День рождения

8

Сидя за партой, Андрюс Варнялис волновался. Он уже наверняка знал, что в письменной по-литовскому опять сделал две ошибки — по рассеянности. Возвращая тетради, учитель, конечно, снова будет смеяться: Варнялис написал лучше всех, но если бы он меньше доверял своим знаниям, а хоть изредка открывал грамматику Ригишкю Йонаса, он не делал бы таких идиотских ошибок. Это любимые слова учителя: «Тогда бы он не делал таких идиотских ошибок».

Когда Варнялиса вызвали на уроке истории, он без запинки охарактеризовал Робеспьера, Дантона и Марата. Он неплохо знал эту эпоху — недавно даже прочитал роман Виктора Гюго «Девяносто третий». Учитель был доволен и громко сказал всему классу: «Хочешь не хочешь, а придется поставить «пять». И Андрюс Варнялис, покраснев от удовольствия, пошел на свое место, а учитель в классном журнале на глазах у всех вывел Варнялису пятерку.

Закончился пятый урок — латынь. Учитель был фанатик своего дела, он все время говорил ученикам, что латынь — самый прекрасный из всех живых и мертвых языков. Варнялис, правду говоря, был его любимцем — он не только сразу понял правила просодии, но научился бегло и хорошо переводить Вергилия и Горация. Сегодня учитель его не вызывал, и Варнялис сидел за партой как пойманный — нервное напряжение этого утра достигло предела.

Наконец прозвенел звонок, Станайтис прочитал молитву, и, как только учитель очутился в коридоре, ученики стремглав побежали из класса. Мальчики понеслись вниз по широкой лестнице, ударяя по спине портфелями, давая подзатыльники друг другу. Но гомон в коридоре быстро смолкал, остались только те, у кого был шестой урок, и гимназисты из накаленного, душного здания вырвались на улицы Каунаса — там тоже были жара и пыль, но все-таки больше свободы и радостей.

Все утро Варнялис мучался: он не мог сказать ни слова ближайшему своему другу Винцасу Юргиле и ждал, пока все выйдут на улицу после уроков, — тогда можно будет основательно обсудить это дело.

— Подожди, Винцас, мне нужно тебе кое-что сказать! — закричал Варнялис в дверях гимназии.

А Юргила уставился на него большими, неподвижными глазами, лениво повернул голову и спросил:

— Кино?

— Нет.

— Футбол?

— Нет, я же не играю.

— И правда, ты ведь враг футбола. А я сегодня часика два погоняю мяч с семиклассниками. И боксу меня научить обещали…

Варнялис всегда удивлялся, что его лучшего друга тянет к футболу, боксу, но он честно старался понять и не осуждал его. Юргила был не только футболистом, он любил хорошую книгу, ходил в театр, неплохо играл на гармони. Этот на первый взгляд ленивый парень с неподвижными, большими глазами, бычьей шеей и стальными мускулами был веселым и хорошим другом. С другой стороны, Юргила уважал Варнялиса, приходил время от времени к нему в Жалякальнис полистать книги, и, что еще важнее, их связывала большая и очень опасная тайна.

Варнялис сообразил, что Юргила нарочно заговорил о кино и футболе — сразу поняв, о чем пойдет речь. По улице Канта они свернули к Неману. Когда кругом уже не было товарищей по классу, Андрюс Варнялис посмотрел прямо в глаза товарищу и сказал вдруг побелевшими губами:

— Ты знаешь, что Сакалас арестован?

— Что ты говоришь? — Юргила остановился как вкопанный.

Он знал этого молодого парня со шрамом — тот «работал в партии», они несколько раз встречались с ним в Панямунском лесу. Это был очень серьезный и очень хороший парень. И что еще важнее — с Варнялисом и с ним, Юргилой, он говорил как с равными, хотя был гораздо старше их и на целую голову выше. В условленном месте он несколько раз оставлял литературу, а после этого Юргила видел его на Лайсвес-аллее, но он прошел, тихо посвистывая, притворяясь, что не только не знает Юргилы, но и видеть его не видел. И как хорошо, что Юргила тогда по рассеянности не заговорил с Сакаласом, — такое поведение недопустимо в конспиративной работе. И теперь Сакалас арестован! В Шанчяй, кажется, тоже были большие аресты. Юргиле стало жаль этого замечательного парня и даже немножко страшновато. Ему показалось, что на улице могут заметить, как взволнованы они с Варнялисом, и он еще больше помрачнел. Варнялису тоже было не по себе. Они осторожно огляделись и спустились к Неману.

