Лев, глотающий солнце

8

Когда рабочие кирпичи разгрузили, окинули вялыми взглядами трехэтажный дачный дом и встали в ожидании возле грузовой, намереваясь получить за работу и отправиться побыстрее восвояси, вышла хозяйка — обрусевшая эстонка Ирма.

— Вот, возьмите, — она протянула деньги.

— Мерси, Аглая Дмитриевна, — поблагодарил высокий в старом джинсовом костюме, — ваш супруг будет доволен, кирпич отличный…Только что вам тут строить — и так домина шикарный!

— Для старшего сына — пристройку… — Она сама едва услышала свой слабый голос. Опять, опять ее назвали Аглаей Дмитриевной! Старый мерзавец! Ведь клялся, что там все давно кончено!

— Ну мы поехали. — Высокий положил заработанное в карман куртки и заскочил в машину. Трое остальных забрались в кузов.

— До свиданья, ребята, спасибо, — Ирма Оттовна затворила ворота за машиной и пошла в дом.

Она никогда не работала, выйдя замуж за Анатолия Николаевича Прамчука. Подруги, которые давно исчезли в бесконечных песках ее семейной жизни, когда-то завидовали ей: вытянула счастливый билет Ирма! Да и правда, казалось бы, так: Николай начинал как мелкий комсомольский руководитель, но быстро поднимался все выше, а став заместителем директора института, умудрялся ковать деньги еще тогда, когда в стране царствовала идеология, а совсем не хрустящие купюры Но, главное, он любил Ирму. Ему — потомку сибирского казака, смешавшему свою кровь с тувинской, казалось, что, пленив Ирму, он пленил всю Европу: Чтобы Ирма не делала, все представлялось ему образцом европейской культуры. Азия — варварская и дикая — выкорчевывалась им последовательно и тайно из своего собственного характера: он подражал Ирме (хотя она вряд ли догадывалась об этом) в ее стремлении к порядку и аккуратности, в ее умении промолчать и сдержать выражения чувств., впрочем, имелись ли вообще у нее чувства, сомневался он иногда, а, становясь все старше, уже не без иронии порой подтрунивал и над ней, и над своей тягой к Европе; Прибалтика — не Европа, мог за ужином пошутить Анатолий Николаевич, заставив Ирму побледнеть, если и есть образец для русского — только Германия…Да и та дальше пива и сосисок так и не продвинулась.

Прадед Прамчука был когда-то одним из самых богатых купцов в Туве и от него, наверное, Анатолий Николаевич унаследовал такое ответственное, как говорили соседи, отношение к семье: «Волга», квартира под сто метров — в те-то времена! — прекрасная дача, пристроил по блату сына в медицинский: Колька, названный в честь деда, способностями не отличался и сам вряд ли бы в институт поступил. А уж двух дочек Прамчук просто обожал, особенно младшую, Олюшку.

Но вот уже десять лет как начался этот кошмар.

Ирма Оттовна вошла в дом, села в кресло — опять, опять заболела нога, так заныла, хоть завой, надо сделать рентген: нога не только ноет, но стала как-то слабее правой, тоньше, пожелтела. Ирма Оттовна говорила мужу, но особенно распространяться о своих тревогах боялась — кому нужна больная — то жена? Делилась только со старшей дочерью, Мартой.

Набрать ее телефон?

Испугается, примчится. Хоть ей с мужем повезло. Женил ее сам Анатолий Николаевич. У них в институте оказался молодой да способный. Привел в дом, напоил винцом. Правда, потом оказалось, что Володя к выпивке ой как не равнодушен. Но то потом. И вылечил его тесть одним махом — отвез к знакомому доценту, прямо пьяного, тот, очнувшись после серы и седуксена, увидел подле себя тестя: «Ну что, будешь еще зеленого змия привечать?.» С тех пор в доме у дочери никогда ни одной бутылки. Ты у нас больной, сказал тесть, мы за тебя, дорогой отвечаем.

Но Володя ведь Марту обожает. Да и как ее не любить? Такая красивая, веселая была она всегда, сейчас, конечно, семья замучила, она тоже не работает, двое сыновей, правда, домработница приходящая есть, но все равно Марта слабенькая. устает. Иногда и Володя по дому помогает: он пол может вымыть, посуду, обед приготовить, — по воскресеньям он всегда у плиты.

