Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Незаконные дети Ренессанса

Возможно, из-за того, что фрески Сан-Джиминьяно в широкий обход не вышли, по учебникам не гуляют, попав в зазор между Сиеной и Флоренцией, представленными совершенно иными мастерами и стенами, выглядят они незасмотренными и оттого свежими. Несмотря на все потертости и утраты. Обычно-то все ровно наоборот происходит – приезжаешь в Римини или в Ареццо, в Перуджу или в Сиену вроде как для того, чтобы увидеть все эти «общепризнанные шедевры», без того уже отпечатанные на сетчатке глаза до состояния умозрительной татуировки. Ну и не видишь в них «ничего нового», если с «точки зрения информации», а не пластического разнообразия. Есть и вовсе точки на карте, вроде Ассизи или Сансеполькро, воспринимаемые рамой для картин из хрестоматии.

В моем детстве были специально большие «книги по искусству», содержащие статьи по истории культуры – от «Древнего мира» и вплоть до побед социалистического реализма. Ну и, соответственно, блоки репродукций к ним, черно-белые в основном – как и вся наша тогдашняя советская жизнь.

Я Ренессанс именно по этим монументальным талмудам «учил», причем для себя и от случая к случаю, то есть из личного интереса. Он откуда-то взялся, а вот теперь приезжаю к этим же самым подлинникам, которые «с чужой руки» изучал, и словно бы в толстый том вхожу, в трещину между страницами.

Чувство это легко экранизируется или же «переводится на язык мультипликации» в духе межпрограммного оформления телеканала «Культура», с самоигральным перелистыванием листов выше человеческого роста, обращенных в «дом бытия».

Выходя из Колледжаты на лестницу, ведущую к залитой солнцем, запруженной людьми площади, я поймал «прикосновение к эйдосу» чего-то крайне важного, центрового, формообразующего, что ли. Того, что условно можно назвать гуманизмом или же человекоцентризмом, который где-то здесь зарождался и вынашивался, воплощался и получал развитие.

Так уж вышло, что культурные ценности Тосканы (не только материальные, впрочем), а также других итальянских провинций оказались в основе канона, задавшего направление цивилизации во всех ее проявлениях и изводах, в том числе и нашем, российском. Русском.

Именно эти сюжеты, трактованные так, а не иначе, именно с этими конкретными техническими и художественными решениями и как раз ровно в таком наборе, дошедшем до наших глаз и времен, а не в каком-то ином варианте задавали и задают вектор и моего в том числе развития.

И есть эти гордые оригиналы «на месте», а есть «русские рецепции». Вот все эти дворянские усадьбы, скалькированные с Палладио, воронихинский ампир, сталинская неоклассика да и много чего перенятого, переписанного, передуманного и навсегда присвоенного – как «классический русский роман» или та же «русская опера», например, не говоря уже о церквях да кремлях всяческих с ласточкиными хвостами на крепостных стенах.

Не говоря уже о Покрове на Нерли, с которым мы с детства росли в качестве непостижимого и недостижимого идеала, – и оно, вот это эмблематическое и совсем уже кровное, чудесным образом перенесенное, все где-то там, на родной сторонушке, уж какое вышло и во что воплотилось…

…а я пока здесь, в «непосредственной близости» от «сияния» того самого эйдоса, который тоже ведь просто так за руку не ухватишь: штука в том, что он растет и ветвится у меня внутри. Прорастая из итальянского семечка, как и много еще чего в этом мире. Однако пока он почти рядом, кажется, его можно коснуться или задумчиво рядом пройти.

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ.

СЕВЕРНАЯ ТОСКАНА

Пиза. Прато. Лукка. Карминьяно, Поджо-а-Кайано и Артимино

Все спокойно под небом ясным;

Вот, окончив псалом последний,

Возвращаются дети в красном

По домам от поздней обедни.

Где ж они, суровые громы

Золотой тосканской равнины,

Ненасытная страсть Содомы

И голодный вопль Уголино?

…………………………….