— Я хотел предупредить, — сказал Варнялис, — если у тебя осталась литература, приведи в порядок. Сакалас — опытный человек, он, конечно, не скажет ни слова, но надо помнить, что в городе очень много арестов… Охранка прямо-таки взбесилась после того, как у нас в Литве появились советские гарнизоны. Сегодня утром в магазине — знаешь, прямо под нашим двором, когда спускаешься с горы, — говорили, что был обыск у Витартаса, у портного, что живет там у них в мезонине.

Юргила вспомнил, что дома, в хлеву, за балкой лежит целая пачка нового номера газеты. Потом там находились и самые любимые его книги — их тоже приходилось прятать: «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида и другие. А может, их кто-нибудь уже нашел? Ведь газеты и книги там лежат целых четыре дня. Господи! Он даже не проверил, на месте ли они. Правда, за газетами к нему должны были прислать парня из Панямуне, были установлены пароль, время и место встречи — все как полагается, строго по правилам конспирации. Да, сегодня суббота, он придет в понедельник, и, вспомнив это, Юргила даже вспотел. Поначалу работа в комсомоле казалась Юргиле только занимательной — она была связана с тайнами. Об опасности он так до сих пор и не подумал. И вот неожиданно он понял, что держать язык за зубами недостаточно, что эта работа требует постоянной бдительности.

— Ладно, Андрюс, — серьезно сказал Винцас Юргила. — Я не влипну… — Он хотел добавить: «и из-за меня никто не влипнет», но почему-то сдержался. — А что касается футбола и бокса…

— Ну, ты и загнул, Винцас! Знаешь… Знаешь, я иногда даже завидую, что ты такой сильный, спортсмен. Время беспокойное, тут сила, выносливость очень могут пригодиться…

— Думаешь, война? — серьезно спросил Юргила.

— Мало ли что… Фашизм, брат, не шутит.

Оба мальчика ходили по берегу Немана и говорили серьезные, совсем не детские слова. Андрюсу было жарко в тесном пиджачке. Одноклассники побогаче смеялись над ним: «Зимой начнешь в трусах бегать!», как будто этот пиджачок и штаны с заплатами он носил ради собственного удовольствия.

— Ну, хорошо, — сказал Варнялис, — дело, брат, ясное. Я возвращаюсь обратно, а ты лучше иди вон там, по берегу. Если кто будет спрашивать, интересоваться, скажешь, что торговал у меня кролика. Очень просто. Скажи, тебе хочется получить маленького пушистого кролика?

— Андрюкас, милый… — зашептал Юргила, крепко пожимая руку друга. — А я тебе скворечник принесу. Все равно он без скворцов. Кошек у нас полным-полно, вот они и боятся. Весной ты повесишь его на березе…

Наконец Андрюс Варнялис по узким улицам старых кварталов направился домой, а дом был не близко. Винцас Юргила пошел по берегу — ему нужно было дойти до Нижней Фреды.

Андрюс Варнялис, не оглядываясь по сторонам, не останавливаясь у витрин небольших книжных магазинов, спешил домой. Он жил на Жалякальнисе, над высоким берегом Нерис, в небольшом деревянном домишке, который его отчим снимал у хозяина, построившего неподалеку новый, большой дом и разбившего сад. Их жилище, по правде говоря, очень мало походило на жилой дом, — это было покосившееся, деревянное, старое строение с малюсенькими окнами, сенями и одной комнатой, где стояла и плита. Мать Варнялиса, веснушчатая, кареглазая женщина с бесцветными волосами, часто уходила из дому стирать белье у чиновников Жалякальниса, а дома вечно жаловалась на свое горе.

— Упаси боже от пьяницы мужа, — говорила она. — Он у меня все здоровье высосет, последний цент через глотку пропускает.

Андрюс раза два осмелился сказать матери:

— А ты бы, мама, развелась с ним, что ли.

Но мать испуганно отвечала:

— Побойся бога, сынок! У алтаря венчаны. Потом — что ни говори, мужчина в доме…

И, усевшись на деревянный, на вколоченных в пол ножках стул, мать изъеденной мылом рукой утирала покрасневшие глаза.

Сын жалел мать, носил ей воду, колол дрова, ходил к реке за хворостом. Если матери не было дома, он сам топил плиту, грел оставшийся с утра борщ и, проголодавшись, жадно ел. Мальчик рос, и отчим, увидев, как он ест, ругался:

— Куда только лезет, черт, никак не пойму! Молод, чтоб столько жрать! Дали бы — теленка съел.

Андрюса оскорбляли такие разговоры, ему хотелось вскочить из-за стола, швырнуть ложку, спорить и кричать, но он сдерживал себя и, стиснув зубы, принимался считать до десяти, двадцати, пятидесяти — пока не умолкнет отчим.

