Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Фонтан в горах

Колька Пресняков, здоровенный мужик, водитель нашей экспедиции, продираясь сквозь заросли дикой алычи и кизила, спустился к нам на площадку откуда-то с горы, с совершенно неожиданной стороны. Мы с утра пораньше играли в домино.

Колька был очень сильным человеком, абсолютно безразличным к разного рода неудобствам, и поэтому нас не очень-то и удивило, что он пролез прямо через кусты. Он одинаково легко и безразлично относился к жаре и холоду, бытовым неудобствам и безвкусной еде, ядовитым насекомым и ругани начальства. А это как раз и есть то, что надо в условиях экспедиции. Подойдя к нашему столу, он возбужденно и с волнением в голосе произнес:

— Мужики, вы не поверите! Я сейчас вас отведу и покажу. Вы мне объясните, что это! Там, в горах, я нашел такое… Я нашел фонтан!

Наша радиоастрономическая экспедиция уже в течение нескольких лет располагалась в полугоре, на склоне древнего потухшего вулкана Кара-Даг. На вершине, на высоте четырехсот метров, стояло сооружение, искусственно имитировавшее Луну. По крайней мере, отсюда, с нашей площадки, угловые размеры его диска совпадали с лунными. В течение ночи наш диск покрывал различные участки звездного неба, а мы фиксировали на самописцах радиосигналы, пытаясь распознать в них нечто разумное. Наша экспедиция занималась поиском внеземных цивилизаций на полном серьезе!

Несколько вагончиков‑бытовок, военные палатки, навес с большим общим столом и кухней да стол для пинг-понга — вот и вся наша база. Все это располагалось на обширной скалистой площадке, окруженной кустами и обрывами. Был еще «рафик», на котором Колька привозил на базу воду и отвозил нас на море пить сухое вино и купаться. Можно было и пешком: до моря — двадцать минут, назад — сорок.

Постоянно на крымской базе нашего НИИ находилось десять-пятнадцать человек: инженеры, техники и какой-нибудь гость-ученый-звезда из Москвы, которого приглашал отдохнуть и покупаться руководитель экспедиции профессор Статкевич. Он это делал, возможно, из каких-то своих политических соображений. В общем-то, и у нас в институте многих посылали сюда в экспедицию в качестве поощрения. Здесь можно было и позагорать, и покупаться.

Купание в море надоедает уже через неделю — только так, зайдешь в него по колено, чтобы пополоскать для профилактики носоглотку из ладошек. Сухое вино из бочки приедается через месяц, и либо начинаешь пить лабораторный спирт, либо бросаешь это дело вообще. Вечером многие ходят на танцы в ближайшие санатории, но я до танцев не любитель, ибо курортные знакомства меня не увлекают, может, брезгую! Остаются домино и чтение книг. Кстати, я там, в Крыму, в экспедиции, за месяц с карандашом в руке изучил серьезный труд философа Соловьева «Оправдание добра».

Весь Крым я объездил и облазал еще в студенческие годы, но Кара-Даг стал для меня родным за время моей трудовой экспедиционной жизни. Я восхищался его майской зеленью, украшенной тщедушными луговыми тюльпанами, которые беспомощно ложились под порывами ветра, любовался такими же дохлыми пионами с крошечными чашечками цветов, совсем не похожими на своих шикарных садовых родственников.

Крым. Серые, выжженные до земли, до камня июльские и августовские склоны гор. Декабрьские ветра — пронизывающие, со льдом и дождями, когда не знаешь, куда спрятаться. Маленькие белые розочки, замерзшие в своих ледяных коробочках. Они постукивают друг о друга и, кажется, плачут и звенят. Народу — ни души, ни в Планерском, ни в нашем поселке Курортном. С набережной можно бесконечно долго смотреть, как волны разбиваются о бетонные волнорезы и сотни уток, прилетевших с моих родных болот, плавают в отдалении. Декабрь в Крымском Приморье — это особый вид тоски.

Поэтому-то я несколько отличаюсь от подавляющей массы жителей средней полосы, для которых Крым — это море, пляж, загар и отдых.

В тот день, с которого начался мой рассказ, помимо меня за доминошным столом сидели Вовка Синяков — наш сторож из местных, Рашид Слюняев — тридцатилетний московский профессор из ИКИ (Института космических исследований) и инженер Петро Живков, отвечавший за ночные наблюдения. Увидев возбужденного Кольку, мы удивились.

