Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Крымские сновидения

Однажды я проснулся в Крыму. И с тех пор мне суждено просыпаться там снова и снова. Столько раз, сколько хватит на это фантазии у моих сновидцев.

…В первый раз это была маленькая квартирка в Ялте, которую я не помню. Помню горящую набережную в огнях и себя, утонувшего в кустах роз. Мне было тогда три года. Крым образовался из предписаний врача лечить мою постоянную простуду целительным крымским воздухом и морской водой.

…Во второй раз была большая квартира в Евпатории, где жили мы с родителями и мамина подруга с сыном Колей, считавшимся в то лето моим другом. Это не считая квартирной хозяйки, которая баловала меня конфетами в обмен на непостоянный детский аппетит. И балкона, откуда открывался вид на вечерний город, на длинную лестницу, по которой мы поднимались к дому от железной дороги, а за ней лежал старый город, и парк, и набережная, и море. У кого-то из соседей жила обезьянка, и ее выгуливали, привязывая к турнику во дворе. Она, как собачонка, визжала от чувства несправедливости, прыгала, пытаясь ухватить меня за руку и откусить палец. Я никогда не видел ее хозяина, но был уверен, что это одноглазый пират, капитан дальнего плавания, который привез из своих путешествий красавицу-жену, лихорадку и глупую обезьянку.

Все это крутится в манне памяти вокруг Крыма, как Вселенная кружится вокруг идеи Бога. При ближайшем рассмотрении в современный бинокль наверняка окажется, что я спутал карты, время и землю, но мне это совершенно неважно. Тот мир, который нарисовала моя память, в сто тысяч раз живее и важнее для меня, чем все эти трафаретные настоящести.

С Колей мы обсуждали наш детский внутренний мир и показывали друг другу свои пиписки, не предполагая, что нам с ними в жизни предстоит делать, помимо рутинной потребности все время выливать из них выпитую воду. Мне было уже шесть, но я настоял на своем праве купаться и загорать голым, как некоторые младшие девочки на пляже. Вряд ли я и даже родители понимали тогда, почему. А это через трещину времени махал мне рукой с коктебельского берега проповедник натуризма Макс Волошин. Мой же временный друг Коля снимать плавки наотрез отказался, и другом быть перестал. В порыве разочарования в человечестве я вытаскивал на берег медуз и смотрел, как они плавятся на горячем песке…

Я пропускаю уйму лет, потому что долго еще меня носило по Черному морю мимо Крыма. То это был знаменитый «Орленок» на Кавказе, то болгарская «Албена», то не морская Чехословакия с горными речками и ледяными горными озерами, то наш, домашний, диковинный Суздаль с речкой, заросшей водорослями, хватающими за ноги. После второго крымского лета я начал писать стихи, пошел в школу, влюбился, научился играть на гитаре и написал первые песни, подрался с другом, снова разочаровался в человечестве, обрел сестру и новую любовь, закончил школу, влюбился еще раз и сходил в армию. Мои сновидцы видели сны без Крыма.

А Крым притаился и ждал. Мои двадцать лет сорвало с катушек. Я снова влюбился, теперь уже, как юный бог, — горячо и всерьез. Но я еще не знал тогда, что женщина — это песня без текста: пока помнишь ее мелодию, она с тобой. Впрочем, бывают женщины-меломаны, с ними возможно множество мелодий. И она была из таких. Она жила в старом дворянском домике в центре Тулы. Была старше, опытнее меня. Красивая, независимая, гордая. С тех пор, как мы стали вместе, меня возненавидели все мужчины из ее окружения. Все, кто ее желал, вожделел, надеялся и, вероятно, верил. Про меня распускали сплетни, наводили порчу и даже, кажется, пытались убить. Спасло меня то, что она была на моей стороне. И мои сновидцы после всех напастей нашего первого с ней года решили подарить мне новый сон о Крыме.

