Хроника взятия Сеуты

ГЛАВА XXXVIII. Как Король определенно сказал Королеве о своем намерении, и об ответе, что дала ему Королева, и как по причине некоторых, что там заболели чумою, Король отбыл в монастырь Одивелаш, и как Королева осталась, дабы закончить свои службы, и как она в тот день заболела

Всякая основная цель авторов историй (autores estoriais) состоит в пересказе [деяний] доблестных людей, дабы никакая продолжительность времен не могла бы отдалить от ныне живущих ясную память о них, каковая вещь [в свою очередь] поистине влечет с собою две весьма полезные цели.

Первая — поскольку наставляет (amoesta) тех, кто зрит и слышит воспоминания (memorial) об их доблестных делах, кои воистину есть то самое зеркало, в каковое Сократ, великий философ [232], наказывал, чтобы мужи юные вглядывались почаще, таким образом, чтобы добрые деяния их предшественников служили бы им полезным наставлением. Ибо так же, как в арбалетчике не может быть узнано превосходство, коли прежде, чем свершить свой выстрел, он не получит верного знака, так же и ни один добрый муж не сможет вершить совершенным образом акт какой-либо доблести, коли не будет иметь пред очами образ кого-нибудь столь доблестного, к кому полезная зависть укажет ему истинный путь для достижения предела своего желания.

Вторая же цель та, что коли люди ощущали бы, что вследствие окончания их жизни (falecimento de sua vida) закончится и всякая память (renembranca) о них, они наверняка не брались бы за столь великие труды и опасности, как те, за что они, как мы видим, явным образом берутся; каковая вещь была основною причиной, по коей первые авторы постарались составить истории. Ибо всякое разумное существо естественным образом желает долговечности (duracao), по каковой причине первые философы, чувствуя естественное это желание и думая, что смерть приходит к людям не вследствие определенного закона, но лишь вследствие порчи соков (corrompimento dos humores), много старались отыскать некое средство, что поддерживало бы их в долговечности, составляя полезные кушанья согласно качеству темпераментов [233]; и так они изыскивали сиропы (leitoairos) и лекарства (mezinhas), чрез кои могли бы удалить болезни от тела, но после того как узнали, что в том не было никакой пользы, сказали, что поскольку человек создан из множества противоположностей (contrairos), то по необходимости должен умереть. И Аристотель, что имел о том весьма особую заботу, говорит в той книге, что зовется «Тайная Тайных» (segredo dos segredos) [234], посланной им Александру [235], относительно окончания его дней, что он воистину дивится тому, чтобы человек, питающийся пшеничным хлебом и мясом двузубых (? — carne de dous dentes) [236], мог бы умереть естественным образом. Но после того, как люди определенно узнали, что сами по себе они не могут быть долговечны, то стали изыскивать некие способы наподобие [увековечения], чрез кои могли бы оставить ныне живущим известное знание о себе.

Одни построили столь великие усыпальницы и таким чудесным образом сработанные, что вид их становился поводом для ныне живущих осведомиться об их обладателях. Иные свершали объединение своих владений, получая дозволение короля на то, чтобы составить из них майорат для передачи по наследству старшему сыну, таким образом, чтобы все, кто произошел бы из того рода, всегда бы имели основание помнить о том, кто первым его создал. Иные потрудились свершить столь превосходные ратные подвиги, коих величие стало основанием для того, чтобы память их сделалась примером для тех, кто придет после, по каковой причине весьма почитали [также и] всех писателей подобных дел, — как, согласно Валерию [237], поступал Сципион [238] в отношении Лукана [239] и равно многие иные [герои] в отношении своих писателей. И посему говорил Александр, великий царь Македонии, что он был бы весьма доволен тем, чтобы обменять благоденствие, приготовленное ему богами, и отдалить руку свою от всякой доли, что могли даровать ему на небесах, дабы иметь столь благородного и столь возвышенного писателя своих деяний, какого Ахиллес имел в Гомере-поэте [240]. И один римлянин, будучи спрошен на пиру, какой вещи он желал бы более всего, сказал, что — знать наверняка, что после его смерти деяния его будут записаны столь же пространно, как он их свершил. Кажется, он говорил так потому, что был трижды провезен в триумфальной колеснице и получил одиннадцать из тех венков, что давались тем, кто первыми вступали в некоторые из городов и поселков, или же на большие корабли, когда речь шла о морском сражении.

