День рождения

19

Эдвардас вскочил в автобус, который шел из Шанчяй в город. Почему его так неожиданно вызывают в редакцию? Может быть, надо что-нибудь изменить в статье? Нет, он же приписал, чтобы сокращали, если нужно. Это ведь не стихи — в них он не позволил бы изменить не только строку, но даже слово. Статья, что ни говори, дело другое.

Эти дни были похожи на вихрь. Да, настоящий вихрь. Ты не знал, когда встаешь, когда ложишься, когда и где ешь. Всего полчаса назад Эдвардас вернулся домой. Отец еще не поднимался с кровати после выхода из охранки. Увидев сына, он весь просиял, видно было, как ему хочется, чтобы Эдвардас хоть этот вечер провел дома. Мать не знала, за что и ухватиться, — то вытирала тряпкой стол, то сбивала яйца для омлета, то посылала Бируте в магазин, Йонас был на каком-то собрании. И вот Эдвардас увидел на столе письмо, адресованное ему, вскрыл конверт и прочел записку — как можно быстрее ему надо быть в редакции.

Когда он это сказал, глаза отца сразу угасли, мать опустила руку с ложкой, а Бируте взглянула на Эдвардаса печально и с укоризной. Он передернул плечами: «Боже мой, как будто я виноват! Сами видите, что происходит. Неужели я могу сидеть дома, когда рождается новая Литва?»

Мать обеспокоилась.

— Эдварделис, неужто и теперь не поешь? Так и уйдешь голодный?

Но Эдвардас поцеловал ее в щеку, быстро сорвал с гвоздя плащ и фуражку и весело закричал:

— Ни малейшего аппетита! Да ты не беспокойся, мама, задержусь — поем в городе. Наверное, дело очень срочное, если прислали письмо специально с посыльным.

— Неужто и теперь не будет спокойствия? — уже в дверях услышал он вздох матери.

— Куда там! — ответил отец. Он пытался шутить, но от этого матери легче не стало.

Опускался вечер, и над Неманом медленно зажигались огни, отражаясь в воде длинными дрожащими полосками. В автобус входило все больше людей. В толпе раздавались замечания по поводу последних событий.

— Наш директор стал как шелковый, — рассказывала своей подруге смуглая девушка в желтом платке.

— А наш вообще исчез. Одни говорят — за границу убежал, другие — на курорт…

Кругом засмеялись.

— Дождались они курорта! — сказал парень, одних лет с Эдвардасом. — А наши ребята хозяина — в мешок, вывезли на тачке за ворота и вывалили… Но что любопытно, скажу я вам, — вел себя он при этом тихо, как барашек. Раньше ругался, всем угрожал… А вы куда едете, девушки, в кино?

— Мы — на собрание профсоюзов, — серьезно ответила девушка в желтом платке. — Говорят, интересно будет. А после собрания — концерт. Солисты оперы будут петь.

— Я в кино собирался… Ну ладно, поехали вместе. Меня там пропустят?

— С нами пройдешь, Стяпукас, — сказала девушка в желтом платке. — Можем всякого провести, даже побольше тебя ростом.

На углу улицы Майрониса и Лайсвес-аллеи Эдвардас выпрыгнул из автобуса.

Когда он поднялся на второй этаж и вошел в кабинет редактора, там уже сидело несколько незнакомых молодых людей.

— Познакомьтесь, — сказал редактор, и молодые люди с любопытством посмотрели на вошедшего.

Эдвардас крепко пожал им всем руки.

В комнату вошли еще двое юношей. Пришли три девушки, наверное студентки, с очень серьезными и озабоченными лицами. Странно, но Эдвардас ни с кем из собравшихся здесь, кроме редактора, не был знаком. Все-таки тюрьма отдалила его от молодежи.

Редактор что-то чиркал на бумаге, потом, подняв голову, смахнул со лба длинную прядь волос и осмотрел собравшихся усталыми глазами.