…Денег не было. Провинциальные журналисты в начале 90‑х нищенствовали. Тогда ты заняла какую-то фантастическую сумму у соседки, работавшей официанткой в ресторане. И возникла Ялта. И с нами собрались ехать сестра с мужем, мои ровесники. Мы вчетвером были довольно нелепой компанией. А для тебя, прошедшей суровые испытания ссылкой, борьбой с властями и проблемами в семье, мы и вовсе были детьми. По твоему настоянию я носил ужасно не любимые мной усы, чтобы выглядеть хоть немного старше. А ты завязывала волосы в два хвоста, чтобы казаться моложе. Твои хвостики выглядели очень сексуально. Тогда еще действовали какие-то связи, и нам предложили по этим самым связям старый пансионат почти на берегу моря. До берега было действительно всего ничего, но внутри по стенам ползали трещины и тараканы, пахло сыростью и неуютом. Мы вышли на солнце, подставили ветру головы и вопросительно посмотрели друг на друга. После звонка связному сновидцу мы оказались на крыше мира — на вершине одной из гор Ялты, в пансионате «Шахтер», в отдельном домике на две семьи под старым развесистым платаном, с отдельным неработающим фонтаном. Мир показался лучшим из миров. Пока мы не стали подниматься в наше поднебесье, после пляжа вверх и вверх, по бесконечным лестницам и лесенкам, мимо созревших инжирных деревьев, мимо киносъемочных групп, мимо пересекающих наше восхождение автобусов, едущих с горы под углом в сорок пять градусов, мимо растущих из самой горы домов с бельем на балконных веревках и тетками в застиранных халатах, мимо забытых уже лиц, деревьев и трав. Там, наверху, под платаном, мы попадали по комнатам как убитые. У нас даже не было сил посмотреть под кровати — нет ли там ужей или змей, которыми нас пугали местные. Впрочем, крик раздался из душа. Это был даже не крик, а последний плач Ярославны. В душевой сестра обнаружила огромных крымских тараканов. Они важно шевелили усами, словно кавказские мужчины, как будто хотели с ней познакомиться. Пришлось выгнать их веником взашей. Но были ли мы с тобой когда-нибудь так счастливы, скажи? Позади — наша тайная жизнь у сестры, феерический Новый год, Яснополянский поход, в котором чуть все не рухнуло в пропасть, впереди — Пермская зона и август 91‑го, измены, ссоры, смерти, конец.

Вечером мы снова пошли на море. Пока сестра с мужем лежали на берегу, покуривая и дегустируя местное вино, мы вошли в тело воды. Твои соски были солеными, кожа покрылась стеснительными мурашками. И я прижал тебя крепко и не отпускал уже больше, пока не ворвались в тебя мои смешные юношеские мечты о счастливой, вечной любви, чумазых радостных детях и домике на берегу моря… «Ты когда-нибудь трахалась в море?» В ответ прозвучало с берега: «Эй, ребята, вы что там делаете?»

На обратном пути под негритянским покровом ночи муж сестры, которого мы тут же для простоты окрестили «мусестр», попытался подпрыгнуть и сорвать крупный синий инжир, похожий на мошонку африканского великана. Инжир висел прямо над дорожкой, за забором, но хозяин, видимо, по какой-то нелепой причине считал все, растущее из его земли, своим. Во дворе зажегся свет, выбежал грозного вида мужик с ружьем: «Эй, не балуй!»

