Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Твиты из Пезаро

Вс, 21:44: В Пезаро тоже есть пляж, но курортной пустышкой его не назовешь, несмотря на пустоватые музеи. Какой разительный контраст с Римини.

Вс, 21:47: Городская Пинакотека, ради которой мы к вам заехали на час из-за грандиозного полиптиха Беллини, объединен (за 10 €) с домом-музеем Россини и ренессансной выставкой в палаццо Дукале в Урбино. Что ж, придется ехать в Урбино.

Вс, 21:53: Музей Россини находится напротив пезарской Пинакотеки в доме, где композитор родился и который покинул в детстве. Бедекер обещает аутентичные оконные проемы. Несколько личных вещей композитора передал в Пезаро (ноты, гравюры, пианино) один коллекционер и поклонник Россини после его смерти. Оконные проемы действительно аутентичны, а еще там все время громко играют увертюры к операм – так и не уходил бы.

Вс, 22:07: В городской Пинакотеке Пезаро даже два Беллини и с десяток залов второстепенной живописи да майолики с фарфором. Все имена, кроме Виварини и Карраччи, случайного третьего ряда.

Вс, 22:43: Возле моря, у входа на пляж, стоит очередной золотой шар с червоточинкой от Помодоро. Покатый город

Еще более явной «единственная улица для туристов» оказывается в соседском Пезаро – здесь это просторный променад, плавно спускающийся от исторического центра к не менее историческому морю и далее плавно растекающийся по пляжам возле фонтана с очередной скульптурой Помодоро.

Ландшафтных перепадов в этом равнинном прибрежье, почти как в Римини, не наблюдается – пейзажи плавны, как линии у Матисса, а променад является точкой сборки совсем уже курортного городка, лишь в полнейшем отдалении от моря похожем на культурное обиталище со своими средневековыми кварталами, шумным университетом возле небольшой крепости, словно бы вкопанной в центр окраинного холма, сонными кварталами особняков и низкорослых малоквартирников, рядом с которыми всегда осень, палая листва и прочие признаки поэтического комфорта.

В Пезаро, как и в Римини, приезжают купаться и жить на прибрежном песке, из-за чего весь прочий город воспринимается станцией ожидания и нечаянным бонусом, скромно демонстрирующим неброские, но настоящие (не бижутерия!) исторические ценности вне гостиниц и отелей первой линии. Типа, ну надо же – ехали скупнуться, а тут еще и Россини! Стендаль о Россини

Начиная жизнеописание человека, значение которого автор приравнивает к заслугам великого императора («Наполеон умер, но есть еще один человек, о котором теперь говорят везде: в Москве и Неаполе, в Лондоне и Вене, в Париже и Калькутте»), Стендаль посвящает описанию Пезаро всего один абзац и более к «стране происхождения» не возвращается.

Стендаль – известный халтурщик и болтун, однако в его беглых заметках внезапно проступает точный очерк «гения места»; случайный, но верный абрис местного ландшафта. Иной раз такая писанина кажется просто набором слов (особенно в том, что касается умозаключений, например, про сорок веков любви), но откуда тогда возникает ощущение 3D-объема, этого достигает автор или читательская голова?

Это порт, куда заходит немало судов. Пезаро возвышается среди покрытых лесом холмов, и этот лес доходит до самого моря. Никаких унылых, голых земель, никаких следов опустошающего морского ветра. Берега Средиземного моря и особенно Венецианского залива не имеют того дикого и мрачного вида, который огромные волны и яростные шквалы придают берегам океана. Там, будто на границе деспотической империи, всюду опустошение и произвол; на лесистых берегах Средиземного моря всюду сладкая нега и обаяние красоты. Легко соглашаешься с тем, что именно здесь колыбель мировой культуры. Здесь сорок веков тому назад люди впервые поняли, сколько радости в том, чтобы перестать быть жестокими. Само наслаждение их цивилизовало; они увидели, что любить лучше, чем убивать: вот еще одна ошибка несчастной Италии; потому-то она столько раз была покорена и страдала. Ах, если бы господь бог создал ее на острове! ³⁰ Бедный домик в Пезаро

Курортный Пезаро и есть такой остров и очаг благополучия, практически видимого счастья.

Описывая скитания родителей Россини, «третьеразрядного валторниста, из числа тех бродячих музыкантов, которые, чтобы заработать себе на пропитание, обходят ярмарки Синигальи, Фермо, Форли и других городков Романьи» и красавицы-певицы, «довольно прилично исполнявшей партию „второй певицы“» («они участвуют в небольших импровизированных оркестрах, которые составляются для ярмарочной оперы…» и «кочуют из города в город, из труппы в труппу, отец играл в оркестре, мать пела на сцене; разумеется, они были бедны»), Стендаль говорит, что «когда родители оставались без ангажемента, они приезжали в свой бедный домик в Пезаро».

Штука в том, что пятиэтажный (?) дом-музей Россини, находящийся совсем недалеко от центра и главной улицы, ведущей к морю и пляжам, совершенно не выглядит «бедным домиком».

Дело не в обстановке, которой совсем не осталось (все экспонаты музея заемны), но в основательности и добротности постройки, внушающей уважение.

Другое дело, что, видимо, семейству Россини принадлежали не все этажи, но пара-другая комнат по соседству. Экспозиционные площади тут действительно невелики, предметов почти нет, оттого и не тесно, но если представить в этих помещениях быт, становится не очень уютно – как в любой ороговевшей каменной громаде с большими, холодными окнами.

Получается, что снаружи – город-курорт, а внутри – тоска и скука, как в известном стихотворении Давида Самойлова «Дом-музей»:

Заходите, пожалуйста. Это

Стол поэта. Кушетка поэта.

Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.

Это штора – окно прикрывать.

Вот любимое кресло. Покойный

Был ценителем жизни спокойной.

Правда, такого количества аутентичных предметов, оставшихся от Россини, в Пезаро не найдется. Коллекционеры передали композиторскому фонду в основном всякие бумаги – в лучшем случае ноты или гравированные карикатуры, в худшем – сканы документов. Вот и непонятно, кому адресовать неудовольствие – или устройству музея, в котором, правда, всегда звучит правильная музыка, или бедности родителей Россини. Или же тому, что великий композитор покинул родительский дом достаточно рано.

Годы странствий. Венеция. Рим.

Дневники. Замечанья. Тетрадки.

Вот блестящий ответ на нападки

И статья «Почему мы дурим».

Вы устали? Уж скоро конец.

Вот поэта лавровый венец —

Им он был удостоен в Тулузе.

Этот выцветший дагеротип —

Лысый, старенький, в бархатной блузе —

Был последним. Потом он погиб.