Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Еще раз про специалитеты

Рядом с этими невнятными поясными портретами правителей и членов их семей – вход в автономную галерею работ Корреджо и Пармиджанино, оформленную, подобно волшебной норе, темным бархатом.

Второй из них представлен одной лишь живописью, зато первый – не только картинами разного качества и разной сохранности, но еще и фресками, перенесенными сюда из разных церквей.

Выставляется даже синопия головы Богородицы из Дуомо – та самая, центральная точка всей знаменитой запрокинутой композиции. В реале она оказывается не больше картины большого формата.

Подкупольные фрески, явленные перед самыми глазами, – испытание и для живописца (впрочем, сколько там от оригинала вообще могло остаться?), и для зрителя. Хотя сам этот принцип Национальной галереи – вешать доски и холсты низко, глаза в глаза – мне показался правильным и удобным.

Но на этом парадный отсек заканчивается, и нужно идти в другое крыло, начинающееся выставленными в ряд капителями да колоннами, что вызывает небольшое замешательство – кажется, что ты снова попал в археологические коллекции, в которых расположена общая касса музея (купив билет, пересекаешь великанский внутренний двор, так как Национальная галерея на противоположной стороне и в ее фойе какой-то банкет, а вокруг-то и вовсе стивенкинговский туман), или в какую-то вспомогательную экспозицию, посвященную истории здания.

Жанр музея теряется, и тогда мгновенно вскипает, включается, начинает мигать внутренняя тревожная кнопка. Мол, где я? Куда попал?

Но за стендами с каменным и деревянным декором скрываются готические триптихи, полиптихи и отдельные доски. Готика, фрагменты романских фресок неважной сохранности, постепенно переходим к масляной живописи. Оказывается, краеведение скрывает собственно пинакотеку, отодвинутую на пару простенков в глубь дворцового комплекса – туда, где уже совсем темно и тихо, точно в пещере.

***

На этом основная экспозиционная галерея, впрочем, заканчивается (в финальном закутке выставлен рисунок женской головы, «головки Леонардо», венчающий историю живописи по-пармски), а параллельная галерея, из проемов которой выглядывают разглаженные и просветленные ренессансные лица, отгорожена бархатными бордюрами и прикрыта вежливыми перегородками.

Уж не знаю, откроют ее в пять или нет: пармский туман норовит перейти в дождь. Небесная Парма, небесная Болонья

Как только я, вернувшись на современную, «одноэтажную» окраину борго, сел в машину возле забора какой-то промзоны, полило так, что, думаю, теперь под мостом через речку Парму точно появилась вода.

Дождь лил почти до самой Болоньи, где взял себе перерыв (совсем как сотрудники Национальной галереи), давший мне возможность заехать в супермаркет и закупиться продуктами на ужин.

Но как только я сел на свою кровать с пологом и взялся записывать впечатления дня, начало лить с удвоенной силой.

Или мне показалось, что с удвоенной, так как отдельные комнаты моего болонского жилища перекрыты стеклянным потолком и превращены в зимние галереи, по которым капли бьют особенно гулко.

Сквозь верхнее стекло видна гроза, – на фоне странного неба (цвет сложно описать – выцветший, вытертый бедно-синий бархат, но совсем уже без складок и фактур, как в пармских закутках норы с Пармиджанино) полыхает так, что переживаешь за отдельно стоящие деревья. Лето осени закончилось. Тщета материи

Из всех городов, накопленных за этот месяц, Парма – самый остаточный и расползающийся в сторону зияющего отсутствия. Крохи былой роскоши, чудом собранные и почти буквально соскобленные по сусекам; ландшафтные рисунки улиц, служащие естественными границами городского лабиринта; зияние парка; недостижимость фресок, многократно переписанных, а теперь немотствующих в высоте. То, что здесь можно увидеть, рассказывает о самой последней стадии запустения – но не культурного и бытового, а самого что ни на есть археологического: поросль новой жизни медленно нарастает на месте смертельного ожога, следы которого никогда не зарубцуются.

Тут даже не сделаешь вид, что этот город – родина странных визионеров и великих художников, так как практически все композиции Пармиджанино и Корреджо, насильно и без всякой органики стащенные в одно место, слишком слабы и заболочены (отморожены и непрозрачны) для противостояния этому постоянному распаду материи. В Ферраре она хотя бы сдерживалась от окончательного распада туманом…

…И другим древним городам, разумеется, не легче, процессы разложения всюду запаралеллены, но в Парме они обладают особенной наглядностью. Уже не вспомню, в какой город надо въезжать мимо огромного крематория, но было бы весьма символично, если бы это оказалась Парма – важнейший промежуток, которому повезло оказаться включенным в самую важную скоростную трассу Эмилии-Романьи, чтобы окончательно не выпасть из времени; промежуток, напоминающий транспортную развязку, где зияние простора гораздо важнее рисунка самого автобана, плоского и не настаивающего на себе. Твиты из Модены и Саббьонеты

Пн, 22:54: В Модене началась осень, понедельник и все закрыто, даже Дуомо, поэтому здесь я просто гуляю, «знакомлюсь с городом».

Чт, 22:19: Саббьонета хороша лишь в плане – придуманная Веспасиано I Гонзагой (1531–1591) примером идеального ренессансного города, она окружена шестью многоугольными кирпичными форпостами, соединенными между собой такими же невысокими кирпичными стенами: идеалы нуждаются в строжайшей защите. Впрочем, все ворота города открыты настежь. Да и нет здесь, не осталось де-факто практически никаких ворот.

Чт, 22:49: Но то, что увлекает на схеме, невозможно схватить фотоаппаратом, и поэтому поездка получается холостой: без посредничества гаджетов современное восприятие практически невозможно.