В холодильнике нашей летней кухни нашлись портвейн и сыр — лучшие из крымских лакомств. Мы опоздали на пансионатский обед, потом ужин. Слишком высоко было за ними ходить. Вынесли стулья на улицу, разложили дары Крыма. Если бы нас видели отдыхающие из большого шахтерского корпуса, они прожгли бы своей ненавистью к нам дыру в доме. Но было темно. И платан защищал нас. Территория пансионата была обнесена забором, одна его стенка была совсем близко. В траве и кустах у забора подозрительно шуршали, шипели и сопели. Мы пили портвейн, обсуждая низкие звезды, как обсуждают светских красавиц, у которых во время приема случайно обнажилась грудь. Звезды заливались краской стыда, в кустах шуршали все яростнее. «Змеи», — предположил кто-то из нас. Девушки подняли ноги. Мусестр взял палку и пошел в ночь. Через минуту он позвал и меня. В руках он держал здорового, пыхтящего, сучащего лапами ежа. «Вот тут кто!» Через полчаса мы наловили с ним штук двадцать ежей. Сестра налила им в блюдце молока. Ежи разбрелись по разным углам кухни и застыли в придуманных позах, как игроки в «море волнуется раз». У кого-то из-под иголок высунулась лапа, да так и осталась торчать наружу, кто-то застыл на середине комнаты. Со временем фигуры начали оживать, шевелиться, двигаться. Они были разных размеров и даже расцветок — видно, это были разные семьи, и взрослые, и дети. Самым смелым мы придвигали блюдце с молоком, даже тыкали носом в белую жижу, но ежи категорически отвергали наше дружелюбие. «Они в шоке», — сказала сестра. Еще через какое-то время началось и вовсе странное. Ежи начали принюхиваться друг к другу, а потом толкаться. «Они дерутся!» Самцы отошли от первого шока и начали защищать своих колючих самочек. Битва ежей! Виданное ли дело? А дело и вправду шло к битве. Тогда мы, отсмеявшись, разнесли всю колючую братию обратно, по разным кустам. Возможно, мы перепутали их родовые поместья, и битва за территорию и женщин продолжилась, потому что всю ночь то тут, то там потрескивали кусты и были слышны сопение и возня. А может быть, наша выходка возбудила их, поломав устоявшийся быт и нравы, и нынешней ночью по новой внезапной любви были зачаты симпатичные ежата, вопреки вековым законам ежиных семейств. Еще ночью кряхтел над нашим домиком старый платан и ронял на крышу сухие ветки. Спать было невозможно. Мы пытались заняться то ли сексом, то ли любовью, но кровать отчаянно скрипела и будила все живое в округе. Я заснул только под утро.

Что делать отдыхающему в Крыму? Наслаждаться морем и солнцем, фруктами и вином. Море и солнце надоели через день. Фрукты и вино — через три. «Давайте поедем в «Ласточкино гнездо»!» Виденное на почтовых открытках, оно было совсем рядом. Сесть на автобус, проехаться по серпантину и — вот. Ласты, маски, купальники, в путь. Само «Ласточкино гнездо» ничем не запомнилось, внутрь не пускали. Мусестр предложил загорать на островке прямо под замком. Мы взяли лодку и доплыли в десять минут. Никого, кроме нас, не было. Но сестра загорать топлес категорически отказалась, и ты с ней за компанию. Мы ныряли с масками, исследуя дно. Минут через тридцать вода у дальней скалы забурлила, и над ее поверхностью показалась одна голова, вторая, третья…

— Вы откуда? — Наше замешательство сменилось любопытством.

— Тут пещера сквозная, но нужен фонарик, иначе заблудитесь. Здесь снимали «Человека-амфибию»…

Первым решил исследовать пещеру мусестр, занимавшийся раньше подводным плаванием. Мы в напряжении прождали десять минут, после чего он наконец соизволил вынырнуть:

— Классно! Набираете воздух, по одному ныряете за мной. Надо поднырнуть под скалу, там увидите свет, тогда всплывайте.

Внутри оказалась довольно просторная пещера со своим галечным дном, на которое мы и вылезли из воды. Сверху сквозь скалу пробивался солнечный свет, стены отражали голоса. Куда-то внутрь уводил темный тоннель. Посовещавшись, мы решили в этот раз дальше не ходить. Возьмем фонарик и приедем еще раз — решили мы.

