Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Последние твиты из Венеции

Пт, 01:37: Любой город, если в нем нет важного дела, навязчив. Мы напряженного молчанья не выносим. Еще меньше выносимо безделье, предоставленность самому себе. Страшно оказаться не в одиночестве, но в компании только с самим собой.

Пт, 05:06: Чем больше по Венеции ходишь, тем больше узнаешь тайных троп, позволяющих прийти к цели коротким способом. Но город от этого не становится меньше, наоборот, постоянно разбухает, словно баранка из вечного хлеба, который уже невозможно собрать.

Пт, 19:51: Я сделал это: собрал всю волю в кулак и посмотрел биеннале, сначала в садах, потом в Арсенале. И в немецкий павильон на «Фауста» тоже попал – выстоял два часа в очереди, то есть потратил на ожидание примерно раза в три больше времени, чем перформанс идет. Но не пожалел, оно, конечно, того стоило. Теперь вот сижу без ног, хватаю ртом воздух. Колени болят, спина отваливается, внимание рассеянное. Надо отойти немного и взяться за очередное послушание: записать впечатления дня не отходя от кассы и без переноса на следующие сутки, которые принесут уже свои собственные подробности.

Пт, 20:24: Печенье с мощным сливочным привкусом глазури, которое я встречал только в Венеции (запомнил его еще с прошлого раза): лакомство, за которое могу отдать все что угодно.

Сб, 20:11: По правую руку (так и хочется написать «одесную») от Сан-Джорджо-дельи-Скьявоне, славной великим циклом картин Карпаччо, есть тупичок с церковью Сан-Джованни-ди-Мальта (1565). Ее относительно недавно открыли, чтобы за 5 евро показывать «Крещение Христа» Джованни Беллини. Можно к этому отнестись как к «выставке одной картины» («скуола Карпаччо» за углом – 4 евро, Сан-Дзаниполо – 3.50, Фрари – 3), тем более что «Крещение» действительно прекрасное, свежее и словно бы дышащее полной грудью.

Сб, 20:21: Вики, правда, пишет, что изначально картина находилась в San Geminian, откуда ее забрал Наполеон, чтобы построить новое крыло прокураций. Я много раз встречал упоминание об этой снесенной церкви в самых разных источниках, так как из нее происходит масса важных и знаменитых картин.

Сб, 20:23: Даже находил ее на пейзажах первой половины XVII века, когда Пьяцетта еще не была окончательно сложившимся ансамблем.

Сб, 20:30: Сегодня ходил по Венеции просто так, без цели. Кажется, это самое ценное, что можно себе здесь позволить.

Сб, 23:43: Тоска по масскульту как одна из форм окультуренной (сублимированной) ностальгии.

Вс, 16:31: В Венеции дождь. Венеция отдыхает. Все рассредоточились по углам, сидят под теплыми крышами. Самое время гулять с задумчивым видом, точно погода не имеет ко мне никакого отношения.

Сб, 20:32: Ну или же помогает – смотрите, как на мне топорщится пиджак, как я ступать и говорить умею, когда никто мне не мешает говорить.

Вс, 22:22: Гондольеры сегодня отдыхают. Даже на Сан-Марко пусто – все прячутся под козырьками, в галереях Мерчерии теснота да толчея. Время баров, ресторанов, церквей и музеев.

Пн, 20:22: Лайфхак про Дворец дожей и Музей Коррер: они работают в понедельник. Для Италии это огромное исключение. Скорее всего, вам продадут билет за 20 евро, куда входит еще и Библиотека Марчиана. Ее тоже пропускать не следует: монументальные залы Марчианы оформляли Тинторетто, Тициан и Веронезе. Если, конечно, вам их творений в парадных и непарадных покоях дворца не хватит. На мой вкус, так хватит с перебором.

Сб, 20:23: Плохая новость в том, что пресс-карта не работает: это Венеция, детка. Лучше всего приобретать в местные музеи комплексный билет.

