Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Крым

Эта идея пришла нам в голову на улице Армянской, в городе Львове. Старое здание слева, с облупившейся, облетевшей штукатуркой и проступающими, как ребра, рядами кирпичей отбрасывало тень на наш уютный плетеный ротанговый столик, на котором теплилась только что принесенная джезва с самым лучшим в мире кофе.

Ее звали Марина.

Почему мы решили поехать в Крым в том далеком одна тысяча девятьсот девяносто девятом году, уже не помнит никто. И сейчас, когда я смотрю на ее окровавленное тело, я вспоминаю ее смех и не понимаю, почему так долго не едет «неотложка».

Она смеялась как-то по-особенному. Ее миндалевидные глаза превращались в две загадочные, блестящие щелочки. Снежно-белые зубы ослепляли тебя; правой рукой она небрежно прикрывала глаза, тем самым сообщая собеседнику, что ей неловко от собственного смеха.

Сейчас глаза ее были закрыты. Я стоял на коленях и держал ее голову. Камни были крупные и сильно давили на коленную чашечку правой ноги.

Санитар подошел сзади. Его гулкий, строгий голос возвратил меня в ужасную реальность.

— Вы «неотложку» вызывали? — спросил он, словно не видя ее тело, безжизненное и безучастное.

Я посмотрел на него, ничего не ответив.

За левым плечом санитара я увидел фельдшера с коричневым чемоданчиком, раненым красным крестом, в правой руке. Фельдшер приближался, прыгая с камня на камень, и его глаза были широко раскрыты и сосредоточенны.

— Вы родственник? — спросил он равнодушным голосом.

Я задумался. Мы точно были родными людьми, но не были родственниками, и я ответил:

— Нет.

Он обошел санитара слева, немного оттолкнув его плечом, присел на корточки, поставил перед собой чемоданчик, раскрыл, заглянул в него, как заглядывают женщины в ридикюль в поисках вчерашнего дня, ничего не нашел, стоящего внимания, и вставил в уши висящий до того на шее фонендоскоп. Приближаясь к ее телу, он спокойно сказал мне:

— Отойдите.

Я отошел.

День был жаркий, море било волнами о прибрежные камни. Крымские пейзажи, они всегда похожи на другую реальность. Ты стоишь в Феодосии и смотришь на валуны, разбросанные по береговой линии, и вдруг понимаешь: это кто-то играл камнями, он просто разбросал их вот в таком порядке, — кто-то большой и сильный, кто-то не отсюда.

Сейчас, отходя от фельдшера, санитара и Марины, я пытался вспомнить причину нашей ссоры. Зачем я так сильно толкнул ее там, на горе?! Почему она не удержалась на ногах и, взмахнув в воздухе руками, как только что покинувшая куколку бабочка, сорвалась с обрыва?! В памяти ничего не возникало, кроме фразы: «Иди и умри!»

Я вскарабкался к тому месту, где прошла последняя наша ссора. Я увидел море, увидел белые облака, летящие по небу; на линии горизонта плыли корабли, их было семь. Я глубоко вдохнул и прыгнул вниз.

Последнее, что я услышал, были слова фельдшера:

— Твою мать!

А после были камни, стремительно несущиеся мне навстречу, и темнота.