— Чего у тебя случилось? На тебе лица нет. Может, тебе сначала водички попить? — обратился к нему Петро, не отрываясь от игры.

Остальные же, наоборот, положили костяшки на стол и с удивлением уставились на шофера. Тот, запыхавшийся, встал напротив нас, ухватившись двумя руками за столб навеса.

— Я же говорю: я в горах нашел чашу каменную, в которой явно раньше фонтан был, и вокруг — каменные такие скамейки. Пойдемте, покажу. Вы должны это увидеть. Это недалеко, метров триста.

— Так зачем мы-то пойдем? — спросил Вовка Синяков.

— Как зачем? А если здесь вода была, так мы водопровод проведем и незачем будет за водой ездить в поселок.

— Так тебя Статкевич тогда уволит, — заметил я.

— Сначала он мне премию выпишет.

— Хорошо, мы с тобой сходим, — сказал Петро. — Так туда что, надо через эти кусты и через терновник, и через ежевику колючую лезть?

— А как же?

— Рашид, скажите, а вы понимаете, как это здорово — найти фонтан в этих горах? — обратился Колька уже к московскому гостю, осознав, что остальные не врубились.

Мы действительно не понимали, о чем он говорит. А вот Слюняев почему-то очень заинтересовался Колькиным сообщением.

— А что? Пойдем, посмотрим, что ты там нашел, — отозвался профессор. — Только надо штаны надеть да кеды. А то во вьетнамках по горам…

И через тридцать минут мы впятером, продравшись сквозь заросли и вскарабкавшись на каменистый склон, оказались на небольшой площадке диаметром метров в пять-шесть. Действительно, при определенной фантазии можно было представить, что стенка, опиравшаяся на гору, была выложена искусственно из огромных камней базальта; по окружности площадки, за которой был обрыв, стояли три метровых камня, очень напоминавшие скамьи. И казалось, что когда-то их было не меньше десяти. Посередине площадки, чуть ближе к стене, было ровное углубление в виде овальной линзы глубиной с полметра, а диаметром не меньше двух.

Мы стояли молча, и ни у кого даже не возникало сомнения, что это место служило кому-то и когда-то для каких-то непонятных нам целей. Было ясно, что все это сделано человеческими руками. Но зачем? И когда? И где вода?

— Вот, — сказал Колька.

Мы молчали.

— И что нам теперь делать? — спросил я.

— Ну, я считаю, что, во‑первых, надо сообщить об этом Статкевичу. Он же сегодня приезжает? — высказался Слюняев.

— Сегодня, — подтвердил Петро.

— И, во‑вторых, и это важно, и это относится в основном к тебе, — Слюняев сморщил лоб, широко выпучил глаза и ткнул пальцем в сторожа Синякова, — никому ни слова! Понял? Ты там со своей доской по пляжу гуляй, но не болтай.

А действительно, Вовка Синяков в свободное время любил гулять по пляжу со штакетиной от забора, из которой торчал гвоздь. Он щелкал ей по задам одиноких отдыхающих дамочек со словами: «Обгоришь, дура!» Как ни странно, такой способ знакомства очень эффективен. По крайней мере, со слов самого Синякова.

— Посмотрите, что я тут еще нашел, — Петро наклонился над обрывом.

Там было не очень высоко — метра три — четыре. И по всей стене, цепляясь за уступы, вдоль и вверх настойчиво ползла старая толстая виноградная лоза с редкими, жидкими мелкими листиками.

— Это виноград. Дикий!

— Когда-то он был не дикий. Виноград в Крым из своей Эллады греки привезли тысячи лет назад, — решил я поумничать.

Наш руководитель профессор Статкевич приехал с женой. Было еще не поздно, и он отправил сторожа с водителем за бараниной и сухим вином в поселок: на вечер планировался шашлык. Московский профессор попытался утащить Статкевича на осмотр утренней находки, но не получилось. Шефу надо было обсудить с инженером Петром Живковым результаты работы, но он пообещал Рашиду Слюняеву сходить посмотреть «фонтан в горах» на следующий день. Вечером, когда мы сидели за столом с шампурами и стаканами в руках, разговор незаметно перешел к утренней находке Кольки Преснякова. И тогда эрудит Статкевич прочитал нам небольшую лекцию по истории.