— Кажется, все, — сказал он. — Завтра соберем вторую группу… А теперь, товарищи, я хочу объяснить, для чего вас сюда вызвали. — Тут он как-то мягко улыбнулся, и вслед за ним заулыбались все собравшиеся. — Вы уже успели познакомиться, да? Все вы — корреспонденты нашей газеты. Все вы молоды, как и наша газета. И энергичны. И то и другое я считаю положительным. Не буду объяснять вам, товарищи, те изменения, которые произошли в нашей республике. Как вы знаете, объявлены выборы в Народный Сейм… Это необычайно важное событие в жизни нашего народа. Впервые… да, впервые народ свободно будет выбирать в свой парламент тех людей, которым он доверяет.

Короче говоря, все они, молодые корреспонденты, еще этой ночью должны уехать на периферию, — редактор сказал не «в провинцию», как было принято до сих пор, а «на периферию», — еще сегодня ночью они уедут, чтобы познакомиться с настроениями народа и его чаяниями, желаниями. Они должны не только писать для своей газеты и радио — они должны помочь партии организовать выборы. Они — наиболее сознательная часть общества и потому должны стоять на высоте своих заданий.

«Я снова не успел ее увидеть», — подумал Эдвардас, вспомнив об Эляне. Он невнимательно слушал редактора и только теперь заметил, как осунулось его лицо и покраснели глаза, — наверное, уже несколько ночей он не спал.

Секретарь газеты, коротко остриженная девушка с мужским угловатым лицом, выдала собравшимся командировки — бумажки с печатью газеты, подписью главного редактора. В командировках были указаны места, куда они должны ехать.

Редактор вызывал их по списку и отмечал в нем получивших командировки.

— Эдвардас Гедрюс…

— Я…

— Спасибо за статью. Она успеет еще к завтрашнему номеру. Правда, нам надо бы о ней поговорить, — сказал редактор.

На Эдвардаса с любопытством взглянули собравшиеся в комнате, и он покраснел.

— Поедете в Шиленай. Там будете до выборов. А в помощь вам я предлагаю комсомольца… — редактор поискал в списке, — комсомольца Андрюса Варнялиса. Вы знакомы? Нет? Познакомьтесь.

Со стула вскочил энергичный парень в гимназической форме. Его глаза на веснушчатом лице радостно блестели, светлые волосы непослушно падали на лоб.

— Андрюс Варнялис? — спросил редактор.

— Да, — весело ответил паренек, протягивая руку Эдвардасу Гедрюсу. — Будем знакомы, — сказал он и повторил: — Андрюс Варнялис.

— Ах, да, мне о вас брат рассказывал… Очень рад, — почему-то суше, чем хотел, сказал Эдвардас. — Значит, вместе…

— Сакалас? Его фамилия, кажется, Гедрюс, как и ваша? Значит, это ваш брат?

— Ну конечно.

— А где он?

— Жив и здоров.

— Как хорошо! — воскликнул Андрюс. — Значит, мы вместе?

Эдвардасу что-то немножко не понравилось. «Не слишком ли ты фамильярен, парень? Ведь я, что ни говори, студент и возрастом тебя постарше!» Но он ничего не сказал Варнялису. «Ехать… Ехать так ехать, только вот… Ведь я договорился провести завтра с ней весь вечер. Статья уже написана, казалось, можно найти время… Эх, этот вихрь… Хоть бы увидеть ее… Хоть на пять минут, хоть на одну… Позвоню ей, объясню все…»

Он вышел в другую комнату. За столом сидел какой-то сотрудник и писал.

— Можно позвонить?

— Прошу, — буркнул сотрудник, не поднимая головы.

Эдвардас снял телефонную трубку и набрал номер. Долго никто не подходил. Наконец он услышал мужской голос:

— Это ты, Каролис?

— Нет.

— Простите, можно попросить к телефону товарища Эляну?

