Далее в тот же день совет тот пришел к решению, таким образом, что следующею ночью Инфанты постановили возвратиться с ответом обо всем к своему отцу, однако поскольку они все трое держали одну сторону, как вы уже слышали, то другие, державшие сторону противную, сказали, чтобы отправились и трое других [членов совета], дабы каждый изложил свое суждение согласно тому, как он его приводил [на совете], и Инфанты сказали, что то было весьма добро. И они держались такой манеры в своем отбытии, что когда настало утро воскресенья, они уже были со своим отцом, как проделали то третьего дня.
Король уединился с ними на одной террасе, что была в тех комнатах, где он остановился, и Инфант Дуарти высказал все суждения, что приводили другие, выступая против похода Короля, давая им даже лучшее и более ясное толкование, нежели могли тому дать другие, что были направлены туда депутатами. В конце он спросил у них, желали ли они в добавление к тому сказать еще что-нибудь, и те отвечали, что нет; ибо столь хорошо он изложил то со своей стороны, что они чувствовали про себя, что не смогли бы сказать лучше.
Многие говорили впоследствии относительно того рассудительного изложения [доводов противной стороны] (razoamento), что таким образом сделал Инфант, почитая за великое чудо то, что он запомнил вот так все те вещи на память и удерживал их длительное время, и много восхваляли ясность его разумения; иные, те, кому было труднее поверить, не могли, впрочем, уразуметь то иначе, кроме как, что искусственным [письменным] образом отметил вот так Инфант те вещи, ибо иным образом не могли они вообразить, что бы то могло быть сделано, хоть и обманывались в том; ибо то было лишь весьма немногое в сравнении со многими иными добродетелями, коими наделил его Господь Бог.
И когда вот так были изложены вещи, что относились к первому суждению [мнению], высказал Инфант тем же самым образом и иные, что относились к нему и державшим его сторону. И, выслушав вот так те суждения, Король открыл свою голову, кою имел покрытою трауром, и сказал:
— Весьма огорчает меня, что в столь добрых людях в подобном случае обнаружился некий изъян слабости; ибо поистине полагал я, что, хотя бы по причине великой моей печали, либо по какому-нибудь иному поводу, и пожелал бы я остаться, они понудили бы меня к тому, посоветовав, чтобы я все же проследовал в свое путешествие.
— Однако, поразмыслив относительно всех преград, что они возвели для моего похода,— сила коих в основном находится в сих событиях, что сейчас воспоследовали, — считая за самое сильное кончину Королевы (да приимет ее Бог), веря, что появление сих знаков есть весьма великое предостережение, чтобы нам остаться; [отвечу,] что я разумею наоборот, поскольку общепризнанно есть то, что для продолжения такого деяния не подобает более того, чтобы нам выступать раскаявшимися и очищенными от своих грехов, склонив (enclinando) души наши к Господу Богу, обратившись к Нему всем сердцем, свершив покаяние за прошлые ошибки, что против Него мы свершили, и весьма смиренно прося Его избавить нас от врагов наших, и да будет Ему угодно даровать славу Своему Имени, превознеся Свою Святую Веру, сломив и сокрушив всех противников собственною Своею доблестью. И сие тем более надлежит свершить нам с величайшим усердием, поскольку намерение наше подвигнуто к самой верной цели; каковое смирение не сможем мы выказать ни лучшим, ни более широким образом в каком-либо ином деле, нежели вытерпев с твердым сердцем все враждебные обстоятельства, ибо воистину верим мы, что это Им они приказаны, ибо не столько есть в том наша служба Ему, сколько польза для нас самих; ибо необходимо есть, чтобы Бог поступал со своими созданиями как Ему угодно. И каков будет тот рыцарь, коему предстоит принять участие в каком-нибудь турнире, что не испробует вначале своего коня и не узрит однажды, с каким спокойствием (assessego) тот переносит шум и тяжесть оружия, в то время как другой [конь] принимает труды с таким усилием, — и так же во всех прочих делах. Ведь что мы знаем о том, не пожелал ли наш Господь Бог сими вещами испытать нас? Ибо золото испытывается огнем, превратности же фортуны испытывают добрых людей. Поистине верю я, что все сии вещи, что вот так случились, суть более оттого, что Бог чрез них являет нам свидетельство победы, нежели противное, поскольку конец печали есть радость, а конец радости — печаль. И мы, что ныне пребываем в печали, коли так будет угодно Богу, возрадуемся, начав наше деяние, поскольку все вещи, после того как достигают величайшей своей высоты, не имеют более места, чтобы возвыситься более. И наша грусть не сможет быть большей, дабы нам всем выпала ее доля, нежели [когда] умрет кто-то из подобных [нам] людей [наших товарищей], при кончине коего не будет никого, сколь бы малого звания он ни был, кто с основанием бы не выказал скорби. И утрата его, говоря непосредственно о нас, не приносит урона иного, кроме лишь одного тоскливого воспоминания, что влечет для нас его отсутствие по причине его кончины. Что же касается того, чтобы просить Бога за нас, истинно есть то, что ни один человек в сей жизни, сколь бы добродетелен он ни был, не есть столь достоин того, чтобы быть услышанным, живя в сем мире, сколь после того, как его удаляют из сей презренной обители, коя есть плоть, чьи вожделения постоянно понуждают нас ко греху. И мы разумеем так, что нашему Господу Богу, что желал с большею чистотой выслушивать ее [Королевы] молитвы, угодно было забрать ее от нас, дабы, будучи выпущена из сей телесной тюрьмы, душа ее могла бы более свободно созерцать божественное величие, стараясь ради нашей победы. И дабы нам твердо в то уверовать, вызовем пред очами нашими чудесные вещи, что случились с нею накануне ее смерти, чрез кои воистину знаем, что душа ее пребывает в блаженном покое.
— Посему, по всем сим причинам, я постановляю, с милостью Господа Бога, все же продолжать свое намерение ради Его службы, ибо иным образом не представляется мне, что я исполню то, что должен.
Граф Барселуш, что там находился, уже говорил с Королем относительно того, советуя ему, чтобы он все же продолжал следовать своей цели, и так же он сделал в тот час, что весьма помогло намерению Инфантов; подобным же образом поступил и Гомиш Мартинш ди Лемуш, что был человеком великого благоразумия, вследствие чего Король придавал много веса его советам.