Все проходит, как тень, но время

Остается, как прежде, мстящим,

И былое, темное бремя

Продолжает жить в настоящем.

Сатана в нестерпимом блеске,

Оторвавшись от старой фрески,

Наклонился с тоской всегдашней

Над кривою пизанской башней.

Николай Гумилев. «Пиза»

Почему Муратов именно на тесном холме Сан-Джиминьяно вспоминает Россию особенно проникновенно? Ведь нигде более в «Образах Италии» не найдешь таких протяжных и протяженных фрагментов, посвященных родной стране.

Спускается ночь; слабо белеет дорога. Уж небо все в звездах. Так крепко думается, как-то всем существом думается, когда долго едешь на лошадях вот в такие звездные ночи. Вспоминаются другие ночи: зимний путь на санях от Переяславля-Залесского к Троице или еще ночь, апрельская, пасхальная, где-то под Боровском или Малоярославцем. Так много было тогда звезд, будто кто их высыпал из мешка. И сейчас их так же много, много…

В книге «Будущее ностальгии» Светлана Бойм говорит об этом чувстве как о тяжелом «недуге больного воображения, поражающего душу и тело», для возникновения которого необязательно уезжать куда-нибудь далеко от дома. Чаще всего современная ностальгия возникает как тоска именно по «дому», точнее по чувству его цельности или даже окончательной утраченности («рай всегда подразумевает ‘дом’», чеканит Ролан Барт⁹⁵), формально ничем, казалось бы, в реальности не подкрепленной, но вызываемой необходимостью «восстановления восприятия себя» (Майкл Херцфельд⁹⁶).

Звонки позвонкам

Пережитые пространства оседают внутри, будто бы пережитые тексты (эмоции, впечатления), фильмы или спектакли. Это тоже опыт, пройденный этап, откладывающийся в бессознательном и неожиданно извлекаемый из него еще одним измерением, самоощущением тела, занимающего определенное положение снаружи или внутри того или иного помещения. Все эти просторы обладают неповторимой индивидуальностью, даже если это типовая квартира, подъезд или же бездонный, вверх уходящий омут вокзала, троллейбус или автомашина.

Иногда я едва ли не буквально чувствую себя марионеткой территории, управляющей мной и моими действиями, точно куклой, привязывая к моим деревянным конечностям незримые лески. Другие ее концы закреплены в углах, карнизах или дверных косяках.

Новое пространство – всегда новое переживание, записываемое позвоночником на очередную контурную карту и автоматически помещаемое в архив. Старые, обжитые пространства считываются, точно код, выкликая из-под крышки кипение воспоминаний, связанных с запахами или состояниями тебя или чего угодно – света за окном, цвета штор.

Например, летними сумерками, загустевающими в открытом окне без какого бы то ни было включенного электричества.

Стадия быстрого сна

Природа неоднородности дорожного времени, любящего тянуться или же, напротив, схлопываться резиной, станет нагляднее, если сравнить ее со снами, точно так же меняющими темпоритм в течение ночи.

Тут – то пусто, то густо, то скомканно и почти на поверхности, едва поспевающей вслед за подрагивающими ресницами, а то полный штиль, когда автомобили дышат в затылок друг другу (города, если съехать с просторного автобана, почти обязательно сопровождаются пробками).

Первые часы, километры и сны особенно растяжимы до мнимой безграничности, как любая дорога туда да вглубь, покуда настраиваешься на процесс длительный и неизбежный. Однако любой финал сжат до пружины, до набора разрозненных слайдов при возвращении. Особенно если добираешься до дома той же самой дорогой.

Кажется, даже авто запыхалось, разогревшись от гонки, подрагивает нервными окончаниями. Утро катится с горки, и уже не остановить мелькание верстовых столбов, панорамных пейзажей между. Даже песенки, играющиеся в радиоприемнике приборной доски, становятся все стремительнее и короче.