Андрюс старался понять отчима. Он знал, что Стяпонас Бричка давно уже прожил лошадь и пролетку, которые его кормили три года назад, когда он женился на матери. Теперь он изредка подрабатывал на каком-то строительстве, получал гроши и пил, наверное с тоски. Он так и говорил: «Пью с тоски, господа… Был бы побогаче, зачем мне пить? Накопил бы денег и купил дом. А теперь хоть сто лет копи — как были нищие, так и останемся».

Сегодня Андрюс никого не застал дома. Мать еще не вернулась с работы, а отчим не являлся уже второй день. Андрюс дал травы кроликам, взглянул на березу, где будущей весной он обязательно повесит скворечник, снова привел в порядок книги на своей полке, аккуратно смахнул тряпочкой пыль с «Войны и мира», затопил плиту и разогрел в чугунке еду. Потом вытащил из шкафчика глиняную миску, налил супу, отломил горбушку черствого хлеба и стал быстро и жадно есть. Потом вышел во двор и, прищурив один глаз, огляделся, как бы стараясь вспомнить что-то очень важное.

Андрюс несколько раз обошел дом, спокойно, словно от нечего делать, а в действительности посматривая, нет ли посторонних. Никого. Внизу, на реке, раздавались крики сплавщиков, за домом на откосе стояла, опустив от жары голову, корова соседа Скебярды. Во дворе Юозапавичюса какая-то женщина колола дрова. Андрюс открыл дверь крошечного сарайчика, похожего на собачью конуру, согнувшись вошел туда, подождал, прислушиваясь, нет ли чего подозрительного. Убедившись, что все в порядке, взял вилы, разворотил стружку и вытащил запылившийся, обернутый в бересту пакет. Пакет был продолговатый, плоский и легкий. Андрюс сунул его за пазуху и, выбравшись из сарая, снова осмотрелся. Закрыв дверь, быстро спустился с пригорка, исчез в кустарнике на откосе, потом сбежал вниз, к реке Нерис, и отправился дальше, за город.

Встреча была условлена в трех километрах от города, у реки, недалеко от Клябонишкского леса. Парень, с которым Андрюсу надо было встретиться, как ему говорили, был рослый, темноволосый. Он будет сидеть на берегу Нерис у расщепленной грозой сосны, закинув удочку в воду, и на слова: «Здравствуй, угорь», должен ответить: «Живи на здоровье». Андрюс по солнцу определил, что вышел из дому слишком рано, поэтому он прошел немножко вниз по реке, лег за кустами на живот, вытащил из кармана газету «Летувос жиниос» и начал читать самые интересные места.

Неподалеку женщина в красной юбке стирала в реке белье, крестьянский парень поил коней. Со всех сторон Андрюса окружала зелень, ароматная, прохладная, и, лежа на сухой земле, он с удовольствием слушал серебристые трели жаворонка в поднебесье, голоса невидимых птиц у реки, смотрел на пестрый луг, на волнующиеся под ветром рожь и овес.

Андрюс сегодня еще не читал газет, поэтому он пробежал вначале сообщения о сражениях во Франции, о том, что линия Мажино прорвана, что немцы нападают на Англию. Газета строила догадки, что будет делать Турция, когда Италия вступит в войну. На другой странице Андрюс Варнялис Нашел довольно много сообщений из Каунаса. Некоторые показались ему интересными.

Андрюс видел генерала Нагюса, или Нагявичюса, прошлой осенью в садике Военного музея, на памятной демонстрации, когда вернули Вильнюс. Он знал, что это близкий друг Сметоны. Андрюс представил себе, как генерал, прихрамывая, идет по Лайсвес-аллее, а рядом с ним на веревочке бежит белый лохматый пудель.

Улица Трумпойи — это недалеко от Бенедиктинского костела, в старых кварталах. Там в прошлом году умер от чахотки его хороший приятель Игнукас. Он вспомнил похороны, заплаканные глаза взрослых сестер Игнукаса.

В Паланге ему не приходилось бывать. В прошлом году ездила экскурсия гимназистов, но у него, к сожалению, не хватило денег. Интересно было бы посмотреть, — гимназисты были довольны своей поездкой и особенно морем. И Андрюс теперь словно видел, как, сидя у моря на песке, положив перед собой ноты, полицейские играют марш.

«Только широкие окна преградят путь туберкулезу», — шел крупный заголовок через всю страницу.

А в хронике были и такие известия:

Андрюс представил себе эту незнакомую девушку, ему почему-то казалось, что она похожа на сестру Винцаса Юргилы. Наверное, такая же высокая, тонкая, с такой же загадочной улыбкой. И Андрюсу было искренне жаль эту девушку, о которой так скупо написали в газете.

