День рождения

16

Когда мимо поместья Пятраса Карейвы по большаку покатили на запад танки и, почти касаясь крыльями высоких деревьев, с глухим шумом пронеслись большие транспортные самолеты, батрацкая заволновалась.

Антанас Стримас целый день беспокоился. Как отец? Его должны были выпустить… А может, надо ехать в Каунас? Может, отцу угрожает опасность? В последнее мгновение могут расстрелять… Антанас сбегал в хозяйский дом — там был радиоприемник. Но Доленга, увидев его у крыльца, так заорал, что Антанасу пришлось убежать. Потом он зашел к соседу Андрюсу Билбокасу, который немножко говорил по-русски, и с ним вышел на большак. На дороге они увидели немало народу. Женщины поили танкистов молоком, танкисты угощали мужчин папиросами. Оказалось, что солдаты не прочь поговорить, хотя очень немногие их понимали. Билбокас объяснял: один из танкистов говорит, что они приехали освободить литовских трудящихся от фашистов.

Вечером в избе Андрюса Билбокаса батраки собрались на совет. Винцас Белюнас предлагал выгнать из поместья Доленгу и, ничего не ожидая, делить землю и посевы. Микас Трячёкас предлагал повременить.

— А может, Стримас из Каунаса вернется. Он-то будет знать, с чего начинать… Стримас — нам голова, вот его и будем слушать.

— А я, парни, — говорил, поправляя ремень, Белюнас, — все-таки думаю, что с Доленгой нечего валандаться, выгнать его, и дело с концом. Хватит, наездился на нашей шее!

Билбокас предложил вывесить над батрацкой красный флаг, чтобы знали, что власть теперь народная. Флаг женщины очень быстро сшили из наперников, мужчины приладили его к длинному шесту и подняли, но не над батрацкой, а на дереве в начале аллеи, у большака.

— Вот здесь хорошо будет, — говорил старик Белюнас, отец Винцаса. — За три версты видать. Как пламень горит. На страх всем богачам…

Жители батрацкой — все, кроме стариков, которые уже не могли ходить, и самых маленьких, — собрались у дороги и долго смотрели на флаг.

— А помните, мужики, моего брата? — сказал Винцас Белюнас.

— Кто не помнит! Мы же с ним одногодки, — ответил Антанас Стримас. — Так и замучили в тюрьме в прошлом году за красный флаг.

— Это все дело рук Доленги. Если б не он, его бы и не взяли. Говорю вам, нечего с ним валандаться, — снова загорячился Винцас Белюнас.

— Побойтесь бога… И придет судный день, и перевернется вода в море, и перемешаются птицы и звери, как сказано в писании… Угомонитесь, безбожники! — запричитала старуха Зупкувене.

— Гляди-ка, наша богомолка заговорила! — закричал Билбокас. — Пошла бы лучше домой и сыну сказала бы — кончились его заработки. Не будет он больше наших людей выдавать.

— Смешается вода в море, подохнут птицы и звери, и покажутся на небе огненные столбы, — бормотала старуха. — И настанет конец света, как сказано…

— Кому конец, а кому начало, — ответил тот же Билбокас. — А ты тут не агитируй. Уходи-ка лучше домой!

Под общий смех старуха, сгорбившись, опираясь на палку, заковыляла обратно в батрацкую.

Поодаль стоял кузнец Деренчюс, лысый, большерукий. Вытащив изо рта трубку, он сказал:

— Не рано ли радуемся, мужики? Все еще может быть.

Люди посмотрели на него. И Билбокас сказал:

— Кому радость, а кому и горе. А ты, Деренчюс, никогда не был нашим человеком, понял? Все с Доленгой шушукался… Лучше бы помолчал.

В сумерках на пустом большаке показалась повозка. Бойкая буланая лошадка бодро мчалась с горы, и еще издалека в вечерней тиши был слышен грохот колес. Когда повозка подъехала, оказалось, что в ней сидит Яудягис из деревни Лепалотай, бывший сосед Стримаса.

— Хо-хо-хо! Сколько народу собралось! — сказал он веселым, певучим голосом, поздоровался с людьми и положил в карман жилета погасшую трубку. — Митинг у вас, что ли? И красное знамя вижу, совсем как в Каунасе.

— Из Каунаса и едешь, наверное? — с любопытством спросили батраки.

— Беда, братцы, погнала в Каунас. Вчера уехал из дому, так вот сегодня только обратно еду. С этими судебными исполнителями тягался, чтоб их всех черт побрал… Раугалис из дому выгоняет. Приезжаю, — а в Каунасе чудеса неслыханные. Сметона убежал, все говорят — новая власть, — так никого и не нашел… А, здесь и знакомые! Антанукас Стримас, из нашей деревни, — сказал он, подавая ему руку. — Вот и меня уже собирались с торгов пустить, как твоего отца… не могу долги отдать, все описали, чтоб сквозь землю провалились. Только по всему видно — пришел им конец. Не увидят они теперь нашей земли, не отправят с сумой…

— А что в Каунасе? В Каунасе-то что? — зашумели кругом.

— Так вот — революция, мужики. Господской власти конец пришел, растаяли господа, как роса среди бела дня. Новая власть идет, наша власть. А народу в Каунасе… на престольном празднике столько не собирается. И все ходят с красными знаменами, с надписями.

— А как там с поместьями, ничего не слышно? — не удержался Винцас Белюнас.

— С поместьями, брат, дела, наверное, тоже по-другому обернутся, — рассказывал Яудягис. — Все берут в руки рабочие и крестьяне.

— А моего отца там не видали? — спросил Антанас.

