Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Тайна Ребе

Как всегда, ночь в южных городах наступает мгновенно, и происходит это примерно так: кровавый желток солнца тонет в мареве накопленной за день жары, все герои, все части природы застывают на подмостках сцены в ожидании совместного акта затемнения, и затем, разом, вдруг, вместе с солнцем падают за холмы и горы, а на небе начинают пульсировать яркие мусульманские звезды. Даже собаки, не успев напоследок облаять прошедший день, падают у своих будок, вывалив шершавые языки в ночной сон после невероятной, настоянной на поте и пыли духоты…

Так и Карасубазар однажды уснул всеми пирамидами дынь и арбузов на базаре, возчиками на телегах и бричках, полицейскими на недописанных протоколах, грузчиками на своих мешковинах… Уснул всеми своими жителями в домах и садовых постелях, даже рекой, замедлившей ход рыб и мелких течений. Все умолкло, запахло полынью, лавандой, степными ромашками, словом, все раскрылось, расслабилось до утра, отдалось друг другу без капли недоверия. Южные ночи так коротки, что только коснешься подушки, а потом даже на миг откроешь глаза, как уже небо светлеет пятнышком нового солнца на востоке и не дает опять впасть в беспамятство, в сон…

В одну из таких ночей зацокали копытами по булыжнику кони бандитов, стали потихоньку глохнуть, стихая за городом вдалеке. И вдруг потянуло дымом и криком, огнем и пожаром. Делаясь под казачков, банда пришла из-под Ишуни и подпалила два молитвенных дома. И проснулась окраина крымчаков Хаджема, все побежали гасить свои каалы. А кони с всадниками все удалялись, только и оставляя в темноте брань и проклятия на разных языках и еще вот это, знакомое:

— А что, жидков поджечь — дело полезное…

Всадники исчезли в соленых степях, а каалы горели, разгораясь и разгораясь, и все сбежались тушить их чем только можно… Пожарные сверкали шлемами и ведрами, крик и рыданья смешались в воздухе, дети стояли, и на их лицах был жар от огня. К утру пожар погасили с трудом. Двери горели, рамы, какие-то рукописи… Но большинство рукописей исчезли.

Ребе сказал:

— Будем еще разбираться, что осталось. — Все двинулись по домам. А там… Дома были разграблены, пока все тушили каалы. Бандиты действовали слаженно двумя группами. Видно, продумано все было толково, чуть ли не по-военному. Все было собрано в тюки, все нажитое годами, вместе с подушками, коврами и одеялами, сметали подчистую. На полу разбитое стекло, рассыпанная мука и чай: деньги искали и золото. Пропали и домашние тетради для записей — джонки. Навьючили все на лошадей и даже на угнанного с базара верблюда и — через горы… Куда? На Феодосию, Сурож, к морю и лодкам. Знали, куда. Плакали дети опять, матери плакали, и ничего не отражалось на их лицах, кроме недоуменного: «За что нам такое?» Более двадцати семей пострадало…

Карасубазар проснулся от шока почти весь, но некоторые еще спали. Сразу начали приходить, жалеть, армяне несли простыни, татары еду, караимы и греки денег собрали. Ребе сказал, что община поможет каждому дому. Но разве дело только в этом? Коварство. Да еще и вот это — «жидков пожечь и пограбить — дело полезное»… Обидней всего. Утром поймали одного из нападавших: молодой, лет семнадцати. «Откуда? — Да и сам не знаю. — А банда откуда? — Из-под Ишуни»… Полицейские держали его в участке двое суток, а потом выбросили на крыльцо и сказали:

— Полоумный какой-то, что хотите, то и делайте с ним.

А что делать? Страсти улеглись, обида остыла, и жалкий он какой-то… Ребе сказал: пусть посидит три дня и три ночи привязанным к дереву на Ташхане, пусть люди на него посмотрят, пусть он посмотрит в глаза нашим детям. А потом пусть живет у нас в городе. Это ему и будет наказанием. Так и сделали. Днем ему приносили еду, а на третий день сказали: «Отпустим к вечеру». А к вечеру его украли. Слух прошел, что за ним по следу шли сыскари. Месяца два никто ничего не слышал. Ограбленные уже успокоились, привыкли, и вдруг к Ребе пришли из полицейского участка и пригласили на разговор.

— Вы или дело делайте, господа полицейские, или ущерб общине возмещайте, — сразу начал говорить им Ребе.

— А вы не очень тут расходитесь, здесь вам казенное учреждение, а не молитвенный дом, мы нашли преступников, скоро их предадут суду, а вещи они, к сожалению, успели сбыть, причем в городах, куда вам заезжать или жить не след, понятненько?

— И что? И, может, их оттуда и забрать нельзя?

— Кого?

— Ну, грабителей…

— Грабители — это наше дело, а ваше — смиренно ждать, пока из Петербурга не соизволят ответить, что делать с бумагами, которые у вас изъяли… грабители…

— Так кто изъял? — уточнил Ребе.

— Ну, украли грабители… И вот что мы нашли в сих записях: что вы стараетесь показать, что вы из мусульманского рода, а не жидовского. А нам не нужно в России прироста по этой линии, да чтоб еще и черту оседлости вам изменили! Знамо дело, все письма ваши изучили.

— Так это, значит, не они, а вы ограбили, ваше жандармейское высо…

— Что?! Да как вы смеете! Если хоть слово из нашего разговора дойдет до ваших караимов…

— Крымчаков.

— Тьфу ты, не все ли равно? Вера у вас иудейская.

— Да, но мы чтим талмуд, а они нет, в этом и разница.

— Я не буду в этом разбираться, мне вы все на одно лицо, вот список вещей, которые мы вам возвращаем. Как бумаги придут из канцелярии Петербурга, я их вам передам. Бандитам они не нужны и нам тоже.

Ребе пошел, сгорбясь и не попрощавшись. Он один будет знать эту горькую правду, а остальным покажет вот эту опись:

1. Одеяла байковые — шесть.

2. Подушки без наволочек с пухом и пером — двенадцать.

3. Платков женских вязаных шерстяных — четыре.

4. Фески разных цветов — двадцать четыре.

5. Ложки металлические — двенадцать.

И еще двести разных бытовых наименований.

Вещи вернулись месяца через три. Рукописей среди них не было. Не пришли они и потом.

Но крымчаки все равно знали правду.