Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Глубина

А вот и он — старый крылатый пылесос с синей надписью «Трансаэро». Поднимаюсь по трапу, вхожу в фюзеляж — в чрево (судя по запаху) сундука для хранения антикварного постельного белья, присыпанного чем-то неожиданно аэрокосмическим. Пузатые телевизоры над креслами подешевевшего от времени бизнес-класса и — свежая блузка стюардессы с легкомысленной пуговкой над пуш-апом. Я ее замечаю сразу.

Монотонно напоминая майского жука, сооружение бежит по взлетно-посадочной, отрывается и зависает на два с половиной часа между Москвой и Симферополем. Всё! Три дня ни о чем не думать. Немного переговоров, отчет шефу и полнейшее радиомолчание — ни звонков, ни Интернета. Повод наконец-таки выспаться.

Эта, с пуговкой, улыбаясь, косится то ли на меня, то ли на мой темно-синий семисотдолларовый «пармиджани». Хороший костюм — весомый аргумент. Подозвать и вполголоса предложить что-нибудь в меру экзотическое и дорогое — не сидеть же ей, такому ангелу в прямом и переносном, в местной гостинице, в — страшно сказать — номере для летного состава. Достаточно разбудить ее девичье «а вдруг это он/тот самый случай» (нужное подчеркнуть), и она кивнет. Главное, как говорит наш главный бухгалтер, совпасть ложбинками и бугорками. Но эта, вроде бы волнующая, фривольность разворачиваться не желает, потому что глаза мои уже закрыты, и я уплываю в ровное гудение турбин.

— Андрей Сергеевич, вы меня слушаете?

— Да, — киваю я. — Простите, много работы, еще этот перелет…

Я стою у окна в симферопольском гостиничном офисе, смотрю туда, где за деревьями и домами должно быть море.

— Я говорил, что протяженность прилегающей береговой полосы — пятьсот семьдесят метров. Дно каменистое, пологое, пляж можно песком засыпать. Фундамент, сами знаете, семь лет стоял. Подрядчиков мы вам обеспечим. Будет шикарный санаторий.

— Отель, — поправляю я.

— Ну да, отель, — соглашается он.

На этот раз я покупаю недостроенный профсоюзный пансионат под Гурзуфом. Не сам, конечно. Моя задача — оценить участок, коммуникации, инфраструктуру и начать переговоры. Если закрою сделку качественно и быстро, как я обычно и делаю, получу обещанный опцион на кусочек активов нашего агентства — пятьсот рублей уставного капитала, офисный стул, стол и, наверное, степлер. Если серьезно, опцион — это доступ к результирующей кормушке. Дивиденды у нас, как говорит главбух, регулярнее зарплаты, и это реальный, если не единственный шанс, не влезая в ипотеку, переехать из хрущевской пещеры в приличную квартиру. Дело вроде как не заковыристое — собственник согласен на все, лишь бы платили, конкурентов нет, некому перебить по цене. Конторе — земля под строительство с дальнейшей продажей объекта, а мне — море и три дня на восстановление персональной корпоративной лояльности.

Меня в конторе не любят, и есть за что. Я — старший в отделе, на корпоративах не бухаю до хоровых песен и сортирных адьюльтеров, в сорок пять в моей шевелюре не больше десятка седых волос, а на моем столе периодически появляются книги с непонятными словами, типа «экзистенциализм» или «викторианская». Все вышеперечисленное в совокупности — отличный способ хронически выбешивать наше пассивно-агрессивное большинство. Но я этого не замечаю. Сознательно. Повторяя про себя, что волка не должно интересовать мнение овец, и всё у меня отлично — стратегия, план, инструментарий…

Как-то уж слишком часто я говорю себе это. Особенно когда вот так стою у окна и будто пытаюсь разглядеть что-то важное за дальними многоэтажками, за всей этой суетой и бегом на месте.

— Эх, Викуся, Викуся…

— Меня Еленой Сергевной зовут.

— Это присказка такая, Лен Сергевна, — я улыбаюсь полной пожилой крымчанке, у которой час назад снял комнату в Гурзуфе.

— А чё не в гостинице-то?

— Ну как-то так. Не хочу.

— Женат?

— Нет.

— Все вы здесь неженатые. Ужинать-то будешь? Или на пляж?

— Так обед ведь?

— Ну кому обед, а кому скоро ужин, — говорит она, разглядывая меня в упор.

— Пройдусь, — говорю я.

— Поздно придешь — не стучи, вон ключ на крючочке.

— Ага. Спасибо… А что у вас за долгострой за Сельвянкой?

— А… Так это… Дом отдыха строили. Пансионат, — говорит хозяйка и крестится.