Ср, 11:05: Наконец-то Венеция распогодилась. Процесс пошел. Снова можно загорать. Яндекс, правда, обещает в городе небольшие пробки. Что он имеет в виду? Толпы у Сан-Марко, в районе Ла Фениче и у моста Академии?

Ср, 11:05: Не расстанусь с Каннареджо, буду вечно молодым. Немецкий павильон на биеннале. «Фауст»

Пока стоишь в очереди на «Фауста», перформанс немецкого павильона (часовая очередь в него – обязательное условие шоу), можно забежать во французский павильон, оформленный под звукозаписывающую студию, – здесь в созидании музыки, рождающейся из отдельных звуков, принимают участие посетители.

Рядом, в английском павильоне, окруженном разрисованными камнями из папье-маше, поставленными на пики, каменные конструкции под потолок спорят с горизонтальными, деревянными. В павильоне бывшей Чехословакии надувные лебеди плавают по целлулоидному озеру.

Но все это затакт перед «Фаустом». Друзья предупредили: это лучшее, что предлагает нынешняя биеннале, поэтому нужно прийти к самому началу в 10.00 и ждать открытия в 11.00.

Для этого пришлось спать пять часов, встать пораньше (сегодня в Венеции солнечно) и сбежать на край света, мимо просыпающегося города, убирающего вчерашний мусор.

Кроме меня о «Фаусте» друзья предупредили огромное количество народа, так что очередь к немцам вышла внушительная. Запоминающаяся.

………………………...............

По периметру немецкий павильон окружен решетками, внутри бегают черные псы и лают. Играют друг с другом. Задираются.

Ожидание нагнетается невероятно – очередь слушает мощный саундтрек, доносящийся изнутри, и волнуется. Если вокруг театра есть дополнительный театр, представление обязательно получится. Его не унести с собой, не перенести в другие стены, оно может существовать только здесь и сейчас, с этими исполнителями (я прочитал, что они танцоры, последователи Пины Бауш) и этими зрителями.

Интереснее всего, конечно, каков был расчет создателей «Фауста».

Думали ли они об «элитарной штучке» для редких знатоков, зевающих в белом кубе, или же заранее ваяли нетленку, взявшую в этом году главную награду биеннале – «Золотого льва»?

Есть некоторое противоречие в камерной, интимной истории, которую показывают, и толпами алчных людей, обступающих исполнителей буквально со всех сторон. Здесь, думаю, и заложено самое важное в авторском замысле.

Вообще-то немецкий павильон практически пуст. Все три его зала – центральный и два боковых, закрытых от посетителей, – белы. Во внутренних стенах сделаны большие, точно витрины, окна, сквозь которые можно наблюдать за тем, что происходит внутри. Другая новация павильона – стеклянный пол, под которым тоже происходит часть действия.

Видимо, самая что ни на есть бессознательная, так как этюды, которые показывают пять перформеров, балансируют на грани осознанной жизни и дикой хтони, постоянно выплескивающейся через края.

Главная задача их – быть абстрактными энергетическими сгустками, максимально наполненными пограничными состояниями.

За сорок минут представления, промелькнувшего в один миг, прожигается маленькая жизнь, что требует полной самоотдачи – поэтому все исполнители молодые и харизматичные. Правда, сила их в ходе показа «Фауста» проявляется по-разному.

………………………...............

Расскажу только то, что видел, так как импровизированные сценические площадки, где появлялись актеры (гомункулы? ангелы? обычные люди, раздираемые страстями? сами эти страсти?), мгновенно становились непроходимыми. Буквально не протолкнуться.

Первую сцену, полностью прошедшую в подполье, в заоконном зале №1 я пропустил.

Подключился в тот момент, когда первый артист вылез из-под стеклянного пола отгороженного зала в общее пространство и заскочил на приступочку.

Парень на жердочке стоял гордо, как Каин и Манфред, когда через ту же щель в полу вслед за ним поползла любовная пара, мужчина и женщина.