И древние позаботились о том, чтобы описать подвиги не только доблестных мужей, но также и доблестных жен, как мы находим в историях Бривии (Brivia) [241] о царице Эсфирь [242] и о Юдик (Judic) [243], и равно в трудах Тита Ливия [244] — о Лукреции [245], Виргинии [246] и иных, им подобных. И коли сии авторы пожелали вот так увековечить (renembrar) доблестные деяния, то и мы повинны в той же малой вине, записав далее события и добродетельную кончину, постигшие Королеву, чьи великие добродетели достойны великой памяти.

Мы уже сказали о манере, в коей сыновья ее говорили с нею, и как говорил с нею Король в Синтре, и как о выступлении его и Инфанта Дуарти не было решено определенно. Теперь же узнайте, что после того, как Король полностью привел свои дела в готовность к отбытию, желая определенно объявить ей [Королеве] свою волю, находясь однажды на отдыхе в покоях оной сеньоры, притом поблизости от ее половины (estrado) там были Бриатиш Гонсалвиш ди Мора и ее дочь Месия Вашкиш [247], начал Король располагать свои речи таким образом, что пришел к свершению своего желания.

— Сеньора, — сказал он, — ведь в то время, когда вы говорили со мною об отбытии наших сыновей, я тогда (por estonce) уже принял решение не только об отбытии Инфанта Дона Педру и Инфанта Дона Энрики — хотя для них я главным образом и приказал [устроить] все то деяние, — учитывая, сколь великую обиду нанесу нашему сыну Инфанту Дуарти — так как он пребывает в таком возрасте и столь желает испытать свою силу, — коли не распоряжусь, чтобы и он участвовал в таком деянии; а следовательно и для меня не будет добро посылать их вот так, без своего присутствия, поскольку милостью Божией я в том возрасте, когда могу преподать им науку, кою познал в подобных деяниях в продолжение многих дней, выстрадав великие труды и многие опасности; и так как вы несколько раз затрагивали [вопрос] относительно воли, что имел я к выступлению на сие деяние, то теперь я вам объявляю, что, коли будет то угодно Богу, я имею в виду выступать и взять с собою как Инфанта, так и его братьев.

И хотя Королева в иные из минувших дней ощущала волю, кою имел Король к выступлению на то деяние, но, услышав [о том] вот так определенно, не смогла сдержать свой [внешний] вид, чтобы тот не выдал присутствие великого огорчения; ибо хотя и была она столь добродетельна, как вы уже слышали, но природа женщин в подобных делах не может быть столь сильна, чтобы не заставить сердце склониться к некоторой печали. Бриатиш же Гонсалвиш и ее дочь, услыхав те слова [Короля], дали очам своим разразиться слезами.

И Королева, обратившись вновь к рассудку, сказала Королю не так как подобало сказать женщине, но как той, что говорила из уважения к тому роду, из коего происходила.

— То правда, сеньор, — молвила она, — что я просила вас о том, чтобы вы отправили ваших сыновей на сие деяние, и я тогда же сразу сказала вам, сколь разумным казалось мне, чтобы вы не выступали; что же до того, что вы отправляете сейчас Инфанта [Дуарти], как вы говорите, ведая, сколь это ему пристало (quanto lhe e compridoiro), то хотя я и обретаю от того великое огорчение, мой вид никогда не сможет того выказать. Ваше же выступление заставляет меня испытать нехватку как благоразумия, так и разумения, что удержали бы меня от проявления того, что я ощутила. Но коли вы почли то за благо и вам надлежит выступать, да будет угодно Богу, чтобы поход ваш был направлен таким образом, чтобы много послужить Ему, и чести вашей и ваших сыновей, и благу ваших королевств.