— А почему не достроили? Случилось что?

— Ничего не случилось. Разворовали. Где-то тут у меня коврик был. Глянь-ка там, ты-то повыше будешь. Нету? Где же он?..

— Так что с тем санаторием? — спрашиваю я.

— Ой, не приведи Господи, — она снова крестится. — Девочка там пропала.

— Вот как? А что за девочка?

— Шел бы ты, милый человек, гулять. Тебе-то какая печаль?

— Ну как же? Интересно.

— Интересно ему… Настей звали. В прошлом году. Бухонцевой Валентины внучка. Малая шустрая была. В этом году пошла бы в школу. На стройке той и пропала. С подружками в прятки доигралась. Вот. Там, окромя сторожа, никого не было, и тот пьяный спал. Подружки-то вернулись, а Настеньки нет. Так и не нашли. А она-то сирота была. Да… Родители на серпантине погибли. На бабку с дедом осталась. И, вишь, к мамке с папкой ушла, значит. Вот как. А дед того сторожа зашиб. Да… Не поверил… Теперь в отсидке.

— Там, наверное, пляж хороший, раз пансионат.

— Не ходил бы туда. Наши никто не ходит. Нехорошее место.

— Ясно, — говорю я и выхожу в темный студеный коридор.

Вот тебе и санаторий. Теперь понятно, почему нет охотников из местных. Интересно, знает ли шеф.

— Ну а что тебя смущает? В Англии каждый второй замок с привидением.

— Да какое привидение, Сергей Иваныч?! У объекта дурная репутация. Это не Англия. Большой риск.

— Считай, что я тебя услышал. Давай потом. Инженерку смотрел?

— Нет еще, конечно. Когда бы я успел?

— Почему «конечно»?! Полный отчет по электронке, как обычно. Работай… партнер.

И положил трубку.

В институтской общаге у меня был приятель по фамилии Ацкий. Как сказал бы один из моих любимых персонажей, мелкая ничтожная личность. Буквально каждый божий день, не считаясь с обстоятельствами окружающей реальности, он находил способ рассказать мне об очередной воображаемой выходке своей воображаемой подруги, имевшей, однако, несчастье быть срисованной с реального прототипа, который регулярно подвергался его — Ацкого — массированному междугородному дозвону. Всегда с одной и той же целью — Ацкому, как и любой другой половозрелой рептилии, хотелось взаимности, и он был дотошен до тошноты. Мой шеф — полная его противоположность. Он — редкостная, обожаемая дамами бессистемная сволочь, существо с головой, полной дельных идей, находящихся, однако, в каком-то ленивом броуновском движении. При всем при этом мы еще и приятельствуем. Спорить с ним бесполезно. И да — «мне бы тоже хотелось иметь свой дом, комнату с цветами, вазу с пионами». Это Лукреция Лерро. Почему я вспомнил Ацкого?.. Нужно ехать и смотреть объект самому. С этим намерением я и вышел из дома.

От шоссе пришлось идти пешком хрустящей под ногами щебенкой, туда, куда махнул рукой местный извозчик. Дорога спускалась к морю, огибая гору, покрытую густым лесом. Через четыреста метров за очередным поворотом я увидел приоткрытые, некогда выкрашенные в тон окружающей зелени, а теперь изрядно поржавевшие металлические ворота. За ними начиналось принципиально иное пространство. В контексте окружающего ландшафта строительство казалось грандиозным. От ворот до главного корпуса должна была, видимо, идти двухполосная асфальтовая дорога. Сам главный корпус напоминал остов авианосца в брошенном судостроительном доке. Коробка первого этажа на широкой основе, разросшийся до приличных джунглей парк, вагончики, времянки, скамейки, сетки для просеивания песка, вросшие в бетон ведра, строительная техника, даже два кузовных «КамАЗа» с разбитыми глазницами фар. Отменное место для съемок дешевых боевиков, игр в прятки и возможности провалиться в одну из коммуникационных дыр.

Я поднимаюсь по бетонной лестнице на открытый ветрам недостроенный второй этаж и сразу вижу ее — девочку лет семи. Она стоит довольно далеко, лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком белом платьице. Очень опасно так… Я не успеваю ее окликнуть. Она делает шаг вперед и вниз. У меня перехватывает дыхание.

— Здравствуйте, — раздается за спиной. Я вздрагиваю всем телом и оборачиваюсь. Рядом стоит женщина лет тридцати пяти, в таком же, как и у девочки, легком белом платье.

— Там батут, — говорит она, улыбаясь моей растерянности.

— Что?

— Батут. Аниматоры бросили его на пляже, а мальчишки принесли сюда, прыгать с этажа. Там невысоко.

