Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Сассетта Серебряного века

Впрочем, экспозиция здесь составлена не по стилям и эпохам, но по конкретным художникам, согнанным в пинакотеку из местных церквей. Липпо Мемми. Братья Лоренцетти (причем работ Пьетро значительно больше). Очень много Липпо Ванни.

Настоящий (ибо незапланированный) праздник – отдельный большой зал Сассетты, еще одного нынешнего открытия внутри сиенской школы, художника композиционно «неправильного», странного и мистически особенно одаренного.

Про Мартини я помнил и ждал встречи с ним (одно из главных ожиданий поездки, между прочим), а вот «тупиковые» (оригинальные и без какого бы то ни было продолжения) художники, подобные Сассетте, из памяти выпадают. Свидания с ними почти всегда случайны.

На особенно космогонические, нестандартные композиции Стефано ди Джованни по прозвищу Сассетта я обратил внимание еще в Лондонской национальной галерее, обладающей семью картинами с обратной стороны Алтаря Св. Франциска – самого странного и загадочного творения художника, между прочим, созданного в 1437–1444 годах для церкви Сан-Франческо в Борго Сансеполькро, на родине Пьеро делла Франческа.

Причем по датам они в этом городе вполне совпадают, хотя Пьеро делла Франческа и был значительно младше, но когда я увидел доски Сассетты, то сразу подумал о влиянии Пьеро, его воздушно-безвоздушной меланхолии и целеустремленном свете, распространяющемся в этой кубатуре непонятным способом.

А сегодня (!) прочитал у Роберто Лонги, что мои интуиции имеют вполне научные обоснования.

Необходимо также отметить, что это произведение [Экстаз святого Франциска] появилось в Борго-Сан-Сеполькро в те годы, когда после периода ученичества в мастерской Доменико Венециано молодой Пьеро уже возвратился в родные места из Флоренции, где он мог с большей полнотой, нежели дома, познакомиться с вековыми ценностями в искусстве и, следовательно, с той спиритуалистической тенденцией, к которой принадлежал Сассетта.

………………………………….

Однако нет ничего невероятного в том, что по возвращении в родной город, открывающий ему путь к славе, художник, растроганный и вновь охваченный воспоминаниями детства, мог оказаться перед лицом произведения, в котором рубеж между двумя веками истории живописи был столь остро намечен рукой такого тончайшего мастера, каким был Сассетта, – произведения, в котором иератическая символика, обретавшая земную и телесную конкретность, являла собой центр колористических поисков искусства Треченто. Эта встреча с Сассеттой, возможно, заставила Пьеро прийти к решению не сворачивать с уже намеченного пути…⁸⁹

На самом деле влияние вышло в обратной перспективе, ну или же это так гений места постарался: Сассетта⁹⁰ становится заметен после пришествия в мир Пьеро делла Франческа и его гениальных пластических прозрений. Сассетта для меня и есть серединка между первой оттепелью Симоне Мартини и полноценным объемом Пьеро, хотя умом я могу ошибаться, но сердце-то, сердце разве обманешь этими песчаными полутонами и фигурами, взвихренными, распевно вьющимися вверх, точно хорал? Другая сторона Луны

От Сассетты всего-то пара шагов до пронзительной эклектики Содомы, выставленного в центр долгого сиенского сансета.

Еще отдельный зал здесь есть у Веккьетты, два зала у очень хорошего художника Сано ди Пьетро, которого я раньше не видел и не слышал (сочетание византийщины, сиенщины и «опыта Возрождения»). Пара залов совсем уже высокого Ренессанса с явным влиянием Боттичелли (причем «раннего», не раненого еще) и Леонардо (есть набор симпатичных леонардесок), несколько залов робкого маньеризма, после чего сиенское искусство начинает катиться в бездну.

Самое большое впечатление от второго (точнее, первого) экспозиционного этажа – сочные громады Содомы, а также зал картонов маньериста Доменико Беккафуми с многофигурными сценами, выполненными для пола сиенского Дуомо.