Покидая эту пещеру, мы в воде едва не столкнулись с другой группой пловцов. Они вынырнули из-под скалы слева. Оказывается, там был сквозной подводный грот. Наше путешествие начинало становиться увлекательным. Какие уж тут ласточкины гнезда! У меня, не самого лучшего ныряльщика, были опасения насчет того, хватит ли мне сил, но мусестр весело успокоил: ничего страшного, он будет за мной приглядывать. Первой нырнула сестра, за ней муж, затем я, а за мной ты. Плыть в длинной каменной кишке поначалу казалось забавно, мелькали ошалевшие рыбки, впереди маячил обманчиво близкий свет… Я расслабился, а когда понял, что воздуха до всплытия мне не хватит, накатила жуткая паника, с силой потянуло вверх, к потолку каменной кишки. Я пытался подавать какие-то знаки нашему опытному подводнику, но он спокойненько плыл вперед, не обращая на меня внимания. Он же плыл впереди! Ты, наверно, сразу поняла, что случилось, отодрала меня от каменного потолка, крепко схватила за руку и потащила за собой… да, ты же в юности переплывала Севастопольский залив! Как я забыл! Ох и зол же я был на нашего водоплавающего мусестра! Много лестного он услышал о себе в тот день. Обратно мы вернулись затемно, за ужином обсуждали завтрашний день. Исследовать пещеры и гроты после пережитого днем я наотрез отказался. Было решено устроить рыбалку. Мусестр, оказывается, соорудил самодельное ружье для подводной охоты, и ему не терпелось его опробовать.

Утром мы снова доехали до «Ласточкиного гнезда», взяв с собой минимум вещей. Была идея отправиться вдоль берега вплавь в какую-нибудь дикую бухту, завернув вещи в пакеты и держа их над головой. На этот раз мы поплыли вправо от гнезда, мимо скал и пансионатов, на приличном расстоянии. Честно сказать, я никогда не плавал на такой глубине и так далеко от берега. Все это было жуткой авантюрой, но не мог же я перед тобой показаться слабаком! От волнения я даже заплыл вперед и отпускал шуточки плывущим позади меня. Неожиданно прямо перед собой я увидел настоящее чудо-юдо — рыбу-иглу! Она была довольно большая и спокойно двигалась прямо по поверхности. Я закричал от удивления: «Смотрите, какой у меня зверь!» Рыба-игла, услышав своим несуществующим ухом какой-то шум, не будь дурой, быстренько уплыла от греха подальше. И наш подводник потом утверждал, что я их разыграл и никаких рыб-игл в Черном море не существует.

Бухты не было. Выдохшись, мы попытались причалить к пляжу какого-то пансионата, но подвыпивший бугай-охранник разогнал нас, ссылаясь на то, что пляж частный. Пришлось плыть дальше в поисках удобного места для стоянки и охоты. Наконец, мы примостились на каких-то камнях, девушки разложились загорать, а мы с мусестром-подводником отправились на рыбалку. Дело было так. Каких-то рыб мы нашли довольно быстро, и они не проявили к нам никакого интереса. Вероятно, они были несъедобными. Но мы об этом не знали, и нам вообще было все равно. Главное — опробовать новое подводное ружье конструкции нашего гениального мусестра. Пока он заряжал, рыбы с удивлением косились в нашу сторону, наконец обратив на нас свое высокое внимание. А когда он выстрелил и его стрела медленно-медленно поплыла по направлению к стайке рыб, они также медленно-медленно отплыли в сторону и проследили за упавшей на дно железякой. Они над нами издевались! «Попробуем еще раз!» — прокричал муж-подводник, выныривая, чтобы глотнуть воздуха. Он попытался подкрасться к рыбам поближе, но они, осознав неадекватность поведения гостей, предпочли держать с нами дистанцию. На этот раз стрела еще более позорно и медленно проплыла мимо стайки рыб и уткнулась в песок. Мы были морально побеждены. «Наверно, слишком легкие стрелы получились», — задумчиво бормотал про себя горе-подводник. К девушкам мы вернулись с позором и пустыми руками.

И тут мусестра осенило: «А давайте ловить рапанов!» Рапаны — это моллюски, и их красивые раковины круглогодично продаются на любой набережной, покрашенные лаком для блеска и продажного вида. На раковинах обычно пишут «Ялта, 1991», «Привет из Крыма», «Кого люблю — тому дарю» и прочую ерунду. Продавцы утверждают, что, если приложить такую раковину к уху, якобы будет слышен шум моря. Причем утверждают, что Черного, хотя сам дикий зверь рапан завезен в море Черное из моря то ли Охотского, то ли Японского. Впрочем, какой-то шум действительно слышен. Я помню это из детства, когда такую ракушку привезла мне крестная из своего летнего вояжа. И большей радости, чем эта ракушка, для меня, в мои пять лет, и быть не могло. Итак, мы решили, что наловим рапанов и раздарим эти ракушки всем знакомым — для украшения интерьера и скрашивания одиночества или, на худой конец, под оригинальные пепельницы. Однако рапаны оказались хитрыми — близко к берегу они не подплывали. Наш подводник нырял раз десять, прежде чем обнаружил их лежбище. Мы втроем радостно поплыли на его зов.