Вцепившись друг в друга и при этом не выпуская айфоны из рук, октябрьские любовники поползли по полу, не обращая внимание на столпотворение вокруг.

Постепенно действие переползло в центральный зал, где никакое стекло уже не отделяло этих практически беззащитных существ от праздных наблюдателей.

А нас же много, и мы бесцеремонно нацелились на то, как на наших глазах люди заводят невеселые прялки. Исполнители то сплетаются, то расплетаются, вызывая огонь (внимания? любопытства? похоти?) на себя.

Подобно гаммельнскому крысолову, каждый из актеров увлекает толпу за собой, и сотни глаз, десятки камер бесстыже фиксируют происходящее. Одетых, но как бы голых, бесстрашных людей.

Тут же еще, вместе с драматическим натяжением, и саундтрек нарастает, незримый звукорежиссер постоянно поддает низких частот так, что слезы наворачиваются.

Потому что, с одной стороны, сопереживаешь им, пунктирно рассказываемой телами истории (и, значит, конечно, думаешь о себе, о собственных страстях, которые выжигают изнутри напалмом), а с другой – понятно: наблюдатель не может совпасть с объектом своего наблюдения. Тела исполнителей натренированы и изощрены так, что эмпатия к тому, что они бессловесно делают, включается автоматически. Это не танец и не набор упражнений, но спонтанные психофизические реакции и разнокалиберные движения, якобы подразумевающие нарратив. Каждый из нас складывает его в собственное повествование. Тем более нам не объясняют, что вообще происходит, из какой жанровой или дискурсивной точки движется и куда. Сам решай.

Так я, честно говоря, все сорок минут и раздваивался, побеждая слезы в зародыше. Я был в этот момент точно на распутье – именно тогда мне нужно было выбрать жанр восприятия «Фауста»: взять сторону исполнителей и расчувствоваться или же остаться при исполнении. При камере.

………………………...............

Я выбрал второй вариант, так как к этой минуте первый парень слез со своей жердочки, вновь оказался под стеклянным полом, где начал раскидывать медяки.

Пошла часть про деньги, про социальные отношения, про соотношение лица и личины, личности и внешних масок.

Ее я рассмотрел чуть хуже, так как западные интеллектуалы (а кто еще способен практически два часа простоять в очереди за удовольствием непонятного свойства?) работают локтями и плечами ничуть не хуже соотечественников.

Правда, в отличие от «наших», западные люди полностью уверены в своей правоте и не обращают внимания на соседей. Эмпатию они отключают за ненадобностью, вот как электричество.

Перформеры между тем изображают что-то вроде модного подиума – зрители образовали длинные проходы крест-накрест, по которым немецкие артисты ходили какое-то время.

Потом они стали утрированно раскланиваться, точно дураки, бьющие поклоны. Не боясь разбить себе лбы.

После снова сцепились в любовной изысканной позе, совсем как на какой-нибудь ренессансной картине (таких аллюзий на классику, кстати, в их движениях было достаточно много), медленно продвигаясь и перетекая друг в друга в преддверье третьего зала.

В нем оборудовано что-то вроде прозекторской – с металлическими столами и кранами, из которых ребята прицельно поливали друг друга водой.

Но не так, как в немых черно-белых короткометражках: вода словно бы и была главным выражением их чувств, их настоятельной потребности в других людях.

У кого-то в женщине, у кого-то в мужчине, так как одна гомосексуальная пара сцепилась прямо в воде прозекторского стола, изображая тяжеловесные, не без насилия, мужские движения.

Другой парень поливал девушку, точно она фонтан и из нее должна бить постоянная струя.

Когда все вымокли и начали просачиваться в общий зал для финального построения, один из перформеров взял в руки швабру и начал яростно собирать воду за всеми. Будто бы убирал, чистил, драил свою планету, освобождая ее вообще от любых следов.

После чего все они, одетые в хламиды с капюшонами, выстроились в ряд, а потом ушли сквозь дверь в стене.

