Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Выход из пространства

Полосатый собор, ровный по всей длине, тем не менее сбоку кажется вставшим на дыбы из-за слегка задранного фасада. Чересполосица мраморных стен, горизонтальность которых подчеркивается черными линиями, словно бы толкает Сан-Стефано к фонтану в центре, вот он и выезжает, заступая за незримую красную линию, точно ящик комода с неработающим шарниром. Врезается в поляну, чтоб замереть, растерявшись на долгие века.

Сбоку от него, наискось от кафедры, стоит памятник Джузеппе Маццони (почему не Марко Датини, он ведь тоже, подобно Маццони, родился и умер в Прато?), о котором Малапарте писал в «Проклятых тосканцах», что спина его «закрывает мне почти всю площадь, думаю, самую воздушную и светлую по всей Тоскане, и в центре – розовое пятно фонтана из мрамора изумительного телесного цвета…»

Официально фонтан называется Pescarorello, но местные величают его «утиным» из-за мраморных птиц, сидящих на краю бассейна. Если по итальянским меркам, это совсем новодел 1861 года. Приезжая сюда, Малапарте любил селиться прямо на Пьяцца дель Дуомо в старинном отеле «Stella d’Italia»¹²² (бывшее Палаццо Вестри построили на месте церкви Сан-Джованни-Ротондо) и смотреть из окон своего номера¹²³ на собор, на памятник и на фонтан.

Кафедральная площадь в Прато маленькая, точнее низкая, из-за чего кажется срезанной, что ли, ополовиненной в высоту, город же давным-давно разросся за оборонительные стены. Я и потерял массу времени из-за того, что припарковался у живописных оборонительных руин, превращенных в парк-квест, и некоторое время бродил среди них в одиночестве, пока не увидел вдалеке «главные» колокольни, оказавшиеся совсем в другой части города. Если свернуть

Прато возник из слияния двух городов – борго у замковых руин (его не разрушали враги, он попросту не был достроен) и того, что называется теперь «историческим центром»; граница между ними весьма ощутима, кстати.

Туризма здесь не очень много, что всегда радует, хотя группы, говорящие на разных языках, встречаются регулярно. Но по тому, как ведут себя местные, видно же, что этот город для своих и туризмом он не особенно промышляет, у него какие-то иные фенечки и приблуды. Притом что до Флоренции здесь 20 минут на электричке и ходят они почти ежечасно, «дыхание столицы Ренессанса» совершенно не ощущается: на первый взгляд, Прато – совершенно самостоятельная величина и сам по себе «столица текстиля», которым Флоренция торговала и с которого очень даже себе жила¹²⁴.

Ткани были важнейшей составляющей ее богатства и основой международной торговли. Однако ткацкие фабрики и мастерские, работающие на Флоренцию, были разбросаны по всей ближайшей Тоскане, из-за чего Прато многими воспринимается как город-спутник, но это не так. Мой эксперимент с отсутствием Флоренции в нынешнем путешествии, больше занятом промежутками, чем городами, и городками, нежели «столицами», всячески подтверждает это.

Средневековый город сплелся и перемешался с торговыми улицами и площадями более поздних, совсем уже буржуазных времен, вплоть до модерна, что превращает Прато в среднестатистический европейский городок повышенной комфортности без особых спецификаций. Ну или это мне так кажется после многочисленных мест, замороченных своей сокровенной идентити.

Кажется, в Прато я поймал важное для себя ощущение, которое еще толком не сформулировано, но я его постоянно обдумываю. В Пизе я не ходил по музеям, стало неинтересно следить за вынужденными, половинчатыми институциями, в Прато же совсем я не расстроился из-за того, что перекрыт доступ к фрескам, так как город – сам по себе фреска, созданная ровно на один световой день, который я и запланировал посвятить ему.

Он ведь, подобно стенописи, тоже привязан к конкретному месту, с которого его невозможно сдвинуть¹²⁵. Он тоже предлагает лишь видимость доступности и постижения, хотя все его черты за один день способны складываться только в случайном порядке.

Ну и, наконец, для меня он существует как видимость и данность только тогда, когда я смотрю на него. А за Липпи следует ехать в Лукку – там в соборе Сан-Микеле-ин-Форо по правую руку от алтаря висит его зареставрированная до состояния глянцевого журнала картина «Святые Елена, Иероним, Себастьян и Рох». Так вот завтра и поеду.