И затем, [обернувшись] к другим [присутствовавшим], что плакали там с великим чувством[, она вымолвила]:

— Подруги, вам незачем плакать, поскольку плач в таких случаях не та вещь, что приносит пользу; но я умоляю вас, чтобы отныне и впредь мы ввели бы в употребление то, что относится к нам и нашим занятиям, и сие есть то, чтобы нам поручить сие деяние Богу с великим рвением (muito afincadamente), свершая такие дела и добро, за кои мы заслужим быть услышанными; и не только лишь за одних себя, но за всех тех людей, коих добродетельные заслуги, по ощущениям нашим, могут помочь сему деянию, ибо верно есть то, что в таких делах весьма пособляет молитва, как то было явлено в деяниях ветхого завета, ибо чрез молитву, что творил Моисей [248], когда народ Иудеев сражался, они получали помощь большую, нежели от собственных своих сил. Станем же молиться так и мы, пренебрегая (menos precando) всякою тяготой и усталостью, что может для нас в том воспоследовать, и будем творить иное добро, чрез кое наши молитвы достойны будут быть услышаны пред Богом; и сие есть лучше, нежели пролитие слез и всякий иной способ проявления печали.

И, закончив [говорить] сие, она сказала Королю:

— Сеньор, я прошу у вас как милости, чтобы, коли Бог пожелает даровать мне дней жизни, чтобы хватило их до времени вашего отбытия, вы сделали бы ваших сыновей рыцарями в моем присутствии — ко времени, когда вы взойдете на корабли, и с именными мечами (senhas espadas), кои я им вручу со своим благословением; ибо хоть и сказано, что оружие женщин ослабляет сердца мужчин, я твердо верю, что сообразно роду, из коего я происхожу, никогда не будут они [сыновья] ослаблены тем, что приняли их из моей руки.

На что Король ответил, что то было ему весьма угодно. И Королева велела на другой день позвать Жуана Вашкиша ди Алмаду [249], каковому она сказала, чтобы он велел сделать для нее три меча и приказал украсить их весьма богато золотом, и мелким жемчугом (aliofar), и драгоценными каменьями, и чтобы как только они будут готовы, он принес их ей.

И затем, в продолжение своих молитв, как только наступало утро, она тотчас шла в церковь, где оставалась до полудня, и как только наступал вечер, возвращалась в нее снова, и так пребывала до ночи, когда возвращалась к себе домой, где вечернее время (despesa do serao) тратилось [ею] не на танцы и ни на какие иные развлечения сего мира, но лишь на духовное созерцание. И помимо сего, послала Королева во многие монастыри великие милостыни, и равно некоторым иным людям, кои, как она знала, вели добрую жизнь, наказав им, чтобы все их основное намерение состояло в том, чтобы умолить Бога, дабы Ему оказалось угодно по милосердию Своему привести то деяние к полезному завершению.

И когда вот так прошло несколько дней, последовало то, что заболели чумою (pestenenca) некоторые люди в том месте Сакавен, и сие было оттого, что чума была весьма велика в Лиссабоне, как вы уже слышали, и поскольку близость была такова, общение между людьми, каковое им было необходимо поддерживать друг с другом согласно потребности времени, не могло позволить, чтобы оное место долго оставалось бы свободно от той болезни. И так как Король узнал, что таким образом там заболели те люди, то сказал Королеве, что было бы добро им отбыть еще до обеда.

— Сеньор, — сказала она, — вы можете отбывать, я же отбуду после того как окончатся мои службы; ибо женщина столь пожилая, как я, не должна питать страх пред чумою.

И сие Королева говорила, поскольку в то время пребывала в возрасте пятидесяти трех лет.

— Поскольку вы так желаете, сеньора, — сказал Король, — то можете так поступить, но я прошу вас, чтобы сразу, как только сможете, вы покинули сие место.

И Король отбыл тогда же по направлению к монастырю Одивелаш, Королева же не пожелала отбывать до полудня, как уже сказала. И когда она пребывала в церкви, ее поразила боль чумы; не то чтобы она ощутила, что то была подобная болезнь, — ей представлялось лишь, что то была некая иная боль, что пришла к ней по причине ее слабости, сообразно тому, как она поражала ее в иных случаях. И таким образом она отбыла по направлению к оному монастырю.