— Ее нет дома, — ответил незнакомый голос.

— Прошу прощения, — и Эдвардас положил трубку. — Вот не везет, черт побери! — вполголоса сказал он.

Его заполнило странное беспокойство, как будто никогда больше он ее не встретит, не увидит. Где она может быть теперь? Он повернулся и увидел, что Варнялис стоит сзади и с сочувствием смотрит на него. Андрюс тихо спросил:

— Товарищ Гедрюс, что с вами? В чем не везет? Может, я могу вам чем-нибудь помочь? Может, сбегать куда-нибудь?

— Нет, друг, — ответил Эдвардас, — времени не осталось. Что поделаешь! Бывает и хуже. Подождите минуточку, я еще зайду к редактору. Совсем забыл…

Эдвардас вернулся в комнату редактора. Корреспонденты уже расходились.

— Товарищ редактор, как же нам с товарищем Варнялисом добраться до Шиленай? — спросил Эдвардас.

— Я же говорил — вот сейчас идет туда грузовик. Не слышали? Ночью вас доставят на место. А там транспорт придется организовать самим. — Редактор помолчал, потом, о чем-то вспомнив, добавил: — Кстати, насчет вашей статьи… Вы страшно растягиваете. Как у нас говорят, много воды. Целую треть пришлось выбросить. — Исподлобья взглянув на Эдвардаса и заметив, что тот смутился, он добавил: — Но не унывайте. В нашем деле всякое бывает…

— Нет, я ничего… — попытался что-то сказать Эдвардас и еще больше покраснел.

Он вспомнил, что статью написал быстро, казалось — с энтузиазмом, но, окончив ее, даже не прочел. Он думал, все там написано искренне, прекрасно, с вдохновением. «Оказывается, пыла много, а работать не умею… Черт подери! И так неприятно, когда редактор прямо в глаза…»

Эдвардас с Варнялисом спустились на улицу и увидели целую вереницу грузовиков. Отъезжающие искали свои машины. В темноте ворчали моторы, пахло бензином, и резкий свет фар полосами лежал на улице. На свежем воздухе Эдвардасу вроде полегчало — его всегда приятно волновали суматоха, движение, новые люди. Тоска по Эляне потеряла свою остроту. Рядом с ним, не отставая ни на шаг, шел Андрюс Варнялис. Он быстро нашел нужную машину. Андрюс первым прыгнул в грузовик, подал Эдвардасу ладонь и изо всех сил рванул его вверх. Оба уселись на каких-то ящиках, и грузовик тронулся.

— Как самочувствие? — кричал Эдвардас, когда грузовик, уже миновав мост на Вилиямполе, грозно рыча и пуская клубы бензиновой гари, медленно поднимался на Жемайтийское шоссе.

— Отличное, — ответил Андрюс. — Вон там, за рекой, за Нерис, на берегу наш дом, — куда-то в ночь показал он. — В Бразилке живем, — объяснил он, как будто Эдвардас не понял первой фразы.

Но город уже остался за рекой. Теперь кругом были только поля и поля, сосновые перелески, Луга, редкие избы с темными окнами — в деревнях спали. На краю неба сквозь туман неярко светила луна. С запада на шоссе показались далекие, маленькие, но яркие огоньки. Они постепенно приближались, все увеличиваясь, и вскоре мимо них прогрохотал громадный, нагруженный доверху грузовик. Дул прохладный ветер.

За городом машину начало трясти. Ночь лежала на полях и деревнях. Иногда с ближних болот поднимался туман, фары грузовика разрезали его острыми огненными ножами. Было довольно прохладно, но молодые люди старались этого не замечать.

— Не замерзнешь? — наконец закричал Эдвардас Андрюсу, ехавшему в одном пиджачке. — Давай остановим машину. В кабине свободное место.

