— Спасите! — закричала Фрида.

А Даля дернула ее за руку и зашептала:

— Молчи! С ума сошла?!

Эдвардас и Котов схватили Стяпонаса за руки, но тот с удивительной силой отшвырнул их. На помощь друзьям бросились и Стримас с Юргилой, но Стяпонас Бричка уже стоял у двери в прихожую.

— Подавитесь, сукины дети! — закричал он, тараща пьяные глаза. — Не прошу я вашей милости! Подавитесь тут все…

Он выскочил из квартиры и, спотыкаясь и сквернословя, побежал по лестнице. Потом внизу хлопнула парадная дверь.