Дорога до Пизы

Рассчитывать путь и составлять точные планы в Италии невозможно. В голове все равно сидит «российский циркуль», из-за чего каждый раз возникают непредусмотренные остановки и зависания маршрутов. Думал ехать в Пизу до позднего вечера, но дорога скомкалась сразу же после пары часов, когда еще и устать-то, застояться в авто не успел.

Вроде бы как логично предполагая привычные для России расстояния, записанные на подкорке, постоянно промахиваешься в ожиданиях: промежутки между огородами важных городов и региональных центров сами по себе тоже ведь тянут на отдельное ассоциативное приключение.

Российские ландшафты лишены такой культурной насыщенности и плотности, из-за чего ощущение парадокса удваивается. Утраивается. Утрамбовывается в норму, невозможную где-то еще, так как всеобщая окультуренность, помноженная на значимость названий, известных из разных сфер человеческой деятельности, от истории Крестовых походов до науки, вступает в сложные взаимодействия с ощущением собственного хронотопа: он же где-то внутри меня тоже копится и накручивается на какой-то совершенно автономной скорости.

На дорогу из Сиены в Пизу я отложил себе целый день с учетом заезда в Сан-Джиминьяно, а вся программа завершилась к сиесте – уже очень скоро я названивал с пути своему местному «арендодателю» Луке, подъезжая с Пизе. Которая со стороны скоростного шоссе задолго до себя начинается указателями и серой техногенной начинкой, похожей на тылы холодильника (хочется написать «рефрижератора»), а потом вдруг сжимается в пятиминутный проезд по окраинам, чтоб навигатор указал, где нырнуть во двор двухэтажного квартала Муссолиниевых времен.

Точка на карте

Выбирая квартиру по схеме города, смотришь на цену и удаленность от центра – и это слегка напоминает Млечный Путь, на внутренних вихрях и траекториях которого рассыпаны предложения смелых людей.

Квартира Луки, оказавшегося реконструктором средневекового рыцарского боя, находится за Арно в относительно современных кварталах, где дома не стоят уже встык. Наш дом стоит наискосок от моста Понте делла Читтаделла и кирпичных руин цитадели с отреставрированной кирпичной башней Гвельфов (крепостные стены же по-прежнему живописно разбиты, а фортификации и остатки подъемных сооружений живописно заросли), построенной у реки, кажется, в XIII веке и сильно порушенной бомбежками во время последней мировой войны. Весьма меланхолическое место, пронзенное насквозь скоростной трассой, спасающей его от окончательного запустения.

Слегка задумчивый отшиб пустого предместья, но если смотреть на карту Пизы, по которой, точно созвездья, Airbnb раскидывает квартиры да апартаменты, наша трехкомнатная, разделенная на автономные гостиничные номера (в каждой – своя уборная и душ), расположена в непосредственной близости не только от железной дороги, но и от Пьяцца деи Мираколи с главными достопримечательностями: собором, падающей башней, баптистерием, мемориальным кладбищем и музеями. Однако, в отличие от схемы, город обладает складками, из-за чего расстояния почти всегда растягиваются.

Каждый раз интересно (и поучительно) наблюдать, какой именно реальностью оборотится в очередном городе «точка входа». Особенно показательным примером вышла предыдущая Сиена, где стоянка и недельное лежбище расположились на холме по соседству с историческим центром, то есть всего ничего, если по прямой, но на самом-то деле через огромный провал во всю ландшафтную амплитуду.

С квартирой Луки, ставшей домом на очередную неделю, вышла противоположная ситуация: она оказалась хоть и на краю, но «в непосредственной близости» от мест туристического паломничества; они же, рассыпанные по изумрудному полю городка в городке, всем своим комплексом тоже смещены к краю города и даже служат его окончанием. Логическим завершением. Точно Пиза – обеденный стол, который зачем-то наклонили. И вот с него уже сыплются здания и скатываются в сторону городской границы целые улицы, чтобы почти напоследок застрять здесь заветренным пирожным собора, зацепиться за столешницу башней, знаменитой на весь мир.