— До войны в Крыму жило до полумиллиона татар. Крым был совершенно другой, был он цветущей страной. Все было в зелени: и Джанкой, и Старый Крым, и Бахчисарай, — а не только прибрежные курортные местечки. И вот, в сорок четвертом году совершенно идиотским образом весь крымский татарский народ объявили ответственным за какие-то военные преступления и в полном составе депортировали в Узбекистан и Таджикистан. Почти двести тысяч человек. В течение считаных дней. С собой изгнанники не успели взять ничего. Но старики оставили за собой свою землю: они велели завалить камнями и замуровать тысячи родников и колодцев по всему Крыму, где проживал их народ. Да, они именно оставили за собой свою землю, ибо земля без воды мертва. Так что я верю в тайный «фонтан в горах». А красивое название. Вообще, это в традициях Востока — построить фонтан или вырыть колодец в память об ушедшем любимом человеке или как знак скорби по нему. Тадж-Махал посвящен любимой жене, умершей при родах, и он немыслим без пруда с фонтаном, в котором отражается совершенно фантастическим образом. А Бахчисарайский фонтан, построенный в память о любимой наложнице Марии? Кстати, говорите, что у вашего фонтана линза для воды в форме овала? Так это, возможно, глаз. Как и в Бахчисарае! «Он вырезал на камне глаз, и слезы падали из глаза». Это стихи Виктора Сосноры. Тогда эта площадка, которую вы нашли, носит сакральный и личный оттенок, а не общественный. Но это все надо выяснять. Все это очень, очень интересно! Вот если Рашид… Рашид, а ты татарин или узбек?

— Татарин.

— Вот если Рашид поговорит со своими стариками, а они нам откроют секрет, как добыть воду из этого вашего родника, то можно будет пофантазировать. Что, Рашид, попробуешь поговорить?

— Ну, мои предки не из крымчан. Правда, мой дедушка из Казани — дедушка Наиль как-то проговорился про ту беду, но вообще-то старые люди все еще боятся чего-то, не любят они рассказывать о тех смурных годах. Дед, возможно, что-то и знает про эту историю с родниками-колодцами.

Как дальше развивались события, касающиеся каменной чаши, я не все знаю, но то, что знаю, — расскажу. Зимой Статкевич встретился в Москве с Рашидом, и тот поделился своими изысканиями. И как побывал он в Казани у деда Наиля, и как, будучи на конференции в Душанбе, познакомился там со стариками-крымчанами, еще помнившими детали их семейных трагедий, как нашел он и потомков тех, что жили в районе татарского Коктебеля, который назывался «страной синих гор». Рассказал, что все они стискивали зубы при упоминании о депортации, и желваки гуляли на их щеках. Но никто, никто не хотел говорить или вспоминать о засыпанных родниках и колодцах на их далекой, но не позабытой Родине, будто такого и не было. Но было же, было — Рашид чувствовал это! И только уже в Москве, случайно разговорившись со знакомым геологом — профессором Ибрагимовым и поведав ему о летней находке на Кара-Даге, Слюняев получил долгожданную подсказку.

Я приехал в очередной раз на Кара-Даг в мае. В мае Крым просыпается: местные «градиски» впервые за долгое время накручивают волосы на бигуди и проверяют, что у них осталось из парфюма. Крымские особи мужского пола, выступающие летом и в бархатный сезон в качестве мачо и альфонсов, за зиму так опускаются от беспробудного пьянства, что и в мае еще не могут прийти в себя и слоняются, как дохлые мухи. Вот этих-то своих земляков, неопохмелившихся «казанов», озабоченных поисками рубля на очередную дозу алкоголя, использовал Вовка Синяков для освобождения семи базальтовых валунов из ближайшего к радиостанции заросшего горного кулуара. Рашид рассказал Статкевичу, что, возможно, ими завален родник, и тогда руководитель нашей экспедиции дал команду сторожу заняться этой грудой камней.

Я поднялся на площадку нашего «фонтана в горах», пригляделся и заметил, что на ползущей виноградной лозе распустились полноценные листья и что виноград собрался цвести. А в линзе на базальтовой платформе скопилась вода. Может, прошел дождь? А может… Вокруг площадки стояло десять каменных скамеек.