День рождения

5

Когда Стримас приехал в местечко Шиленай, уже смеркалось. Стримасу никогда в жизни не приходилось обращаться к врачам, и теперь он чувствовал себя неуверенно. Придется ведь объясниться с этим доктором. Чего доброго, он и не захочет поехать в Скардупяй. Может, сразу потребует денег? Что же тогда будет? И когда Стримас подъехал к зеленой калитке, рядом с которой висела маленькая вывеска врача, он даже остановился в недоумении. Но нельзя было терять ни минуты.

Стримас соскочил с телеги, подошел к дому и постучался. Открыла молодая красивая женщина в светлом платье, с книгой в руке.

— Вы к врачу? — спросила она просто. — К сожалению, он еще не вернулся от больного.

В приемной уже горел свет, и Стримас, увидев приветливую и чистенькую молодую женщину, невольно посмотрел на свой рваный пиджак и подумал: «Может быть, меня даже попросят выйти». Но женщина посмотрела на прибывшего добрыми, очень синими глазами и, подвинув стул, сказала:

— Прошу садиться. Муж скоро вернется. Сама его жду с ужином.

Комкая в руке фуражку, Стримас откашлялся и начал:

— Так вот, выходит, и не застал я господина доктора… А там у нас, знаете, рожают…

— О! — сочувственно сказала женщина. — Ваша жена?

— У соседей. Мы в одном доме живем… Знаете поместье Скардупяй?

— Нет, мы только с неделю как приехали, — сказала женщина. — Почему же вы не садитесь? Роды, говорите? Что ж поделаешь. Хочешь не хочешь, а придется подождать. Другого врача в местечке нет. Акушерки и той нет…

— Вот именно, нету, — подтвердил Стримас.

Он сидел в приемной, и все ему здесь нравилось — жена врача, электрический свет, столик с газетами, пестрые обои, наконец, легкая плетеная мебель. Все здесь было так непохоже на мрачный дом, где жили они, батраки!

— А где это ваше Скардупяй? — спросила женщина. — Далеко?

— Как сказать… Мы считаем — восемь километров будет…

— Вы работаете в этом поместье?

— Батраки мы, — сказал он. — Вот какое дело. А поместье купил господин Карейва. Из Каунаса…

Услышав, что Стримас батрак, женщина, как ни странно, совсем не изменилась. Она осталась такой же простой и сердечной.

— Хорошо, — сказала она. — Только вам придется капельку подождать. Его увезли, насколько помню, в Паяуяй. Это далеко?

— Километра три-четыре, — ответил Стримас.

— А пока доктор вернется, может, выпьете чаю? — добавила женщина. — Я сейчас принесу.

Стримас хотел было отказаться — неудобно все-таки! Но она, не дожидаясь ответа, скрылась за дверью и через минуту появилась со стаканом чаю и свежими булочками на тарелке.

— Пожалуйста, — сказала она, поставив все на столик перед Стримасом. — А булочки я сама сегодня пекла… Пожалуйста, угощайтесь.

Стримас несмело пил горячий чай, а женщина сидела рядом и смотрела на этого человека в рваном пиджаке, как будто не замечая разницы между ним и собой.

Выпив чай, Стримас поднял голову и, увидев полные доверия и сочувствия глаза, сказал:

— Знаете, госпожа докторша, у нас в батрацкой все вверх дном. У той женщины как раз сегодня муж помер…

— Что вы говорите? — испуганно прошептала женщина.

— Думали, пустяк, — продолжал Стримас, — ерундовая рана, чепуха, думали… А вот вспухла нога, почернела…

— Гангрена, наверное, — сказала жена врача.

— Вот-вот, — ответил Стримас, — гангрена и была. А теперь жена… В деревне, правда, бабка есть… Только муж вот на доске лежит, а она рожает… Я и приехал… Страшно: как бы чего не случилось…

Открылась дверь, и в комнату вошел невысокий человек в пыльном плаще, со светлой шляпой в руке.

— А вот и муж, — сказала хозяйка, вставая. Поднялся и Стримас, большой и кряжистый, — молоденький врач был ему по плечо.

— Лявукас, к тебе человек приехал, — обратилась хозяйка к мужу.

— Ко мне? — спросил врач и, хмуро сморщив лоб, глянул на Стримаса.

Стримас заметил его недружелюбный взгляд, и хорошее настроение исчезло.