Она поворачивается и громко зовет:

— Настя! Настя!

— Я здесь, мамочка.

И — быстрые босоножки по доскам настила где-то там, внизу. Женщина улыбается, прислушиваясь, потом смотрит на мой модный принт и узкие джинсовые шорты:

— А вы отдыхающий?

— Хотелось бы так думать.

— А хотите, я покажу вам море?

— Конечно, — улыбаюсь я, — покажите мне море.

Мы спускаемся вниз, к пляжу. Идем неторопливо, ландшафтом, переваливающимся листьями и корнями за ограды и бордюры дизайн-проекта. Я — всё еще складывающий очевидные признаки в закономерность, она — с легкой улыбкой, блуждающей между нескрываемой грустью и приветливостью.

— Вы где-то здесь живете? — спрашиваю я.

— Да. Там, — жест скорее неопределенный, похожий на полет плоского камня, задевающего гладь озера: там-там-там-там, раз-два-три-четыре…

— Вы что будете, рыбу или курицу?.. — неожиданно спрашивает она.

— Вы приглашаете? — улыбаюсь я.

— А почему бы и нет. Мы с Настей живем одни. Гости — большая редкость. А вы кажетесь хорошим человеком, кстати.

— Вы думаете, это кстати? Вы ведь меня совсем не знаете. Вдруг я какой-нибудь маниак?

Я именно так и говорю: «ма-ни-ак».

— А давайте я сама попробую рассказать о вас. Когда-то у меня это, знаете ли, неплохо получалось.

— Вы психолог? На гадалку вы как-то не очень похожи.

— Я не помню, — смеется она.

Мы выходим на хваленый пятисотметровый пляж, с левой стороны которого — живописная отвесная скала, врезающаяся в материк, с правой — все остальное видимое пространство, лазурный горизонт, сопрягающий осязаемое с воображением. Я стягиваю кроссовки у бетонной плиты, так и не ставшей частью недостроенного волнореза, и с удовольствием опускаюсь на горячую гальку.

— Настя, не ходи в воду! Ты же сегодня купалась!

— Ну, мам! Я немножечко!

— Ну ладно! Только немножечко.

— Как вас зовут? — Я смотрю из-под ладони на ее каштановые волосы, мягкий овал лица и думаю, что для привидения она слишком красива.

— Погодите. Давайте сначала с вами разберемся.

Я смеюсь:

— Ну давайте. Вы меня уже порядком заинтриговали.

— Разве? Не кажется ли вам, уважаемый незнакомец, что это вы сами изрядно постарались?

— Я приехал, чтобы купить эти руины. Я риелтор. А вот откуда эти ваши «изрядно» и «будьте любезны», еще предстоит выяснить.

— Вы в этом уверены?

— В чем именно? В том, что вы мне интересны? Абсолютно.

— В том, что вы риелтор. Мне почему-то так не кажется.

— А кто я, по-вашему?

— Я довольно долго наблюдаю за людьми. Простите, Андрей, но вы не самый сложный ребус. Как вы ходите, говорите и при этом стараетесь не смотреть мне в глаза… Вы кто угодно, только не тот, за кого себя выдаете.

— Полагаю, как и вы.

Она смеется, взмахивает рукой и, повернувшись лицом к морскому бризу, торжественно объявляет:

— Позвольте представить… Черное море! Море, это Андрей!

— Простите, вам курицу или рыбу?

— Мама, а дяденька спит?

— Не буди его, милая. Сядь на место. Пристегнись.

— А чем закончилась история с Ацким?

Я открываю глаза и вижу ее лицо прямо над собой, в зените шатра волос, в просветах между которыми искрится солнце. Моя голова на ее коленях. Привкус моря смешивается с запахом чистой белой ткани, нагретой солнцем на ее бедрах. Настя рядом, сосредоточенно складывает из камешков что-то похожее на пирамиду. До меня медленно доходит смысл ее вопроса. Забытое ощущение полного спокойствия.

— Откуда вы знаете про Ацкого? Я же вам не рассказывал.

— А мы снова на «вы»?

— Я как-то пропустил момент… Не важно.

— Хорошо, — говорит она и дальше, уже нарочито переигрывая: — Я в ВАШЕМ смартфоне прочла черновик рассказа, который ВЫ назвали «Глубина». Когда ВЫ спали. Простите мне мое женское любопытство. Это ТАК непорядочно.

— Ну вот что вы улыбаетесь? Это действительно нехорошо. Ведете себя, как ваша семилетняя дочь, ей-богу!

— Зато у меня теперь есть доказательства. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так чем закончилась история с Ацким?

— Ну да, я помню: я не самый сложный ребус… А почему ты не спросишь меня — реальный ли это персонаж? Вдруг это метафора?

