Лев, глотающий солнце

15

В прошлую пятницу ко мне в коридоре института подошел Дима и мы стали с ним болтать о разных институтских делах. Он проехался по поводу нашего директора, Карачарова, мол, тот все, что модно тут же берет на вооружение: сейчас вот с Агни-Йогой носится.

— Так это же хорошо, — сказала я.

— Ему бы на телевиденье!

Как-то незаметно мы вновь заговорили о Филиппове.

— А ему бы кладбищенские оградки делать, я тебе уже говорил, что его любимое занятие — рисовать орнаменты. Давно бы озолотился!

— Выходит, у нас тут каждый не на своем месте, так?

— Ты — на своем. — Он закурил и пригласил меня в субботу прокатиться по реке на теплоходе. И снова я отказалась, у меня всегда есть благородная причина отказов — больная мама.

— Так она вовсе не встает с постели?

— Да.

— Паралич?

— Частичный. И мышечная атрофия.

— Понятно.

Я, конечно, не стала ему объяснять, что к нам приходит четыре раза в неделю мамина двоюродная сестра, старая дева сорока лет, ухаживает за мамой, моет ее, и поэтому я относительно свободна.»

Я отложила дневник сестры на гостиничную тумбочку, выключила ночник. Пора спать. Окно гостиничного номера плыло в темном небе; промелькнули огни летящего самолета, Луна осветила экран телевизора и кресло, отпечатала квадраты паркета…

Бедная моя сестренка! «Относительно свободна»! Тащить на себе такой страшный крест и надеяться на какую-то еще личную жизнь. Впрочем, хорошего человека болезнь ее матери никогда бы не остановила. И что заставило сестру влюбиться в этого Филиппова, мне бы никогда не понравился такой тип, думала я, ворочаясь с боку на бок в жесткой кровати. Внешне он тоже не герой моего романа, среднего роста, брюнет. А уж как человек… Впрочем, пока я мало что могу о нем сказать. Василий Поликарпович считает, что он и виноват в смерти сестры Но так ли это? Пойму, когда дочитаю ее записки до конца… И зачем приходил Прамчук?

Утром, прямо возле лифта я столкнулась с моим гостиничным соседом и стала мучительно вспоминать, как же его зовут. Настроение у него, явно, было прекрасное: он игриво сделал мне комплимент и, шутя, предположил, что я в столь ранний час а было всего около девяти, отправляюсь на свидание.

— Вы же приехали, Дарья, по личным делам, не так ли?

Я кивнула и зашла вместе с ним в лифт.

— И он уже ждет?

— Не ждет, но иначе я его не застану. Знаете, когда человеку семьдесят, он обычно поневоле просыпается очень рано, а, проснувшись, не знает куда себя деть — и часто убегает, придумав себе важное дело: например, посещение почтамта… А мне нужно его застать.

— А вы — оригиналка, — он хмыкнул. И я вспомнила имя соседа: Андрей. У гостиницы его ждала машина. Видимо, его игривость и шутливый тон объяснялись тем, что у него неплохо здесь шли дела.

— Вас подбросить?

— Спасибо. Мне недалеко.

— Тогда вечером — вместе в ресторан? — Я неопределенно улыбнулась. Не объяснять же ему, что, конечно, мне нравятся обеспеченные мужчины, но только те, для которых деньги — средство, но отнюдь не цель передвижения по жизни. А от Андрея, как от алкоголика всегдашним перегаром, только и пахло зелеными купюрами. И случайное знакомство со мной было лишь способом на короткое время отвлечься от своей единственной страсти, чтобы после отдаться ей без всяких воспоминаний обо мне или же любой другой женщине. Так мне показалось. Я мельком глянула вслед приехавшей за ним иномарке, отметив, что номер счастливый: две семерки и две единицы. С детства я обращала внимания на числа, а порой даже считала свои шаги до школы, загадывая на определенное число, вызовут ли меня отвечать домашнее задание, которое я никогда не делала, полагаясь на свои природные способности, которые всегда меня здорово вывозили. Но, застенчивая, я все равно не любила стоять перед всем классом, чувствуя, как оценивающе смотрят на мою фигуру мальчишки и недоброжелательно перешептываются девчонки.