Причем уже за сыном, а не отцом. Капеллы трансепта Сан-Стефано. Уччелло

Вход в Музей Дуомо, как я уже говорил, в низине под колокольней. Из которой в удлиненный трансепт с пятью капеллами имеется проход: в крайней левой росписи не сохранились, а крайне правая Капелла Виначчези – та, что сразу же напротив входа из музейного подземелья, – расписана в позапрошлом веке академистом Алессандро Франки сценами из ветхозаветных времен. Мы ее тоже пропустим, она скучна и отнимает массу сил, несмотря на выверенность выхолощенных композиций и действенную лазурь фона¹²⁶.

Прежде чем перейти к центральной Капелле Маджоре, обязательно заглянем в Капеллу Ассунта, вторую справа. Расписывали ее ренессансные Андреа ди Джусто, которому достались две фрески нижнего (самого доступного) этажа, и его ученик, Паоло Уччелло, которому достались два верхних ряда. Полноценно рассмотреть их можно лишь в интернете – на сайте WGA.HU.

На одной стене помещены три этажа историй о земной жизни Богородицы, на другой – три эпизода жития первомученика Стефана, титульного святого собора.

Найти изображения этих работ просто необходимо, так как, кажется, это лучшие по сохранности работы Уччелло – художника крайне редкого, от наследия которого остались лишь жалкие крохи (меньше даже, чем от Пьеро делла Франческа).

«Погребение Стефана», а также «Обручение Марии и Иосифа» Андреа ди Джусто – две фрески, густозаселенные фигурами в ярких и складчатых одеждах, которым еще лишь предстоит стать людьми. О Джусто пишут как о подражателе и эклектике, поэтому, чтобы создать правильное впечатление от его решений в Капелле Ассунта, важно упомянуть о стилистических и интонационных, а также цветовых отсылках к Фра Анджелико и Мазаччо.

Жаль, конечно, что росписи Уччелло находятся выше, а поставить в капелле подмостки пока не догадались (уверен, что подъемные механизмы для приближения к уникальным потолкам вроде микеланджеловского в Ватикане – вопрос времени): очень уж репродукции WGA.HU отфильтрованы.

Понятно, что более интересны здесь две мизансцены со св. Стефаном, иконография жития которого сформирована не вполне, поэтому у художника было больше свободы самовыражения.

Верхний «Спор Стефана с фарисеями», упирающийся в навершие люнета, сформирован чередованием фигур в алых и зеленоватых одеждах, задающих мизансцене беспокойный ритм. Несмотря на то что святой Стефан с самоварным нимбом, стоящий ровно посредине на фоне торца зеленоватой стены с руками, воздетыми к небу, делит композицию на симметричные и вроде бы уравновешенные части, внутри каждой из них – жестами рук и лиц (все фарисеи – в ярких шапках, некоторые из них с окладистыми бородами) зарождается напряженность.

Срединное «Мученичество Стефана» решено как массовая сцена с разнонаправленным молотиловом. Сцена происходит на фоне городских стен, прячущих город, на берегу, с парусником возле линии горизонта. Стефан среди толпы презренной (здесь еще не видно того мастерства батальных сцен, которое проявится в главном триптихе Уччелло, посвященном битве между Флоренцией и Сиеной) стоит на коленях, похожий на нестеровского отрока, совсем уже отрешенный и почти неземной. Внешнее беспокойство стен и людей (а также непонятных кораблей, словно бы привязанных к солнцу в углу или же взлетающих к нему?) обтекает его, точно бриз, лишь освежая короткую прическу, аккуратно прикрытую нимбом.

Стена, посвященная Богородице, выглядит менее заселенной – в двух композициях Учелло тут существует простор и «легкое дыханье».

Под люнетом – «Рождество» со множеством плывущих женщин в разноцветных одеждах (ни одно одеяние не повторяется ни фасоном, ни раскраской). Уровнем ниже размещено «Введение во храм», где простора еще меньше, так как от переднего плана в глубь сцены ведет просторная белая лестница с перилами выше роста девочки с нимбом и в розоватом платье. Круглый храм, внутри которого толпятся люди, похож на беседку с витыми колоннами, отделенную от площади слева ярко-лазоревой стеной – цвет ее рифмуется с одеянием крайней правой фигуры священника в алой накидке. У подножья лестницы, уже с другой стороны, стоят счастливые Иоаким и Анна в золотом и болотном. Нимбы, мерцающие медленным огнем, словно бы отчуждают Марию и ее родителей от всего прочего…

…за храмом коричневеют грубые горы. Мария бежит по лестнице вверх, как анти-Золушка.