— Нет, ты не риелтор… А какая разница? Вот, к примеру… Ты общаешься со своими бывшими?

— Ну да, я предпочитаю дружить…

— Это понятно. Тебя когда-нибудь бросали? Женщина, с которой ты недолго встречался, и вдруг раз — и всё?

— В смысле?

— Простой вопрос. От тебя когда-нибудь уходила женщина?

— А что, я похож на…

— Того, кого бросают? Давай обойдемся без этого. Я уже взрослая девочка.

Она снова улыбается.

— Ладно. Хорошо. Было, — принимаю я правила этой странной игры.

— Что ты испытывал? Боль? Точнее можешь описать?

— Куда уж конкретнее?

— Тебе обязательно со мной спорить?

— Ладно, прости. Спрашивай.

— Она, эта женщина, бросила тебя буквально? Переехала в другой город, забанила тебя в Фейсбуке? Как это случилось?

— Да нет. Никуда не уехала.

— То есть физически ничего не изменилось? Ты по-прежнему можешь ей звонить, увидеться с ней? Правда?

— В принципе, да. Мы особо не ссорились. Делить нам нечего.

— Я думаю, при желании ты мог бы с ней сблизиться снова. Теоретически. Понимаешь, о чем я? Что я пытаюсь сказать? Никакого расставания в реальности не происходит, все творится в твоей голове.

— Слушай, пойдем просто поплаваем.

— Мы здесь не для этого. Ты можешь сосредоточиться? Нельзя всю жизнь отшучиваться и откладывать на потом. Потом ведь может никогда и не наступить.

Тут же корчу лицом скучающего школьника.

— Я пытаюсь сказать тебе что-то важное! — сердится она. — Воображение создает реальность, а не наоборот, как ты думаешь. Это ведь ты сам решаешь — быть тебе риелтором или писателем, счастливым или брошенным. Понимаешь? Единственная необратимость — это смерть. Смотри!

Она встает, поднимает камень и подбрасывает его вверх. Я смотрю на него, и мне кажется, что в наивысшей точке подъема он зависает намного дольше положенного. А потом начинает падать.

— Мама!

— Не бойся, милая, обними мамочку. Настя! Настя, посмотри на меня. Все будет хорошо! Слышишь меня? Не бойся! Все будет хорошо!

Хлопок и жуткий свист воздуха, разрывающего оболочку фюзеляжа. Треск рвущейся ткани. Удар…

Я открываю глаза и вижу почти у самого лица наливающееся пунцовым, с тонкими проколами звезд вечернее небо. Солнце уже коснулось края морского горизонта. Я поднимаюсь, стягиваю прилипшую к спине футболку, оставляю ее в песке вместе с шортами, иду к ленивой кромке воды, захожу в теплое переливающееся море. Плыву. Солнце почти целиком погрузилось, будто ушло под воду, я ныряю за ним следом и вижу его. В далекой бурлящей океанской глубине огромное, окруженное невероятного размера светящимися пузырями, поднимающимися к поверхности, завораживающее и желанное, огромное тонущее солнце.

— Алло.

— Ты спишь, что ли? Помнишь, что завтра летишь в Гурзуф? Васильич сказал, что тебя с утра в офисе не было. Документы забери.

— Не поеду я, Сергей Иваныч. Приболел. Сон дурацкий приснился. Давай Евтюхова пошлем.

— Какого Евтюхова, Андрей? Ты что?

— Дай мне лучше отпуск, Сергей Иваныч. У меня от недосыпа уже крыша едет, устал я.

— Не помню, чтобы ты так легко сдавался. Что случилось?

— Мне вообще нужно крепко подумать, своим ли я делом занимаюсь…

— Да ты что такое говоришь?! Ты же переговорщик от Бога! Давай не дури. Ты когда такой мнительный стал?

— Тебе бы такое приснилось… Как будто я уснул в самолете, который разбился. Типа, сон во сне.

— Что-то ты, друг, загоняешься… Евтюхов не потянет. Тогда уж сам поеду. А с опционом придется подождать, Андрей Сергеевич.

— Ну придется, значит, подождем.

— Давай-ка реально в отпуск… Недели хватит?

— Не знаю. Поеду куда-нибудь. Кстати, место там красивое. В Гурзуфе. Пляж большой. Скала…

— Да, есть такая. Так ты смотрел документы?

— Не поверишь, приснилась. Поедешь туда, расспроси про Настю.

— Какую Настю? Ладно, потом расскажешь.

— Девочку, семи лет… Знаешь, Сереж, «потом» ведь может никогда и не наступить.

Я закрываю глаза и вижу ее. Она стоит лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком белом платье.