— У них, — сказала жена, — роды…

Врач минуту помолчал, как будто раздумывая. Потом снова поднял глаза, внимательные, печальные, и сказал:

— Я сейчас. — Еще помолчал и спросил: — Это ваша телега у ворот?

— Да, господин доктор, — ответил Стримас и вдруг почувствовал, что все будет хорошо.

Врач повесил в прихожей пыльный плащ.

— Я сейчас, — повторил он и прошел в другую комнату.

Жена пошла за мужем.

— Я тебя ждала с ужином, — Стримас услышал ее голос в другой комнате.

Врач что-то ответил жене, но Стримас не понял что. Вскоре он вернулся с маленьким чемоданчиком, такой же тихий и даже как будто злой, и сказал Стримасу:

— Пойдем, что ли?

И они уехали.

Врач сидел рядом со Стримасом. Довольно долго он молчал, и Стримасу казалось, что он злится — все-таки не дали ему спокойно поесть, прямо от больного тащат неизвестно куда. Но когда выехали из местечка, врач стал разговорчивее, начал расспрашивать Стримаса о дороге, о его жизни, работе, о больной, и Стримас, услышав нотку сочувствия, откровенно выкладывал ему свои и соседские горести и беды. Рассказал он и о смерти Виракаса.

— А какой это был человек, господин доктор! — вздыхал Стримас. — Сам, бывало, голодает, а других не забудет… От себя отнимет, а соседа не забудет, если видит, что тому еще хуже… И умный был, большая умница. Понимал наши батрацкие дела…

Внимательно слушал молодой врач печальную речь Стримаса. Ему казалось, что Стримас говорит не так, как обыкновенные батраки, — чувствовалось, что он обо всем думает, рассуждает, возможно, даже тайно читает кое-что из тех книжек, что иногда приходилось читать и врачу.

— Теперь у вас в поместье хозяином, кажется, Карейва, сын профессора? — спросил врач.

— Редко мы его видим, господин доктор, — ответил Стримас. — Нас Доленга давит, управляющий.

Врач задумался и умолк. Стримас не мог понять: то ли он не хотел поддерживать разговор о человеке, которого не знал и не хотел судить, то ли ему просто неинтересно?

Телега остановилась у батрацкой. Была уже глубокая ночь. Только из двух окошек сочился мутный свет и все еще доносились звуки печального, тоскливого псалма — это пели в запертой комнате над покойником. Врача сразу окружили незнакомые люди, и он услышал в темноте:

— Вот сюда, господин доктор, сюда…

По тропинке, где остро пахло крапивой и полынью, его провели в избу. За ним шла целая толпа людей, и он чувствовал в темноте их горячее дыхание, слышал слова…

— Слава богу… А то мучается баба… Боже упаси… Надо думать, поможет доктор…

Невидимая в темноте женщина, чиркая в сенях спички, отворила скрипучую дверь. Люди остались во дворе. Врач вошел в комнату, которую — наверное, в ожидании врача — немножко прибрали: стол застлан белой скатертью, на ней — керосиновая лампа со стеклом. Равнодушный желтый свет озарял стены, давно выбеленные, с большими пятнами сырости, темный, закопченный потолок и глиняный неровный пол. Врач повернул голову и в углу комнаты увидел деревянную кровать.

От кровати отошла склонявшаяся над роженицей старушка и быстро зашамкала беззубым ртом:

— Доктор, уже, уже начинается… Я к чугунку пойду, воды наберу.

Взяв со стола лампу, врач подошел к кровати, где лежала женщина. Наверное увидев свет лампы, она повернулась к врачу, посмотрела тяжелым, страдальческим взглядом и застонала. На пестром, рваном, грязном одеяле лежали ее руки со вздувшимися, как веревки, жилами. Лицо женщины покраснело от натуги, горело пламенем, губы запеклись. Она отвела от врача темные, с расширенными зрачками глаза и снова уставилась в потолок.

Врач поставил лампу на окно, рядом с кроватью, быстро снял пиджак, закатал рукава.

— Воды, кипяченой воды! — сказал он, повернувшись к очагу, где стояла старушка.

— Сейчас, барин, сейчас… — снова зашамкала старушка и засуетилась у очага.

