Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Игры с рыбой

От каждой набегающей волны Василий вздрагивал, отступал назад — пятки больно натыкались на острые камни. Волна пенисто накатывала, шуршала по гальке, нехотя уходила. Мальчишка терял равновесие, останавливался, снова шел вперед и взвизгивал от прохладной волны. Изредка он оглядывался на няньку. Валентина Ивановна окунала его братишку в бледную пену. Младенец орал, дрыгал ногами, а нянька, громко проклиная все и вся, снова с головой ополаскивала малыша.

День начинался как обычно. Валентина Ивановна отдергивала тяжелые портьеры, включалось крымское утреннее солнце, потом она сдирала простыню, резко поднимала мальчишку за плечи, ставила на пол, криком «быстро чистить зубы» выгоняла в ванную.

А потом наступал ежедневный ритуал. На огромной, как море, голубой тарелке тепло жила каша, и даже светилась масленым солнцем. Нянька набирала полную ложку, впихивала в рот ребенку: «…Ешь, жуй, ну что за недотепа, сейчас Егорушка проснется, а ты еще не кормленый, чо я скажу родителям?»

«Чо скажешь? — думал Василий, сглатывая кашу. — Скажешь: какие замечательные деточки! Василек покушал рисовой кашки, булочку с маслицем, виноградик, грушку, мандаринки». Все это ты скажешь, прижав ладони к груди, — брови поставив домиком. Отец, выслушав этот доклад, довольно подтянется, усмехнется мне, крикнет протяжное «У‑у‑у‑х‑х‑х» и побежит к уже прогретому обеденному морю, а мама пойдет к массажистке, а я с Егорушкой пойду спать — (тихий час для няньки — это святое)…

— Ш‑ш‑ш, — сказала волна и ударила Василия в грудь, подбородок, горечью наполнила рот.

Василий глотнул, и… и в животе, горле стало так противно и муторно, что Василий кашлянул, икнул и выдал обратно полезный завтрак. Каша, булочка с маслицем, виноградик, грушка и мандаринка выпали на поверхность воды молочным пятном. Василий испугался, но непонятно чего — то ли криков няньки, то ли рыбы, мгновенно возникшей вокруг. Она кишела и казалась стаей фантастически-разноцветных бродячих собак: здесь была помесь черно-желтого с красным, рыже-синего с черным. Особенно пугала мальчика самая большая рыбина: круглая, толстая, как испорченный пшеничный батон, с пятнами черной плесени по бокам. Распугав всю малышню, рыбина короткими бросками собрала с поверхности остатки Васиного завтрака, нырнула за утопающими крошками и, вернувшись, уставилась на Василия голодными животными глазами. Честное слово, она просила добавки.

— Василий!

Мальчик вздрогнул и подумал, что его зовет рыба, но звала Валентина Ивановна.

— Ну, где ты там, паршивец! — Нянька уже завернула Егорушку в большое белое полотенце и теперь кидала в Василия мелкие камешки. — Ты чо там, уснул?

Один из камешков плеснул недалеко от рыбы. Рыба мигнула, обошла Василия по кругу, нырнула, поймала ртом уже уходящий на дно голыш, выплюнула, поймала и так, играя, ушла от берега к острым скалистым зубцам.

— Васька!!!

А вот это серьезно, понял мальчишка и, то и дело оглядываясь, побрел за нянькой к коттеджу.

…Егорка уже спал под кисейным балдахином, а Василий все ворочался в кровати и все время вспоминал рыбу, ее уныло обвисшие губы, ряд острых зубов, черный зрачок в желтом ободе.

Рано утром Василий помылся, натянул шорты и сел на банкетку рядом с кроватью Валентины Ивановны. Он впервые видел, как она спала, удивляясь, что она вообще умела спать. Он разглядывал няньку. Ее серо-белые волосы, желтые зубы, борозды морщин по щекам. А еще она храпела и присвистывала.

— Паршивец, — вдруг открыла глаза Валентина Ивановна.

Василий вздрогнул, соскочил с банкетки.

— Рыбу пустил?

— Какую рыбу? — удивился Василий.

— …Об-бос-сал?!..ся? Да?!

Василий отрицательно замотал головой.

— А чо… тогда?

— Есть хочу, купаться… в море… плавать.

И как это бывает обычно у взрослых, начались долгие сборы, непонятные бормотания. «Облапошить всякий горазд, а ты попробуй поставить дитя крепко на ноги. Вдруг попадет на поле дурацкое-неразумное, и будет там трепаться как пугало одинокое, а мне каково будет в царстве тьмы? Не смогла, скажут, довести до светлого разума, совести богобоязненной. Упаси, Господи, рабу твою грешную! — И тут же без смены интонации добавит: — Уйди, ирод проклятый! Вот бухтит, вот торопит…»

Мальчик ждал, пряча по карманам груши. Может, зря старался. Может, не будет никакой рыбы. Но она пришла. Видать, почуяла грушу и сразу пришла. Вынырнула откуда-то снизу, словно из середины земли выплеснулась. Глаз в желтой оправе вылупила и стала внимательно наблюдать, как на воде появляются все новые и новые фруктовые поплавки. А мальчик щипал по маленькому кусочку — приманивал. Рыба не дура оказалась — не сразу набросилась, несколько кругов сделала, несколько раз поднырнула, пару раз исчезла, а потом решилась. Ртом прижалась к самому дальнему кусочку, толкнула, догнала, проглотила.

Жива?

Жива!

Рыба осмелела, пошла по грушевой россыпи-цепочке, а Василий — за ней, и стал разговаривать, рассказывать что-то и еще добавлять порции. Так и ходил кругами, пока от груши не остался хвостик.