Ныряли мы достаточно глубоко, я, по крайней мере, никогда раньше так глубоко не погружался. За один нырок удавалось схватить одного, в лучшем случае, двух рапанов. Уже пойманных приходилось держать в руках и нырять за следующими. Рапаны не сопротивлялись, только выскальзывали из рук, поскольку и нырять, и плыть до берега с кучей ракушек было категорически неудобно. С горем пополам мы наловили десятка три вожделенных раковин и оказались перед следующей проблемой. Мы забыли, что в раковинах живут скользкие твари, а они никак не хотели свои жилища покидать. Настойчивые просьбы и уговоры, и даже попытки выковыривания успехом не увенчались. Проплывавшие мимо любители дайвинга посоветовали нам бить ракушками о волну, и твари якобы сами полезут прочь. Эта операция была далеко не из приятных, но вскоре мы впали в какое-то остервенение, и моллюски стали покидать свои убежища. Почуяв пир, возле нас собрались небольшие крабы, которые с радостью хватали падающие из ракушек тельца и рвали их своими жадными клешнями. Крабы в этой убийственной истерии забылись до такой степени, что по ним можно было ходить, брать их в руки, и, если бы они были не такими мелкими, мы бы не преминули наловить их себе на ужин.

Наконец все было кончено, как пишут в плохих романах. Мусестр продолжал вычищать остатки моллюсковых тел из ракушек, крабы продолжали доедать свои нежданные яства, а нам, уставшим от этой каторжной работы, ужасно захотелось домой. Путь назад был извилист и тернист, поскольку сил хватило только до частного пляжа с уже изрядно набравшимся бугаем-охранником. Мы попытались с ним договориться, объяснив, что очень устали и не собираемся загорать на его пляже, нам всего лишь нужно выйти на трассу. Но тот продолжал упорствовать, очевидно, намекая на вознаграждение. Показанные два рубля лишь раззадорили его. А больше у нас с собой и не было. Да и что за дурной тон платить за проход по пляжу! И ты, самая старшая и мудрая из нас, попросила отвести нас к директору пансионата. Охранник частично протрезвел, но так до конца и не понял маневра. Он провел нас через малонаселенный пляж к святая святых — лифту в горе, который вынес нас на свободу. Но прежде чем ретироваться, надо было соблюсти приличия. «А вы знаете, что у вас охранники на пляже работают пьяными?» — в лоб спросила ты директора пансионата, представившись столичной журналисткой. Журналистов тогда еще боялись даже сытые и наглые директора приморских санаториев. Оба опешили — сначала директор, а потом и бугай, уловив взгляд директора. «Он не охранник, — прорычал директор, — он спасатель». «Тем хуже», — театрально возмутилась ты. На этой торжественной ноте мы гордо удалились из кабинета директора. Придя в себя, красный, как краб, спасатель догнал нас и закричал вслед: «Чтоб больше никогда здесь не видел! Увижу — убью!» Мы пообещали ему то же самое. И, прошагав минут десять по трассе, поймали свой автобус в ненавистную уже Ялту.