………………………...............

Мне было интересно, как же они закончат представление, а они, значит, ушли в народ – на улицу, где продолжала, на зависть близлежащим павильонам¹⁹⁵, волноваться очередь: успеют их запустить внутрь на следующее представление или же нет. Там же, помимо честной очереди, заходившей в павильон сбоку, была еще и центральная дверь, куда натекла толпа халявщиков, не желающих тратить время на ожидание, но крайне заинтересованных: «Зачем сюда стоит так много людей?»

Вот они и заглядывали, привлеченные толпой и громкой, драматической музыкой, силясь разглядеть внутри хоть что-то.

Но не тут-то было: ведь даже зрители, попавшие к немцам после полуторачасового стояния (сегодня в Венеции особенно много народа, посетители стоят в очереди даже в японский павильон), не могли увидеть перформанс полностью.

Как только кто-то из актеров с совершенно особенной пластикой в духе изломанного contemporary dance начинал просачиваться на территорию, не защищенную от чужих, его тут же облепляли, не давая свободно двигаться, точно такие же, как я, – мухи, охочие до свежатинки.

Легко идентифицировать себя с идеализированными персонажами, приподнятыми над бытом и сжатыми до состояния иероглифов, обозначающих сразу веер понятий, гораздо сложнее задавать вопросы себе самому, ощутимо разделяясь на внешнего и внутреннего человека.

Как это достигается, вне внятной наррации? Созданием ситуаций и энергетических протуберанцев (в России этим искусством отлично владеют Кирилл Серебренников, Константин Богомолов и Борис Юхананов), электрическим натяжением незримого поля, внезапно бьющего по лбу.

Постдраматический театр живет и процветает: меньше слов, больше дела – эмоций, страстей, всяческих флуктуаций. Ребята импровизируют, вышивая по весьма простой канве, однако то, как они приватизируют ее, растворяясь в заранее заданных образах, делает их законченными сюжетными единицами.

Немцы воплощают не характеры, но типы или даже темпераменты, поведенческие модусы, мгновенно узнаваемые даже не головой, но именно телом – это оно откликается на предлагаемые обстоятельства, так как в отличие от театра я не сидел в кресле, но, подобно другим вуайерам, как ужаленный бегал вслед за исполнителями.

Да, они жили только друг другом, правда, при этом не забывая время от времени бросать недоуменные взгляды на многочисленных соглядатаев, образовавшихся рядом.

Именно это и разрушает «четвертую стену», намекая на то, что представление посвящено страстям не исполнителей, но тех, кто подглядывает за тщательно разыгрываемыми мизансценами.

Раз уж Венеция и биеннале максимально последовательно выражают «общество спектакля», создатели «Фауста» доводят ситуацию до логического завершения. Они отдают толпе на растерзание самые интимные и тонкие стороны человеческого существования.

Псы неслучайно контролируют очередь гомункулусов, созданных «обществом потребления», а теперь пытающихся получить порцию странного, почти извращенного удовольствия.

При этом выбирая еще, плакать, сочувствуя исполнителям, или отмораживаться в окончательно бесчувственные «болотные огни».

………………………...............

Стратегически начинать биеннальный вояж с «Фауста» было совершенно неверно, хотя иначе сделать было попросту невозможно: очередь все разрастается и прибывает, а показов перформанса осталось считанное количество – но после него вся громадная программа биеннале разделилась на шоу в немецком павильоне и все остальное.

Все прочее искусство было, может быть, и милым, иногда интересным, отчасти провокативным, но уже не первоочередным, необязательным и легко заменимым.

Подлинное произведение искусства всегда редко – современное искусство здесь не исключение. Наоборот, создать подлинный шедевр в рамках contemporary art’а гораздо сложнее, чем в устойчивых классических дискурса и жанрах. «Фауст», конечно, стоит всей остальной биеннале, но комплимент ли это для фестивального комитета?