— Ничего! — звонко ответил Андрюс, и ветер унес его голос в сторону. Он не был уверен, что Эдвардас его услышал. — Не холодно! — еще раз прокричал он и в лунном свете увидел, как Эдвардас в ответ улыбнулся.

Только теперь Эдвардас вспомнил, что не успел дома поесть, а в городе ему тоже это не пришло в голову, да и времени не было. И вот он едет на грузовике куда-то в неизвестное местечко, на горизонте висит сонная луна, пахнет скошенными лугами. И какая удивительная у него жизнь! Всего неделю назад он сидел в камере, и воля казалась такой далекой, что иногда думалось — она существует только в теории, а в действительности никогда ее и не увидишь и не почувствуешь всей душой, всем телом, как вот теперь, когда мимо ушей свистит ветер, летят назад телеграфные столбы, темные деревья, снова столбы, деревушка, где только в одном домике горит огонек. И он жадно вдыхал ветер родных полей, словно стараясь надышаться за те дни, когда в затхлых камерах было душно до дурноты, и мучительно кружилась голова. Он уселся рядом с Андрюсом, в кузове, и вместе с машиной они подпрыгивали и тряслись на неровной дороге. Где-то за Бабтай шофер повернул с шоссе налево, на большак. Теперь машину потряхивало реже. Иногда она как будто проваливалась в глубокую яму — мотор рычал яростнее, и она медленно выбиралась наверх, а потом шла ровно и мягко, как по городскому асфальту. Так они ехали довольно долго. Вдруг грузовик остановился — наверное, что-нибудь испортилось в моторе. И шофер часа два, ругаясь, копался в нем, пока не удалось снова завести мотор. Потом они снова ехали, но что-то опять портилось, и шофер уже усомнился, попадут ли они когда-нибудь в Шиленай.

Машину тряхнуло особенно сильно, и Эдвардас открыл глаза. Его новый друг, прижавшись к нему всем телом, положив на плечо голову, сладко спал. Эдвардасу стало жаль Андрюса, как усталого и замерзшего младшего брата. Он хотел прикрыть его своим плащом, но побоялся встать, чтобы Андрюс не проснулся, и сам снова задремал. В его голове неясно загорались и угасали обрывки мыслей и образов, в которых переплетались огни города, движение уличной толпы, тюремная камера, и воля, и лицо Эляны, и неизвестные пахучие цветы с бледными синими головками. Его охватило счастье, как и каждый раз, когда стихи, неясно слагавшиеся где-то глубоко, вдруг прорывались, сметая невидимые преграды, и ударяли полным, могучим огненным потоком, когда рука не успевает записывать поток огня, который сжигает тебя изнутри и неудержимо рвется наружу светлой рекой, радостной и широкой, как Неман на заре…

В душе Эдвардаса зазвучала новая строфа, смысл которой он не мог еще уловить, но которая уже захватила его своей музыкой. В ней были поля родного края, а слова дышали великой любовью к свободе, молодости, любви — он сам точно не знал, к чему, только чувствовал ритм, который раскачивает поля, деревья, небо, землю и его самого, его сердце…

Машина рванулась, подпрыгнула и наконец совсем остановилась. Эдвардас и Андрюс одновременно открыли глаза, не понимая, где они. Потом увидели — машина стояла на длинной улице местечка. Оба вздрогнули от утренней прохлады. Кругом все было пепельно-серое — и дома, и светлеющее небо, на котором еще не было солнца. В этот утренний час все казалось притихшим и холодным. Улица была пуста. Только две старушки трудолюбиво подметали рынок, собирая в корзины сухой лошадиный навоз. Голову цементного памятника Витовту облепили воробьи. К заутрене на костылях ковылял нищий.

Вдруг на самой верхушке костела, что стоял на пригорке, загорелся солнечный луч, и в местечке сразу стало уютнее. По булыжнику соседней улицы прогрохотала повозка, в костельном дворе ударили в колокола.