Смесь гравюры с кружевом

Пиза – первый в этой поездке важный для меня город, расположенный на равнине, а не в горах или на холмах, то есть селение без ощущения границы. Оно растекается по краям Арно, втекающей в центр посредине столь широко, что палаццо набережной вне «золотого сечения» кажутся непропорционально небольшими размазанными по плоскости коротышками из Солнечного города⁹⁷.

Горы позади Пизы отступили назад эффектным задником. Внутри ландшафт почти отсутствует, ну или прячется за улицами (средневековые дома стоят заподлицо, подставляя плечо соседу) – потому-то нужно усилие, чтобы разглядеть Пизу per se, как она того заслужила. Заслуживает. Тем более что почти сразу ведь «включается» эффект Пьяццы деи Мираколи, отвлекающий от города, окончательно перетягивающий одеяло всеобщего внимания на себя, когда все прочее остается в тени.

Площадь чудес – награда стране, пик развития которой приходится на времена еще более ранние, чем в Урбино и в Сиене (из-за чего «следов прошлого» на поверхности меньше, чем у других, а музеи беднее и бледнее даже, чем у соседей), поэтому туристы здесь не задерживаются более чем на пару часов⁹⁸. Все святыни сгрудились на краю Пизы, причем Площадь чудес – один из важнейших (и узнаваемых) архитектурных комплексов мира, так что на его территории включается совершенно иная логика потребления. Уже не культурно-историческая, но диснейлендо-развлекательная, когда важна не аутентичность, но масштаб и вовлеченность. Турист оказывается внутри не столько эстетического, сколько мультипликационного пространства – постмодернистских декораций, красных углами да фасадами.

Конечно, внутрь заглянуть тоже хочется – за совершенно отдельные деньги, ну или там на отвесную башню взобраться⁹⁹, однако главное здесь не сокровища в закромах, но фотографии. Сама эта возможность типического снимка «вот как у всех». И это не хуже и не лучше, чем у «туриста здорового потребления», но попросту совсем из другой сферы культуры.

Подпереть рукой наклон эмблематического кружевного строения рядом с какими-нибудь восторженными азиатскими туристами (потому что они самые активные и непосредственные, радуются узнаванию по-детски¹⁰⁰) означает заранее отчитаться о поездке. Поскольку другие и даже весьма открыточные виды, особенно из городов, лишенных собственной чайки на занавесе, то есть массово узнаваемой эмблемы, не вызывают соучастия и такого же отклика, как то, что вынужденно навязло в зубах в логике общеупотребимого бренда. Принадлежащего (читай: понятного) вроде бы всем.

Выхлоп от прилипания к брендированию – практически нулевой: найти «в литературе» что-нибудь важное или ценное (не стереотипное, но отступающее хотя бы на шаг в сторону от муравьиных троп) о Пизе и ее башнях гораздо сложнее, чем, например, о ее соседях по учебнику. Словно бы главное предназначение этого места – отапливать не себя, а сразу весь окоем, сообщая соседям и миру во всем мире дополнительные подробности и целые знания.

Найти это важное сложно, но я попытаюсь, поскольку отдаю себе отчет, что так было не всегда – когда-то и Пиза казалась «главной», иначе здесь попросту не смогли бы распуститься бутоны таких неповторимых красот, одетых в серый мрамор и поэтому столь артистично отражающих солнечную активность – ежедневные переливы закатов и рассветов¹⁰¹, переменную облачность и, тем более, отдельные осенние осадки.

***

Есть города-дублеры, вроде Вероны, которым этот серый мрамор особенно в жилу: какие бы ситец и парча ни насыщали ту расписную коробочку, карма у них – как у троллейбусного депо: провожать и встречать едущих мимо. От размеров территории и колорита коренного населения (а также туристического пассажиропотока) карма не меняется: Пизе ведь тоже есть чем похвастать и что предъявить – не на каждом континенте найдется столь мощный архитектурно-исторический комплекс, но почему ж тогда все никак не оставит меня ощущение того, что все отсюда ушли в очередной крестовый да так вместе с морем и не вернулись обратно?