Анна была, наверное, все-таки красивее меня…

Я вошла в свой старый двор и постояла у облупленного фонтана. Если бы сейчас вдруг из него вырвался весенний салют воды, я бы решила, что это — счастливый знак для меня и Максима. Ведь любовь это фонтан или водопад, или июльский ливень… Но чуда не произошло: фонтан был мертв, еще во времена моего детства, он отслужил, видимо, свой срок… А кроме того сейчас март — кто включает фонтаны весной? Неужели и мой Максим, как этот старый фонтан, из отверстий которого могут вытекать только ржавые капли влаги, случайно, благодаря дождю, попавшие в его износившиеся трубы? Неужели первая любовь, о которой он мне сказал как-то мельком, опустошила его душу, иссушила ее подземные воды и у него больше нет сил и смелости любить? Не отпускает ли нам природа каждому лишь определенный запас любви? И можно ли пробудить к жизни того, кто уже свой запас истратил? Того, кто по сути, мертв? Нет, мне хочется верить, есть рецепт, способный опять заполнить прозрачный сосуд его души: это мертвая вода забвения прошлого — и прошлых чувств, и лиц, и своей боли, и живая вода моей любви— я вернусь, поцелую своего мертвого Финиста, и он проснется, проснется, да, да, да! Впрочем, расставание и расстояние так обострили мое чувство к Максиму, что я, как фантаст, нагромождаю на печальные пески разлуки гигантские замки каких-то вымышленных построений … Фонтан… Причем тут фонтан? Или цифры номера машины, на которой уехал случайный знакомый?… Хватит витать в облаках. Максим — обыкновенный человек, не наделенный особой способностью любить. Покой, семья, хороший богатый дом, — вот, что нужно ему. И это хорошо Вот они — умирающие от любви герои романов и фильмов, и моя бедная сестра, попавшая во власть гения чужого воображения. Я в тот миг даже не подозревала, как близко в своих размышлениях подошла к той правде о ее жизни и смерти, найти которую теперь стало смыслом не только моего приезда сюда, но и смыслом вообще Я чувствовала, что тайна ее любви и гибели откроет мне какое-то новое и, может быть, единственно правильное для меня, понимание жизни, возможно, и в себе я обнаружу что-то такое, о чем раньше и не подозревала!

Так мысленно рассуждая, я вошла в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в дверь Василию Поликарповича. Раздались его неровные шаги, он тут же открыл и, увидев меня, совсем, как мне показалось, не удивился.

— Я не вовремя?

— Проходите, проходите. Вы удачно ко мне забежали, с минуты на минуту будет у меня Иван. Он просто жаждет с вами поговорить.

Я вошла, села в кресло, одна ручка которого постоянно соскакивала и, если сидящий не успевал ее ловко подхватить, падала со стуком на пол. Вообще, точно у Собакевича, мебель у Василия Поликарповича, столь же выразительно его самого отражала: несколько стульев, стоящих как попало по всей комнате, где он принимал гостей, вообще едва ли могли уже стульями называться — у двух не было ножек и они были втиснуты между сервантом и стеной, один на другой, еще два не имели спинок, а один имел и четыре ножки и спинку, но был связан веревкой. Лишь два стула, стоящих у стола, были целы… Шкаф тоже прихрамывал: вместо одной ножки под него была подложена какая-то металлическая штуковина В серванте отсутствовало одно стекло. Шторы, когда-то, видимо, дорогие и даже изысканные по ткани и рисунку, сейчас были так грязны, что об их былой изысканности я могла догадаться лишь благодаря своей профессии художника-декоратора. Однако в серванте виднелась серебряная посуда и коньяк Василий Поликарпович пил из красивых старинных серебряных рюмок Он сразу поставил на стол початую бутылку, обставив потребность свою весьма прилично: «Я — рюмочку коньяка с вашего позволения, а вы можете с кофе. А желаете — просто кофе». Выпив, он хитро посмотрел на меня и пошутил: «Засеките время. Стоит мне поставить на стол алкоголь, через семь минут и тридцать две секунды заявляется Иван».

Я, конечно, от коньяка отказалась. К алкоголю и курению я вообще отношусь отрицательно.

— Обижаете, — сказал Василий Поликарпович, — а вот сестра ваша никогда не брезговала посидеть, выпить рюмку и послушать бред старого соседа! — Он помолчал. — И вообще, она была не такая, как все… Помните, кажется у Грина есть рассказ про… запамятовал имя… Вспомнил! Про Ассоль. — Он произнес имя девушки, сделав ударение на первом слоге. — Вот это и была ваша сестра. Я всегда знал, что замуж она не выйдет…

— Но у нее был короткий брак с художником, — вставила я.

— Ерунда! — Старик даже рассердился. — Так! Игрушки! Они и расписаны не были.

Это, кстати, было ново для меня и особенно меня удивило, что узнала я такую подробность не от сестры, а от ее чудаковатого соседа.

— Я имею в виду нормальную — нор — маль — ну — ю! — семью. Я знал — у нее такой семьи не будет. Пока была жива ее мать, пока она лежала на кровати, все говорили, что мать — ее обуза и не дает ей найти личное счастье. Чушь! Она была такая сама… А вот и он! Ну что я вам говорил: семь минут и пятнадцать секунд! Чует, чует ворон! Да это я так, шучу. — Он, видимо, решил, что с определением перегнул палку. — Я всю жизнь шучу. А Иван — отличный парень. Вы, кстати, замужем? — И он заковылял к двери.

Иван на этот раз был еще трезв и, наверное, оттого несколько смутился, когда оба они вернулись в комнату, и он увидел меня. Поздоровавшись, он присел к столу и произнес с ноткой укоризны: «С утра, Василий Поликарпович, и выпиваете.»