Приезжие выскочили из кузова. Оба порядком прозябли. Шофер махнул рукой из окна кабины, мотор снова заворчал, и машина, сделав круг по площади, выехала из Шиленай.

Товарищи стояли на рыночной площади и смотрели друг на друга, не зная, с чего начать. Эдвардас сказал:

— Видишь, братец, рано приехали. Все еще спят.

— Ничего, скоро встанут, — оптимистически ответил Варнялис. — Найти бы где погреться, — он встряхнулся и смешно сморщил свой веснушчатый нос.

Только теперь они увидели, что через площадь к ним приближается приземистый человек с озабоченным, немного сердитым лицом, без шапки, в распахнутом дождевике.

— Из Каунаса? — без улыбки спросил он. — Вы и есть Эдвардас Гедрюс?

Эдвардасу показалось, что печальные темные глаза этого человека смеются: они с Варнялисом, наверное, выглядят, как замерзшие воробьи.

— Что, озябли? — спросил он, подавая обоим руку, и, не дожидаясь ответа, добавил: — О вашем приезде мне звонил мой старый знакомый… ваш редактор. А меня зовут Леонас Виткус, я здесь врачом.

— Да, да, вы не ошиблись, — ответил Эдвардас, крепко пожимая руку врачу. — А это мой друг, Андрюс Варнялис.

— Все-таки, думаю, озябли? — повторил вопрос врач. — Ночь была прохладная, а вы, как вижу…

— Ну что вы, товарищ врач! — как можно веселее ответил Андрюс. — Значит, мы правильно попали. Товарищ редактор нам говорил…

— Мы с редактором старые знакомые. Еще по университету. Как он поживает? Слыхал, его долго держали в Шяуляйской тюрьме, а потом, кажется, в Димитравском лагере… Но он знает, где я работаю, вот и позвонил, чтобы я вас встретил.

Прибывшим даже теплее стало. Оказывается, всюду есть хорошие люди. И хотя раньше они никогда не видели врача Виткуса, он, вначале хмурый, теперь показался им совсем хорошим парнем.

— Я думаю, — сказал врач таким тоном, что противоречить не было смысла, — думаю, что лучше всего вам зайти ко мне. Помоетесь после дороги, кофейку горячего попьете, согреетесь, а потом и о делах поговорим.

— Ну что ж, большое спасибо, с удовольствием, — ответил Эдвардас. — Моему другу Андрюсу как раз нужен горячий кофе.

— Я, пожалуй, и от рюмочки не откажусь, — сказал Андрюс.

— Ого! Знает, что к чему, — улыбнулся врач.

Они свернули на главную улицу местечка, подошли к зеленой калитке, где висела маленькая вывеска врача, и по цементной дорожке через длинный, узкий садик прошли к одноэтажному деревянному домику.

— Вот и наша крепость, — сказал врач, открывая дверь и пропуская гостей в прихожую.

Все уже было готово для них. В столовой на столе стояли пестрые кофейные чашки и блюдечки. Желтели свежие булочки. Масло, сыр и нарезанный маленькими длинными ломтиками окорок аппетитно лежали на тарелках. Эдвардас снова вспомнил, что со вчерашнего обеда у него крошки во рту не было. Андрюс с любопытством осматривался и глотал слюну, время от времени косясь на стол. Конечно, он тоже проголодался… Жена врача повела их на кухню умыться. Вернувшись, они нашли еще одного гостя. Эдвардас удивился.

— Кого я вижу! — с радостью закричал он. — Товарищ Стримас?!

— А как же, он самый! Вот приехал к доктору посоветоваться. Много дел накопилось. А вы откуда, Эдвардас?

— Я теперь корреспондент газеты. А это мой друг Андрюс Варнялис.

Стримас искренне пожал руку Эдвардасу и Андрюсу. В каунасской тюрьме он очень полюбил этого парня.