В широкую миску налили воды. Женщина на кровати застонала, даже заскулила, вначале тихо, сжав губы, потом тишину комнаты прорезал жуткий крик. Врач вынул мыло из своего чемоданчика (он знал, что не всегда найдешь мыло в избе бедняка), тщательно вымыл руки и посмотрел на потное, багровое лицо роженицы, искаженное болью. Больная теперь мотала головой то влево, то вправо, как бы отгоняя от себя ужасные страдания. Врач видел руки, грубыми, костлявыми пальцами вцепившиеся в одеяло, и слышал крик, который так волновал его, — он только начинал привыкать к человеческим страданиям. Осмотрев больную, он четко, как бы приказывая, сказал старушке:

— Лампу держите вот так… вот здесь… еще ниже… Ниже, говорю… А сами отойдите в сторону… Ах, боже мой, как вы держите лампу…

На свет явилась слабая девочка, легкая, как соломинка. Услышав ее первый крик, врач обрадовался. Теперь его руки дрожали уже не от страха, а от нервного напряжения, но и оно постепенно спадало, начиналась большая усталость. Он долго сидел у стола, подперев руками голову, закрыв глаза, и ему почему-то казалось, что за окном идет спокойный, тихий, добрый дождь, который так нужен хлебам. Врач видел умные глаза Пранаса Стримаса, слышал глуховатый, но четкий его голос, и этот человек казался ему спокойным и надежным. Он открыл глаза и сразу понял, что нет ничего — ни Стримаса, ни дождя, есть только роженица, девочка, старушка, есть только жизнь и утро, встающее за окном. Мать спала. Врач смотрел на ее прояснившееся лицо и на младенца, лежащего рядом с ней, на маленькое, сморщенное личико девочки.

«Новый человек, — думал он. — Новая радость и новое горе…»

— Господин доктор, может, чайку? — услышал он голос старушки — она уже смело и живо хлопотала по избе. — Вижу, вы заснули, вот и не хотела беспокоить… А сахар-то уж свой принесу, кусочек в сундуке найдется…

— Нет, нет, что вы! — ответил врач и только теперь заметил, что его рукава все еще закатаны. Он поправил рубашку и надел пиджак. — Ну, слава богу, все обошлось… Все обошлось…

— А сколько она намучила, господи, и словами не сказать! — снова повторяла старушка, поднимая к врачу свое морщинистое лицо. — Гляжу вот на вас и думаю, — начала она о другом, — такой молоденький и такой образованный… Родители, наверное, из богатых…

— Что вы, бабушка! Как раз из бедных.

— И такой добрый доктор! Как наш молоденький ксендз…

Когда врач вышел из батрацкой, ночь уже кончалась, на посеревшем небе таяли звезды. Увидев недалеко от двери фигуру широкоплечего мужчины, врач узнал Стримаса. Щелкнув крышкой металлического портсигара, он взял папиросу сам и, протягивая портсигар Стримасу, сказал:

— Ну что ж, поедем обратно… Думаю, девочка и роженица в порядке. Можете не беспокоиться, все будет хорошо. Дочь вырастет большая, здоровущая, сами увидите.

— Спасибо, господин доктор, спасибо, — услышал он глуховатый голос Стримаса — казалось, врач помог ему самому. Стримас прикурил. — Так мы все беспокоились… Спасибо вам…

Врач направился к телеге. Стримас пошел за ним и только через некоторое время, помолчав, заговорил:

— Господин доктор… мы — люди бедные… Заплатить обещал…

— Что вы! Не надо… — ответил врач и почувствовал, что краснеет.

— Обещал господин Карейва… — закончил Стримас.

— Ну что вы, не стоит! — повторил врач.

Взмахнув рукой, он бросил в телегу свой чемоданчик. Потом и сам, встав на конец оси, легко взобрался наверх.

И Стримас почувствовал к этому человеку, мрачному на первый взгляд, не только благодарность, но и уважение. «Вот это настоящий человек», — думал он. Да, было чему удивляться. Интеллигент, образованный, а сразу чувствуешь, что на деньги не зарится, не то что другие. Настоящий товарищ простому человеку. И хорошо было сознавать, что есть в мире такие люди, что не все забыли о простом человеке, отвернулись от него. Стримасу так хотелось теперь поговорить по душам с врачом, все ему рассказать, узнать о нем побольше. Но врач сидел усталый, закрыв глаза, поминутно склоняя голову на грудь, и его лицо снова казалось хмурым, даже сердитым. Уже совсем рассвело.