Беккафуми сочинял 35 сцен под явным влиянием Микеланджело и Леонардо («Битвы при Ангиари»), другие композиции для этого же собора⁹¹ делали, например, Пинтуриккьо, Доменико ди Бартоло и Маттео ди Джованни.

Все, что после Беккафуми (буквально рядом, по соседству с Содомой – и в истории искусства, и в музее) – это уже сплошные трафареты и повторения, не говоря уже о том, что было позже, – выгородки эти я и вовсе пробежал галопом. Сиенцы – молодые да ранние, в этом их сила: расцвести, когда еще ничего и никого нет, и сдуться, сгореть, уступив место другим народам. В пинакотеке история Сиены сжата до пружины: переходя от картины к картине, копишь и копишь подспудное напряжение, которое в конце экспозиции растекается бессмысленным, в никуда ведущим многоточием. Внутренняя Сиена

Вот что важно – экспедиция к окраинным базиликам помогла мне увидеть закулисную буквально Сиену предместий и местного люда, с книжными магазинами и супермаркетами, а также студентами вместо туристов.

Как обычно пишут в путеводителях и публицистических фельетонах, «это не парадная сторона города», но штука в том, что и туристический центр, за исключением главных мест и фасадов, особенно парадным не назовешь – он по-средневековому темен и прокопчен, парадной здесь оказывается разве что пестрая интернациональная толпа, подобно па́ру струящаяся по центральным кварталам, чтобы мгновенно и навсегда испариться за поворотом.

Речь не о кальсонах, вывешенных из окна после стирки, и не про запахи рыбного супа и чеснока, но про живое ощущение жизни, словно бы размягчающее каменные стены, дающее им возможность не то оттаять, не то слегка согреться. Тут цены другие и нравы не такие, как в потоке, людей меньше, и каждый из них виден, точно взят крупным планом.

Первый раз я обратил внимание на эту Внутреннюю Сиену, когда прохлаждался на последних этажах Палаццо Публико. В окна верхних галерей и лоджий я увидел изнанку знаменитой центральной площади Пьяцца дель Меркато с крытым рынком, построенным в XIX (а уже и не скажешь, что в «прошлом») веке, – сиенцы называют ее «Черепашище».

Так вот за ней начинается совершенно другой город. Он так же отличается от кварталов, промытых безостановочным обслуживанием, как и от «новостроек» разных эпох, оказавшихся за пределами городской стены и многочисленных входных ворот. Прогулки по этим плавным местам с длинными, контрастными тенями и отсутствующим желанием понравиться (тихими их тоже не назовешь) оказываются важнее поиска трюфелей в кирпичных базиликах.

Оказывается, крайне сложно соскочить с наезженных маршрутов. Первые три сиенских дня, как заводной, я носился по одним и тем же улицам, успевшим примелькаться до однообразия. Мой друг Алеша Беляков написал мне тут, что Сиена – ведьма, и точно, будто бы не обошлось здесь без наколдованного круга.

Хотя, казалось бы, чего проще – сделать шаг в сторону. Например, в Перудже мне это легко удавалось, но логистика туризма, наложенная на схему средневековой структуры, дает удивительные результаты – самым сложным оказывается самое простое: идти, не обращая внимания на указатели, куда глаза глядят, чтобы не метафорически, но вполне конкретно соскочить с заезженной всеми нами пластинки.

Я не стану говорить, что «внезапно мне открылась другая Сиена», ничего подобного – город тот же, и норов его неизменен. Постоянно чувствуешь его изнанку. Однако внезапно я еще раз поймал разницу между «быть» и «казаться», ощутил реальную разницу между контрадами (районами), их тут 17 и у каждого своя символика – мне более других бросились в глаза флаги и эмблемы рыбного района, а еще «маленькой Венеции», где селились выходцы из Венето.

Короче, развлекаюсь как могу. Просто могу я не очень-то многое. Причем не только тут.