— Вот видите, товарищ Эдвардас, — улыбаясь говорил Стримас, — видите, как все вышло! Теперь уже мы начинаем управлять жизнью. И смотрите, как быстро! Когда там сидели, всякие мысли в голову приходили, но все казалось, что — ого! — посидим еще порядком… Советский Союз…

— Оказывается, вы знакомы? — обрадовался и хозяин. — Очень приятно. Садитесь, садитесь же! Онуте, приглашай гостей…

Андрюс Варнялис с удивлением, даже немножко открыв рот, смотрел то на Эдвардаса, то на Стримаса. «Вот какие вы, герои, оба в тюрьме сидели! И Эдвардас… А я ничего не знал… Вот попал в компанию! Если бы Юргила меня здесь увидел…»

Жена врача усадила гостей.

— Что же у вас новенького? — серьезно спросил Стримаса врач. — Выглядите лучше. Лекарство, наверное, помогло? Но главное, конечно, сама жизнь… Вы, скажу я, даже помолодели.

Стримас сразу после тюрьмы заходил к врачу советоваться насчет здоровья. Как казалось врачу, он чем-то напоминал его покойного отца — может, не столько внешностью, сколько манерами: спокойный такой, рассудительный. И говорил он, как отец, — медленно, взвешивая каждое слово, убедительно.

— Со здоровьем, может, и лучше, господин… то есть товарищ доктор, — ответил Стримас, и все улыбнулись его маленькой ошибке. — Со здоровьем — полбеды, скажу даже — лежать некогда. Дела! Не знаешь, за что и хвататься.

— Да. — улыбнулся врач. — Работы хоть отбавляй… Однако ешьте, товарищи гости. Онуте, принеси кофе… и графинчик. Один из гостей очень озяб.

Жена принесла маленький графинчик водки и поставила рюмки перед всеми, кроме Варнялиса.

— Этому еще рано, — сказала она и погладила Варнялиса по голове.

— Что ты, Онуте! Товарищ Андрюс как раз и есть тот, кому сегодня надо выпить больше всех.

Врач подвинул свою рюмку Варнялису и налил всем водки.

— А я что же? По такому случаю тоже выпью, — сказал он, взял у жены рюмку и налил себе. — Ваше здоровье!

Андрюс, даже не моргнув глазом, выпил до дна, хотя перехватило дыхание, а на глазах проступили слезы.

— Да, товарищ Стримас, — сказал врач, — когда вы к нам пришли в первый раз после тюрьмы, я увидел, как они вас ужасно… ужасно…

— Они нас не жалели, — вздохнул Стримас. — Мы для них страшнее воров и убийц.

— Товарищ Стримас, — обратился к нему Эдвардас, — скажите, вы, кажется, здесь где-то неподалеку живете?

— А как же, около восьми километров будет. Вы обязательно должны заглянуть в Скардупяй, в наше поместье. У нас теперь интересно для тех, которые в газеты пишут. Помните, я вам еще в тюрьме…

Андрюс Варнялис сегодня словно язык проглотил. Среди этих интересных, но незнакомых, новых людей он чувствовал себя не совсем на месте. Подумать только — это революционеры, у которых есть о чем вспомнить и о чем поговорить! А кто он, Варнялис? Обыкновенный каунасский гимназист, и больше ничего. Ну, скажем, еще и комсомолец, но что он значит среди таких революционеров, как Эдвардас, как Стримас или, наконец, как врач?

— Почему не закусываете? — вдруг услышал Варнялис. Подняв голову, он увидел синие глаза жены врача. — Я вам положу яичницы. Вы уже согрелись? Может, еще рюмочку?

— Спасибо вам, большое спасибо… — не своим голосом ответил Варнялис — с непривычки у него и от первой кружилась голова.

— А знаете, как наши люди ждут выборов? — услышал он слова Стримаса. — Надо же решить, что делать с землей. Наш управляющий Доленга убежал, а господина Карейву, — улыбнулся он, — мы тоже давненько не видели. Вряд ли он скоро появится на нашем горизонте… Надо самим справляться, ничего не поделаешь.