— Ты, конечно, не станешь и потому тебе я не наливаю, — старик наполнил вновь свою рюмку.

— Нет, отчего же!

Я засмеялась. Иван тоже Он быстро выпил и спросил: «Огурчика не найдется?»

— Темный ты человек, Иван, ох, темный, — притворно возмутился Василий Поликарпович, — нет чтобы конфет да фруктов попросить!

— Ну это вы у нас аристократ, а я мент!

— Кстати, вы хотели поделиться со мной какими-то соображениями, все-таки вы — профессионал, — я решила смягчить ситуацию, а главное, коньячный разговор мне уже наскучил.

— Вы читали Кинга? — тут же спросил он. — Я кроме детективов ничего не читаю. Кинг, конечно, ерунда, фантастика, но в одном его романе, где поджигательница — девчонка бежит от преследователей, есть такое словечко — п о д т о л к н у т ь. У Кинга словечко-то есть, но как-то не так оно обставлено, а у нас, криминалистов, все проще: за подталкивание статью сразу шьют— это дело уголовно наказуемо. Я все сказал. — Видимо, подполковник любит смотреть вестерны и в воображении видит себя то вождем индейского племени, то шерифом, подумала я…В другой раз мое наблюдение меня бы просто позабавило, но — не сейчас.

— Вы хотите сказать, что был человек, который мог бы ответить за то, что произошло с сестрой?

— Конечно.

— И он мог бы попасть под суд?

— Тонкое дело, но, если собрать факты, тщательно взвесить доказательства, найти ее собственные признания… Но ведь вы не будете этим заниматься, так?

— Пока я ничего не знаю, — призналась я. — Только начала читать ее дневник…

— У нее был дневник? — Иван оживился и со значением посмотрел на Василия Поликарповича, который, как ни странно, полную третью рюмку только пригубил и отставил в сторону. — Теперь мне кое-что ясно. Так дневник у вас?

— У меня.

— Читайте, читайте— и очень внимательно!

— Покажите потом записи ее Ивану, — сказал Василий Поликарпович, — если, разумеется, сочтете нужным. Он ведь опытный работник…

— Списанный на берег за ненадобностью, — прибавил Иван, криво усмехнувшись.

— Да их многих посокращали, — стал объяснять старик. — Время такое тогда пришло — дикое. И нынче — одни коммерсанты кругом, а другими словами — спекулянты. Там купил — здесь продал. Никто не работает, а кто работает, тому не платят И глагол появился соответствующий — крутиться. Он, говорят, крутится, чтобы семью кормить.

Иван вдруг рассмеялся и прищурив узковатые глаза спросил: «Ну-ка угадайте, кто у нас теперь самый крутой?»

— Не знаю, — растерялась я.

— А ты, Василий Поликарпович, знаешь?

— Ну, наверное, эти… новые русские, то есть буржуи?

— И не угадал, не угадал! Самый крутой у нас — композитор Игорь Крутой! — Он даже ладонями хлопнул по столу.

А старик обиделся: «И знать такого не знаю!»

Я поняла, что начинается вторая, развлекательная, часть их утреннего застолья и заторопилась уйти. Уже увлеченные детским подтруниванием друг над другом, они простились со мной без особого сожаления. А я решила пойти в риелтовскую контору и поставить квартиру, которая юридически теперь принадлежала мне, на продажу.

Накрапывал то ли мокрый снег, то ли первый весенний дождь; на асфальте чернели лужицы, я свернула в переулок и попыталась вспомнить, гуляла ли я здесь в детстве. Кажется, где-то неподалеку аптека? В шесть лет я переболела тяжелой ангиной, мне выписали витамины и мы с мамой вместе ходили в аптеку, она купила мне круглые белые таблетки, такие вкусные, вкуснее конфет… Да! Аптека! Надо же! Прошло двадцать два года, кругом супермаркеты, частные магазины, импортная одежда, обувь — ничего нашего… А старушка-аптека жива!

Агентство по недвижимости оказалось в соседнем доме. Визг тормозов заставил меня отпрыгнуть от двери — и оглянуться: из иномарки выскочил Андрей, мой гостиничный знакомый.

— И вы сюда? Вот так встреча! — Он распахнул передо мной дверь. — Решили купить квартиру вдали от столицы?

Мы вошли в мраморный вестибюль.

— Если купить — вам направо, если снять — прямо, а продать — налево. Одним словом, как в сказке!

Я остановилась в нерешительности. Мне, откровенно говоря, не очень хотелось раскрывать перед случайным знакомым свои планы. Но от его напора было просто некуда деться.

— Я здесь всех знаю, мы вам поможем, — шумел он. И пришлось сознаться, что мне нужно идти налево

— Теперь все понятно, — хохотнул он, — скончалась любимая тетушка, завещала недвижимость. А мне — направо! Увидимся в гостинице!

Этого мне, признаться, совсем не хотелось.

Вернувшись из агентства, я снова принялась читать тетрадку сестры.