К великому удивлению Василия, рыба стала приходить каждое утро. Даже Валентина Ивановна заметила.

— О, смотри, твоя троглотитка уже камни охраняет. Что за ненасытная зараза! — Она садилась на корточки в воду и ревностно охраняла малыша. А Егорушка радостно тянулся к рыбине, пытался схватить. Та нехотя отплывала, а иногда задерживалась, позволяла дотянуться до спинного плавника, острого, словно лезвие ножа, — а потом, лениво взмахнув веером хвоста, надолго исчезала, а может, просто пряталась и наблюдала.

Василий бегал по берегу — долго звал, ждал. Но вместо рыбы приходила волна, гулко накатывала на берег, пенным ажуром расходилась по глянцу воды. Солнце высвечивало крабиков, водоросли, мусор, песок. Василий крошил грушу около камней и, наконец, дождавшись проявления рыбины, несся навстречу. Они догоняли друг друга, ныряли, кружили, но всего больше рыбе нравилось взлетать. Удивительное желание! Василий подбрасывал рыбину вверх, она широко открывала рот, словно крылья, разбрасывала плавники и, ненадолго зависнув в воздухе, боком плюхалась в воду, а потом вновь подплывала, хвостом буравила воду, словно требовала от Василия игры и полета. Счастливы были оба.

Однажды на любимое место пришла длинноногая красавица. Она стояла по колено в воде и брезгливо трогала воду. Холодная! Мокрая! Грязная!

«Вот и иди туда, где тепло, хорошо и уютно, а здесь лягушатник для детей», — бухтел Василий, но длинноногая не слышала. Она животом бултыхнулась в море, противно так завизжала и так же противно заелозила модельными ногами. «Да она просто не умеет плавать», — сделали вывод Василий, Валентина Ивановна и мужик на берегу. Его, между прочим, никто не просил, но мужик соскочил с шезлонга, короткими прыжками доскакал до девицы и «спас» ее. Он потащил ее к берегу, а она стонала от благодарности, обвивала его тело без шеи руками и поджимала ноги, которые были чуть короче ее спасителя.

— Видал, как работает? Олигарх, поди? — Валентина Ивановна обратилась к Василию, а тот уже топтался около камней и старательно крошил булочку. Рыба ждала, уже понимала и уже наслаждалась: если бы она умела прыгать, она бы сейчас поскакала по волнам. Но поскакала все та же лжеутопленница. Она спотыкалась о волны, падала в воду, верещала и все время наблюдала, следит ли избранник за ней, восхищается ли ее красотами. Естественно, он восхищался. Театр двух героев, где в финальной сцене девица вдруг взвизгнула и, высоко подбрасывая ноги, вынесла свое точеное тело на песок. И тут она стала подпрыгивать и стирать с живота красные царапины.

— Акула! Акула! — верещала красавица и ногтем тыкала в живот.

— Какая акула?! — Для спасителя наступил еще один звездный миг.

— Большая! — вдруг разозлилась красавица, распахнула ладони, удлиненные маникюром. — Вот такая гадина!

— Обалдела?! Откуда здесь акулы? — сказал толстяк и для достоверности даже зашарил руками под водой. Он ходил вдоль берега, потом ближе к камням. — Ну, где акула?

И вдруг его глаза округлились, он напрягся, глубоко вздохнул и вытащил из воды пухлую рыбу.

— Отпусти ее, — вдруг закричал Василий и кинулся отнимать у толстяка рыбину, а тот, покраснев от удовольствия, пытался на весу определить, на сколько килограммов потянет «акула». — Отдай! — подпрыгивал Василий, а толстяк тянул руки вверх и шел к берегу.

— Мил человек, — это в беседу вступила Валентина Ивановна. Она встала на дороге толстяка, уперла руки в бока и была так спокойна, что толстяк не принял ее всерьез. Он отодвинул женщину животом и глазами нашел красавицу. Ему необходима была ее благодарность. Как-никак, второй раз спас. А красавица ждала спасителя. Как красиво она его ждала: приспущенные веки, согнутая рука на затылке, правое колено вперед. В лучах солнечного света она изображала богиню красоты. Достойный приз победителю. — Мил человек, — уже серьезнее и грубее повторила Валентина Ивановна.

Рыбак удивился перемене в голосе женщины. Совсем другой, металлический оттенок.

— А я говорю, брось! Брось, говорю, рыбу! Моя это рыба, понимаешь! Моя!

— Была, — усмехнулся олигарх, но на сжатые кулаки старухи обратил внимание. Но не будет же эта развалина драться! Он ошибся. Сильно — это он понял во время полета. Упав спиной в воду, затрепетал голыми пятками.

Он еще бултыхался, пытаясь подняться, а старуха уже стояла рядом и спокойно поясняла.

— Ты сам оступился. А теперь, мил человек, ты со своей рыбкой плавай там… там… там, — показывала она в разные стороны по берегу, — а здесь лягушатник и купаться здесь будет моя дитятко и его рыбка. Ферштейн?! Я спрашиваю, ферштейн?! Спрашиваю на чужом языке, родной ты не понимаешь.

Мужик сплюнул в воду, скрипнул зубами и… заметил, как его красавица, проваливаясь по щиколотку в песок, чуть ссутулившись, медленно удаляется по направлению к отелю, а мимо нее бегут проигравшие в домино мужики, загорелые охранники, счастливая детвора…

Рыба ушла. Василий ждал ее много дней: приносил груши, яблоки, морковку… но рыба больше не подходила.