— Какого Карейву? — вдруг спросил Варнялис и по взгляду Эдвардаса сразу понял, что его вопрос как будто и не к месту.

— Хозяина нашего поместья, — спокойно ответил Стримас. — Жил в Каунасе, кажись, занимался автомобилями…

— А! — обрадовался Варнялис. — Товарищ Эдвардас, это у него, сдается, служил ваш брат, которого мы называли Сакаласом? Да, да, его как раз и арестовали у Карейвы в гараже. Теперь я хорошо помню…

Никто не отрицал и не подтверждал слов Варнялиса, и его начал мучить вопрос, не напрасно ли он выложил здесь все, что знал. Настоящие революционеры много знают, а мало говорят. Так их учили старшие, когда они работали в подполье. Болтливость, как знал Варнялис, никогда не была добродетелью революционеров. Совсем наоборот. Болтливость в подполье всегда осуждали как злейшего врага конспирации…

— Конечно, земельный вопрос очень важен, — сказал врач. — Наши крестьяне… Я, кажется, немного знаком с жизнью деревни… Вы же знаете, что наша деревня, хотя продукты и очень дешевы, все-таки недоедает. Я имею в виду прежде всего бедноту… Детский туберкулез, рахит…

— Да, жизнь нелегкая, — снова заговорил Стримас. — Недаром ведь бежали многие в Бразилию, Аргентину. Мне всегда казалось — здесь что-то не так. У нас хорошая земля, народ трудолюбивый, но вот богатеи, кулаки как схватят за горло — все тебе уже не мило… Я тоже одно время подумывал отправиться на эти бразильские змеиные плантации. Нельзя ведь, чтобы все денежный мешок решал, как при Сметоне… Об этом у нас говорят в поместье рабочие и вся беднота. Вот уж выберем Народный Сейм…

— Народный Сейм — это только начало, — сказал Эдвардас. — Социализм, товарищи, надо построить, вот что. А создать социализм — это не рюмку выпить, я так думаю, — и он почему-то посмотрел на Андрюса Варнялиса.

— Вы мне что-то хотели сказать? — покраснел Андрюс.

Сидевшие за столом засмеялись.

— Нет, нет, я только так, — серьезно ответил Эдвардас. Он немного помолчал и продолжал: — Многим из нас теперь кажется, что все очень легко. «Что же, выберут Народный Сейм, — думают они, — он издаст постановления, землю у помещиков отнимут, передадут безземельным и малоземельным крестьянам, национализируют фабрики, банки, и все пойдет как по маслу…»

— Да, товарищ Эдвардас, — сказал Стримас. — Вот вернулся я домой, собрал людей и сразу все увидел… Ох, всякий бывает народ! Не так легко с ним…

— А я вот что скажу, — сказал Андрюс Варнялис и снова покраснел. — Классовая борьба еще осталась, но фашисты уже удрали, вот теперь и легче стало.

Все снова посмотрели на Андрюса и улыбнулись.

— Правильно, товарищ Андрюс, — серьезно сказал врач Виткус. — Не будем поддаваться пессимизму! Только как жаль, что теперь утро, а не вечер, а то бы посидели и еще поговорили. Ну что же, есть предложение выпить еще по рюмочке — и finis[20].

Когда они кончили завтрак, пришли звать хозяина к больному. Жена его предлагала поселиться у них, но Эдвардас с Андрюсом отказались: разве можно садиться на шею к добрым людям? Простившись с женой врача и пообещав Стримасу при первом же случае приехать в Скардупяй, Эдвардас и Андрюс отправились в местечко осмотреться и подыскать ночлег.

— Хорошо. Посмотрите, как там что, поговорите с людьми, а вечером снова посоветуемся, — сказал хозяин и отправился к больному.