— А как же я его увижу, сынок? Известно ведь, куда его упрятали. Только мне один знакомый сказал, что скоро все из тюрем выйдут, эти политические или как там их… А я еще спрашиваю, как там наши мужики, которые из деревни, вот которых весной после мая взяли, а он говорит: «Все, все выйдут, своя же власть, будь спокоен, говорит. Теперь, говорит, пусть господа, которые нашу кровь лакали, посидят». А Сметона — так тот удрал.

— Удрал, говоришь? В Германию, наверное, — сказал Билбокас.

— А куда же еще? Германцу хотел нас продать, вот к нему и понесся.

Все засмеялись.

— Ну что ж, мужики, перекурим, и пора мне домой, — сказал Яудягис, снова набивая трубку. — Ох, и обозлится Раугалис — не достанется ему моя земля, — ох, и обозлится! А то он уже во вкус вошел: в позапрошлом землю Стримаса за долги взял, в прошлом Варякоиса из дома выгнал, а в этом к моей подбирался. Ну, теперь мы сами посмотрим, откуда у него ноги растут, хоть он и ксендзовского роду…

— Что надо, то надо, — сказал Билбокас. — Попробуй нашего табачку-самосада.

— Эх, и я самосад курю! Ты думаешь, земля у меня есть — так я уж и богач, покупным балуюсь? Куда нам…

— Ну, спасибо, дядя, за новости, — сказал Антанас Стримас.

— Спасибо, спасибо! Вот и мы кое-что узнали, — поддержали другие батраки.

Яудягис хлестнул лошадь, телега затарахтела по дорожным камням и медленно двинулась в гору, к Лепалотай.

А в поместье происходило недоброе. Доленга сказал служанке, что едет в Каунас к господину Карейве, — только его батраки и видели. Винцас Белюнас обвинял всех, что не послушались его и отпустили Доленгу на все четыре стороны. Зато Зупкуса, которого уже давно подозревали в шпионстве, несмотря на пророчества и стоны его старухи матери, загнали в баню и заперли на крепкий замок.

Пранас Стримас вернулся только через несколько дней. Худой — щеки ввалились, глаза запали, — но веселый. Он привез целый ворох бумаг — новые газеты и прокламации. Еще не успев как следует поговорить с семьей, он созвал жильцов всей батрацкой, роздал им эти бумаги и велел разнести по окрестным деревням.

— Только смотрите, кому даете, — говорил Стримас. — Важно, чтобы газеты и воззвания попали в руки наших людей. Воззвания надо расклеить на видных местах — у дорог, на стенах домов, чтобы все могли увидеть и прочесть. Это слова нашей власти.

— А как с поместьем? Когда будем делить? — не терпелось узнать батракам. — Как быть с Доленгой, с Зупкусом?

— Не надо было выпускать Доленгу, — упрекнул их Стримас. — А теперь лови ветра в поле… Ну что Зупкус? Зупкус — темный элемент, хотел подработать на нашей шкуре. Его отдадим в волость, когда там будет народная власть. Надо человеку немножко ума в башку вложить, ничего не поделаешь. А Доленга — ох! — он еще может нам нагадить.

— А как будет с поместьем, друг? Есть у тебя инструкции? — все приставал к Стримасу Белюнас. — Скоро уборка — как будем работать, все вместе или каждый на себя?

— С разделом нечего спешить, — раздумчиво ответил Стримас. — Успеется. А пока надо батрацкий комитет избрать, пусть он и позаботится о земле, посевах и инвентаре, и поместьем пусть управляет этот комитет. В Каунасе у нас теперь свое правительство. Наша партия, как всегда, жива, она нам укажет, что нужно делать. Теперь наше дело — вовремя убрать урожай и снова засеять поля. Давайте сегодня созовем в господском доме собрание, пусть придут все работники нашего поместья и беднота из деревни. Там обо всем и поговорим.

Из зала, из-за дверей, со двора доносились вопрос за вопросом, и Пранас Стримас отвечал на них, как понимал и как умел.

— Когда поместье будем делить? — несколько раз спрашивали из зала.

— Чего ждать-то? Пока барин снова на шею сядет?

— Вот-вот! То-то и есть, что снова сядет…

— Не бойтесь, баре нам на шею больше не сядут, — успокаивал толпу Стримас. — Все у них отнимем. Правительство новое, не может сразу со всем управиться. А придет время — и за землю возьмется.

— Дай бог, дай бог! — вздохнула Белюнене и кончиком платка смахнула слезы.

— А как будет с налогами? — кричала беднота из Паграужяй.

— У меня корову увели — может, вернут?

— А Раугалис так и будет нас грабить?

— Ну, ну, заткнись! — огрызнулся старший сын кулака Раугалиса, стоявший у стены в нагло сдвинутой на затылок фуражке.

Сосед его со злостью кинул:

— Хоть бы фуражку снял, кулацкий сыночек!

— А кого в новый сейм выберем? — спросил кто-то.

— Не рано ли обрадовались? Война, говорят, будет. Немец еще нападет! — выкрикнул от дверей Деренчюс.

— Вот уж нашелся! Хотел бы, наверное, немца, только не увидишь ты его как своих ушей, — ответила ему полногрудая женщина со здоровым, румяным лицом, в белом платке.

Собрание кончилось в сумерках, но люди еще долго не расходились по домам. Они собирались группами, курили, разговаривали. Впервые здесь не было Доленги; тот, увидев нежеланных гостей, наорал бы: «Чего глазеете! На работу, на работу! Нечего лодыря гонять!»

У изгороди сада, под липой, в темноте стоял сын Раугалиса, наверное со своими приятелями, и шепотом договаривался о чем-то с ними. Они запели: «Тебе не жаль литовских песен?» — и толпой двинулись в деревню.