«Прочь из Ялты!» — таков был девиз нашего отдыха все следующие дни. Мы побывали в Ливадии, Гурзуфе и других многочисленных пригородах. Все это в точности помнит лишь наш мусестр-фотограф-подводник и его черно-белая пленка. Ау, где же вы? На Гурзуфе остановлюсь чуть подробнее. Вряд ли мы знали, что хотели там найти. Но нашли, конечно же, Дом творчества художников имени Коровина, и мои спутники потребовали, чтобы я немедленно заявил права на наследство. Это и вправду было бы красиво: «Здравствуйте, господа художники! Освободите, пожалуйста, помещения. Законные наследники приехали». Я пообещал заняться юридическими формальностями по возвращении из Крыма, и мы прошагали дальше. Через потайную дырку в заборе мы пролезли на территорию «Артека» и прошествовали мимо колонн замученных воспитанием пионеров, вяло шагавших с песнопениями и речевками в столовую и обратно. У нас с собой были вино, виноград и желание залезть на Аю-Даг. Но перед этим мы решили искупаться на пионерском пляже. Впрочем, стоило войти в воду, как тут же нарисовался красный дядька с большим пивным брюхом и гневным лицом и потребовал наши пропуска. «Мы журналисты!» — возопили мы, и это дало нам один шанс из тысячи принять дерзкое омовение на девственном (ой ли?) пляже. Но к Аю-Дагу тот же самый красный демон нас не пропустил. Пыл наш иссяк и растворился в Черном море, как крикливая чайка в небе над нами.

Отдыхать в этой жемчужине Крыма нам полагалось пятнадцать дней. Но к концу десятого дня у нас закончились не только энтузиазм, желание отдыхать, ежедневно видеть друг друга и иных старательных отдыхающих, но и деньги. Вся набережная была пройдена вдоль и поперек, окрестности исхожены, объезжены и оплаваны, звезды засмотрены до дыр, и даже местные ежики, ежевечерне передававшие нам свои благодарственные сопения, уже не радовали. Мы поменяли билеты. Впервые в жизни я брал билет из Крыма не на попозже, а на пораньше. Что тогда произошло? Мы все перегрелись и надоели друг другу? Туда мы летели самолетом, обратно решили ехать поездом. Дорогу я не помню. Помню, что мы еще год расплачивались с твоей соседкой за эту поездку. Помню, что потом почти сразу укатили в Пермскую зону ловить летающие тарелки. А потом, без пауз, началось 19 августа 91‑го. Но это уже совсем другая жизнь. И все-таки в Крым мы с тобой еще пару раз возвращались…

Крымские ночи описаны в тысячах стихов и рассказов, и все равно у каждого есть право на свою крымскую ночь. Хотя бы одну в жизни. Ту, когда твои сновидцы смотрят на тебя прямо с неба, не скрываясь, и ты встречаешь этот взгляд. Мне кажется, я видел их глаза в ту ночь, когда чуть не утонул в гроте под «Ласточкиным гнездом». Что они хотели сказать мне? Возможно, то, что мне предстоит пережить ту, которую люблю, прожить еще много страшных и веселых лет и вернуться в Крым, и возвращаться сюда снова и снова. Наверное, они тогда так решили. А я только со временем понял, что невидимой пуповиной связан с этой землей. Так что малознакомые люди стали считать меня коренным крымчаком, и даже те, кто знал меня вроде бы не понаслышке, до сих пор думают, что я только изредка выбираюсь в Москву, а в основном торчу у себя где-то там, в Крыму, копчу рыбу, ловлю русалок и считаю падающие в карман звезды. Возможно, на самом деле все оно так и есть. Где-нибудь в другой жизни.

накануне сновидцы мои выслали

сон

тогдашнюю Ялту на старой открытке

тебя в маске вынырнувшую у причала

нависшего над тобой с фотоаппаратом

бывшего мужа сестры

и снова разбитая лесенка

из пансионата «Шахтер»

тащится вниз по горе

мимо дома с большим засохшим инжиром

мимо запыленной десятилетьями съемочной группы

мимо выгоревшего на солнце белья

и я во сне думаю

что надо бы пойти в церковь

поставить свечку

чтобы тебе там

стало теплее

а нам здесь

и так всегда

холодно

и дальше стекала слеза золотая

по небу полуночи ангел летел

и будто бы тень твоя белая стая

все было все будет

того ли хотел

сновидцы мои утомились скитаться

в тенетах моих перепутанных снов

ход времени править не стоит пытаться

Крым в память впадает

в основу основ

…Читатель спросит: а где же любовь? Да, где же любовь в этой чертовой жизни?