Андрюс посмотрел, что идет в театре. Ох, как бы ему хотелось еще раз увидеть «Евгения Онегина»! Говорят, и «Град Китеж» замечательная опера. Винцас рассказывал. В кино: «Похождения Пинкертона», «Голливудская кавалькада», «Минин и Пожарский» — этот фильм он видел.

В глаза ему бросилось большое объявление, почти на полстраницы, набранное жирным шрифтом:

Помещена фотография полуголой артистки.

— Наверное, ничего штука, — сам себе подмигнув, решил Андрюс, сложил газету и сунул в карман. — Ну что ж, теперь самое время отправляться дальше.

Но вставать так не хотелось! Здесь было удивительно хорошо. Парень угнал коней в деревню, женщина в красной юбке теперь колотила сложенное на доске белье, и удары валька эхом отдавались где-то в кустах. Недалеко на ветке дерева уселась маленькая серая птичка с красным зобом; подумав, она перепрыгнула на другую ветку, на третью и взвилась в воздух. С жужжанием пронесся большой жук — наверное, слепень. Переломив травинку, Андрюс посадил на нее божью коровку, и она торопливо поползла вверх.

— Божья коровка, улети на небо! — вспомнил он детскую песенку.

Божья коровка действительно раскрыла крошечные крылышки и улетела. Он засмотрелся на большую дикую пчелу, рыжую, перелетающую с низким гуденьем от одного цветка к другому. Все это было очень интересно, но приходилось вставать. Подняв голову, Андрюс, щуря глаза, взглянул на солнце и сказал про себя:

«Э, брат, не слишком ли долго ты здесь валялся?»

Андрюс спустился к самой воде и теперь шагал по берегу босиком, перебросив через плечо ботинки, — гравий щекотал ноги, камушки больно кололись. Он все время чувствовал, что пакет лежит на своем месте, но все же на всякий случай потрогал его рукой.

Через некоторое время Андрюс увидел высоко над берегом расщепленную молнией сосну. Подойдя ближе, он заметил парня на вид гораздо старше себя, который спокойно сидел под сосной на берегу, закинув в воду удочку. Когда Андрюс подошел к незнакомцу и сказал: «Здравствуй, угорь», тот, до сих пор притворявшийся, что не замечает его, повернул к Андрюсу свое лицо, темноглазое, серьезное, загоревшее на солнце, и, вопросительно посмотрев на Андрюса, улыбнулся и ответил: «Живи на здоровье». Андрюс подал ему руку, и новый знакомый, пожав ее крепко и дружески, сказал:

— Садитесь рядом.

Андрюс сел, они быстро разговорились. Оказалось, что новый знакомый Андрюса уже знает об аресте Сакаласа.

— А на прошлой неделе они взяли моего отца, — спокойно сказал паренек. — Мы хоронили соседа, батрака Виракаса. Отец на кладбище хорошо о нем говорил, так правильно, а потом мы пели революционную песню… ты знаешь: «Восстанут борцы…» Потом они обыскивали всю батрацкую в Скардупяй, но ни черта не нашли.

— Нет дураков, — согласился Андрюс, и на его веснушчатом лице появилась хитрая улыбка. Он подмигнул товарищу.

«Какой хороший парень! — подумал Антанас Стримас. — Сразу видно — свой».

— А как рыба? — спросил Андрюс.

— Что рыба! — засмеялся Антанас Стримас. — Рыбы я от вас хотел получить. Принесли?

— Конечно, — ответил Андрюс и на всякий случай еще раз огляделся вокруг.

На берегу реки росла только эта сломанная сосна, а дальше простиралось ржаное поле, и у дороги в полуденной жаре дремала развесистая липа. С того берега, из усадьбы, доносился какой-то звенящий звук — наверное, точили косу. Кругом ни души.

— Ты уже купался? — спросил Андрюс у своего нового знакомого.

— Нет, еще не купался. Все вас ждал.

— Меня? А может, нам искупаться?

Антанас Стримас серьезно посмотрел на Андрюса и сказал:

— Хорошо. Вперед я, а потом уж вы.

Андрюсу понравилась такая осторожность товарища — разве оставишь на берегу одежду и пакет?

Когда Антанас входил в воду, Андрюс заметил, что спина его товарища исполосована синими рубцами.

— Что это такое? — спросил он.

— Пустяки… Полиция… на обыске, когда отца брали… Набежала полная батрацкая, как дьяволов, — ответил Антанас Стримас и бросился в воду.

— Гады! — коротко выругался Андрюс.

Парни искупались. Оба хорошо плавали и по нескольку раз переплыли реку, не желая уступить друг другу.

Расстались они друзьями. Андрюс подробно объяснил Антанасу, где находится их дом, и сказал, что будет его ждать.