Сейчас следует сказать о том, сколь быстро известия о самочувствии Королевы достигли Короля; ибо по причине того зараженного воздуха (ar corrupto), что таким образом перемещался, никто и помыслить не мог о какой-либо болезни, кою на тот момент можно было бы принять за что-то иное [кроме чумы]. Но как только Королева прибыла, Король сразу пошел ее повидать, как тот, кто об ее болезни имел заботу большую, чем кто-либо еще. И он был весьма рад, найдя столь добрые доказательства ее внешнего вида (mostranca de continenca), по каковым показалось ему, что болезнь ее не представляла никакой опасности.
И посреди сей тревоги (anseio), когда, впрочем, уже минули три дня [с начала] болезни оной сеньоры, прибыли туда Инфант Дон Энрики и граф Дон Афонсу, со всеми прочими сеньорами и фидалгу, что были в их флоте, каковые сразу на следующий день по прибытии в Рештелу отправились в Одивелаш засвидетельствовать почтение Королю, и Королеве, и Инфанту Дуарти. И весьма милостиво были [они] приняты Королем, в особенности же Инфант [Дон Энрики], ибо он [Король] был весьма доволен, когда минувшим днем ему было поведано в подробностях о том, как флот прибыл из Порту, и о строе, коего тот держался, а сверх всего о великом усердии, кое проявил Инфант в том, чтобы привести все в готовность.
— Весьма представляется, сын мой, — сказал он, — что поручение, кое я вам дал, было принято вами не как человеком вашего возраста, ибо, согласно тому, что мне поведали, весь ваш флот идет весьма добро снаряженным — как если бы [его действительно снаряжал] человек, имеющий желание послужить мне и приумножить свою честь; и вы вполне можете сказать, что явили большее усердие в ваших приготовлениях, нежели мы проявили в наших, так как вы оказались готовы раньше нас.
И тогда они пошли говорить с Королевой, каковую сила великой радости заставила скрыть страдание болезни, — ибо она приняла его [Инфанта] с таким добрым внешним видом (contenenca), что мало напоминала женщину, чувствующую подобную боль.
Что же до радости, кою ощущал Инфант Дуарти, то сие была вещь, о коей в настоящее время трудно было бы поведать [достоверно], поскольку еще и в то время его выступление [в поход] скрывалось, тем же образом, как и [выступление] Короля, по каковой причине ему было необходимо — хоть сам он и хорошо ведал, что ему надлежит выступать, — выказывать притворную печаль, дабы заставить поверить других в истинность того, что он остается (a certidao de sua ficada). И равно не имел он дерзновения устраивать какие-либо приготовления [к отбытию] собственной персоной, дабы избежать любых поводов к тому, чтобы тот секрет оказался нарушен, — лишь [тогда поступил он иначе,] когда велел Жуану Вашкишу ди Алмада, чтобы тот приготовил весьма добрым манером его галеру, поскольку он приказал отправляться в ней. И вот так, с тою радостью и доброю волей, кои были в нем, принял он своих братьев и всех прочих людей, что прибыли с ними; и воистину не была притворною (enfingida) добрая воля, что нес он в том деянии, чрез каковую можно было отчасти узнать величие его сердца. И хотя времени оставалось мало, не было ни одной вещи, коей не хватило бы ему для его приготовлений, ибо столь добро и столь подобающе устроил он все относящееся к снаряжению своей персоны, как если бы с самого начала тех дел отдал приказ об устройстве сборов. И весьма надлежит думать, что кабы не болезнь Королевы, то и Инфанту Дону Энрики им был бы оказан прием гораздо лучший, ибо, помимо великой любви, что он к нему питал, он весьма развлекся бы разговорами о начале тех деяний, о том, как Бог милостью своею привел их ко времени, когда можно было дать им продолжение.
Уже Инфант Дон Педру к тому времени находился во флоте — как тот, кому принадлежало командование всеми судами; и по сему его судно имело определенный знак, чрез каковой надлежало ему быть узнанным среди всех остальных, ибо оно несло великий штандарт, превосходящий все прочие, и ночной фонарь, согласно обычаю; однако командование всеми галерами [флота] принадлежало Королю.
И после того как Инфант Дон Энрики поговорил с теми сеньорами, оба Инфанта и граф вернулись ко флоту, полагая, что болезнь Королевы не была такою, какою она впоследствии оказалась; но уже на следующий день Инфант Дуарти велел вызвать Инфантов, своих братьев, дав им знать о том, что Королева, их сеньора и мать, чувствовала себя весьма дурно. Каковые [Инфанты] тотчас поспешили отправиться верхом и прибыли в Одивелаш, откуда уже не отбывали вплоть до самой кончины оной сеньоры.
Немалою была их печаль, когда они прибыли к Королеве и нашли ее столь скованной болью (tao aficada da dor); и притом они взяли на себя весьма великую заботу о том, чтобы служить ей как в том случае, так и впоследствии, и приказать искать все средства, какие только могли быть найдены, для облегчения ее болезни. И хотя все [братья] имели о том великую заботу, основное бремя легло на Инфанта Дуарти, каковой с великим усердием, ни о чем ином не помышляя, приказывал изыскивать все вещи и лекарства, относящиеся к выздоровлению Королевы.
Не ведаю я, говорит автор, в скольких еще манерах проявилась подобная добродетель принцев; поистине, коли само понятие той заповеди, что была записана на второй скрижали [250], каковая говорит, что тот, кто почитает отца своего и мать свою, долго проживет на земле, относится к сей земной жизни, то весьма верю я, что сии [принцы] в полной мере должны были быть из таких. Воистину они всегда были так покорны Королю, своему сеньору и отцу, и Королеве, своей матери, что ни тот сын Вентурии Кориолы (Venturia Coriola) [251], о коем упоминает Валерий, ни какие иные [сыновья], что помянуты (ementados) в Писании, не могут сравниться (iguar) с сими. И да не уразумеет никто так, что сие говорится ради пустословия, ибо я, что сию историю написал, прочел весьма великую долю хроник и исторических книг (livros estoriais), и ни в одной из них ни разу не встретил подобного.
Все прочие заботы войны в те дни были позабыты, и вся занятость состояла в том, чтобы выслушивать врачей и хирургов (celorgiaes) и приказывать приводить в исполнение все вещи, что они предписывали для здоровья той сеньоры, — хоть их средства и труды немногому служили, поскольку боль у Королевы лишь увеличивалась гораздо более, ибо определение конца [каждого] не имеет никакого верного средства, ибо написано: Posuisti terminos eius, etc. [252] Каковой вещью Король был весьма огорчен, как тот, кто ведал, что за потеря последует для него из-за смерти столь доброй жены, с каковой он пребывал в браке уже двадцать семь лет, без какого-либо участия разлада, что мог бы иметь место меж ними, но лишь любви и согласия, как вы уже слышали. И такова была печаль, что питал Король из-за болезни Королевы, что он лишался желания есть и спать, по каковой причине многие полагали, что таким путем воспоследует для него какая-либо великая хворь, [и так бы оно и случилось,] кабы не великое его усилие [владеть собой].