Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Площадь чудес

Это важное чувство распахивающейся вселенной: выйти из тесноты средневековья на широту простора. Точно кто-то дополнительное освещение включает, лишние лампочки дневного накаливания.

Шедевры Площади чудес соотносятся между собой камнями дзенского сада – все это место пронизано взаимными тяготениями зданий, учитывающих друг друга, но и отталкивающихся от мраморов соседних стен¹⁰⁶, особенно заметных на прямой линии Падающей башни – Кафедрального собора и баптистерия, что выглядывают из-за широкой спины Санта-Мария-Ассунта.

Главные итальянские площади состоят из таких же исключений и неправильностей. Они назначены Виппером главным свойством средневековых полян, возникающих стихийно и органически: когда вроде бы все против «единства ансамбля» (в Перудже, Парме или в Мантуе), но что-то щелкает, и пазл складывается практически навечно¹⁰⁷.

Понятно, что создавалась Площадь чудес веками – начатая на пике республиканского могущества, она пережила самые разные стадии упадка и ничтожества, пока не была подобрана на новом витке развития цивилизации. Однако главное чудо, кажется, в том и заключается, что место это является «все и сразу», без какого бы то ни было стилевого развития и многочисленных дополнений, настолько оно цельное.

В этой цельности она вполне сопоставима с венецианской Сан-Марко, где каждое излишество площади только к лицу.

Записал я эти свои эмоции и сунул нос в Муратова, а он точно так же вспоминает Пьяцетту и формулирует про созданность в один присест («…внезапно в одну ночь…»), причем делает это с обычным своим изяществом и точностью, не потягаешься.

Убирать пересечения не стану, буду думать, что это просто мы с ним на Площадь чудес с одной и той же южной стороны заглянули, хотя и он, и я, идущий по его следам практически через сто лет, приехали в Пизу не на поезде. Внешне ничего не изменилось – рядом с кассами разве что скульптура ангела, упавшего в газон, появилась, но внутренне…

В полной мере мне уже не оценить оригиналы фресок Кампосанто, разрушенных войной и пожаром, собранных отважными реставраторами «на живую нитку» из буквального пепла, поэтому «Образы Италии», где росписи эти подробно описаны, теперь являются еще и свидетельством того, как воздействовали недоступные нам теперь аутентичные изображения. Игра в кости

Похожая на древний космодром Площадь чудес превращена в аттракцион, накрывающий с головой. Сопротивляться бешеной энергии толп, вооруженных палками для селфи и старательно позирующих в позах, напоминающих китайскую гимнастику, невозможно.

В таких местах, как у Саграда Фамилиа или у Нотр-Дам, эффектные архитектурные памятники растворяются в безумии бессмысленных ритуалов, более присущих аэропортам и переводящих впечатление от увиденного в какой-то истерический регистр. Попасть сюда необходимо хотя бы один раз (поставить галочку и успокоиться), но против лома (тайфуна, торнадо) нет приема, и эквалайзер все равно будет сорван. Не странной логикой места (обычно кафедральный собор, колокольню и баптистерий ставят в центре города, не на окраине), где предметы и вещи лишены своего подлинного предназначения¹⁰⁸ и как бы выбиты из колеи, что само по себе трогает необыкновенной геометрией, но вот этим социальным механизмом, функционирующим логично, но уже без смысла. Например, на всю Площадь чудес лишь один туалет, куда всегда очереди.

Очереди, впрочем, везде и всюду, даже в пустоватый баптистерий, где кроме акустики и кафедры работы Пизано (головокружительной хрупкости и точности) особенно воспринимать нечего – в баптистерии вся красота как раз вывалена наружу и напоказ.

Примерно такое же бестолковое ощущение остается от Кафедрального собора с огромной алтарной мозаикой Чимабуэ «Христос во Славе»¹⁰⁹, отдаленно напомнившей мне равеннские красоты.

Хотя если волевым усилием вынести особенности экстерьера и интерьера за рамки существующего контекста и поставить хотя бы в другой части города, эффект от его изысканной простоты может быть разительным. Учитывая, например, картины Содомы, Беккафуми и Андреа дель Сарто, не говоря уже о святынях вроде амфоры, которой Христос пользовался на свадебном пиру в Кане¹¹⁰, – той самой, в которой вода превратилась в вино, и шедевральной (точеной, утонченной) кафедре Джованни Пизано (1302–1310), осмотру которой гиды посвящают (ок, способны посвятить) отдельные экскурсии.

Бестолковый – это если «без толка», это когда сгораемый ящик возник промежутком между всеми прочими соблазнами и достопримечательностями, которых только поначалу кажется, что много. А когда с Кампосанто выйдешь, оставив там, внутри, все свое мышечное и эмоциональное напряжение (фрески его требуют самого пристального, как в кабинете офтальмолога, вглядывания), вдруг окажется, что делать-то больше нечего, как это всегда бывает, когда свалишь трудное и вроде бы хлопотное дело.

Выходишь из крытых галерей кладбища на простор газона, огороженного со всех сторон дорожками, вечереет парным молоком, так что чувствуешь себя отпускником – можно пойти в кружевное депо, куда втекают все пешеходные тропинки, а можно пройти мимо: за исключением башни, в Пизе нет ничего обязательного – вот что важно.

Да и башня, как выясняется, не то, куда точно следует стремиться.