— Марта?

— Я, мама. Ну как ты?

— Опять нога, опять…

— Надо к врачу.

— Надо, но…страшно.

— Не волнуйся, наверное, ишиас, нерв, знаешь, как может мучить.

— Марта, снова меня назвали этой… Аглаей Дмитриевной…

— Кто!?

— Да парни кирпичи привозили — пристройку собирается отец делать, и вот…

Прамчук и верно был отличным семьянином, правда, уже десять лет имел не одну семью, а две, причем — одновременно: Аглая, молодой да задорной приехала из какого-то дальнего таежного поселка — и прямо в седеющего Прамчука и впечаталась, точно в городской расплавленный асфальт женский каблук. С тех пор они вместе.

Дочь сообщила ему по телефону, что опять рабочие перепутали: Прамчук послал две машины кирпича, проинструктировав, кому и где кирпич сгрузить, — вот болваны, Аглаюшке-то надо было кирпича в два раза больше — класть второй этаж, а сюда только на пристройку. Ну ладно, Аглая-то лишь похмыкает, что назвали Ирмой Оттовной, но от Ирмы ничего хорошего ни жди: холодная эстонская кровь, — замкнется, перестанет разговаривать, будет сверкать своими льдинками, ть-фу, идиоты!

Бабушка Прамчука рассказывала, что у ее отца, прадеда Анатолия Николаевича было сразу две жены: хоть и ездил от по Европе и даже французский выучил, а кровь не заменишь. Уже был лет десять как женат, сына имел да вдруг приглянулась ему молодая, красивая, голубоокая — он и привел ее в дом. Она вскоре дочь родила — бабушку Анатолия Николаевича, а первая жена не выдержала такой семейной жизни, вышла как-то на мороз в одной ночной сорочке и за три дня сгорела от воспаления легких. Сын ее порвал все отношения с отцом, на еврейке женился, а его сын потом комиссарил в Хакасии.

Как хорошо в дачном поселке! — тишина, цветами пахнет, лесом. А сейчас будет ледяной душ. Придурки, честное слово!

Но ледяного душа не последовало. Ирма Оттовна лежала на кушетке, закрывшись пушистым пледом.

И все ей мало, чухонке, создал такой быт, такой покой — ешь, что пожелаешь, поезжай, куда захочешь…вон, плед привез …Такой же плед он привез и Аглаи, та от восторга его чуть в объятиях не задушила — живая, несмотря на возраст, ведь уже гнет к сорока, остроумная и любящая его медсестра, а эта…

Возле Ирмы Оттовны сидел сын, Николай.

— Обед на кухне, — прошептала. Бледные узкие губы, стрелочки морщин.

Николай встал. Внешними данными он не отличался. Дочки получились хорошенькими, обе, и Марта, и Олюшка походили друг на друга так сильно, точно были близняшками; и разница в возрасте — пять лет — совсем не ощущалась. Марта молодо выглядит. А сын, да — невидный. И к тому же малоспособный. Хорошо, что отец всегда поможет, сейчас вот для него и для его жены, Любы, начнет строить пристройку, а так — ни на что не годится.

— Мне нужно с тобой поговорить, папа.

— Поговори.

— Выйдем.

Вышли на веранду, сели за стол. Пчела завертелась, зажужжала.

— Ну чего тебе?

— Понимаешь, такая сложная ситуация… — Николай поднял брови, как Пьеро.

— И сколько тебе? Тысячу? Две?

— Ты меня не так понял.

Вот дурак, Анатолий Николаевич вздохнул, ничего из парня не получится, дают бери, бери да поскорее! А уж потом и свою просьбу выкладывай.

— Ну говори, не тяни резину!

— Ты мать обижаешь.

— Что она тебе сказала?

— Не она — Марта. Мать болеет, а ты даже сейчас не можешь…

— Чего я не могу!? — Анатолий Николаевич хлопнул ладонью по столу. Звякнула серебряная ложечка в бокале. — Я все могу, а ты вот что можешь!? Молоко на губах не обсохло! Ты хоть что-то без отца можешь?! Куда суешься, сиди и попискивай со своей Любкой! Он меня вздумал учить!

Николай, побледневший и сгорбившийся, исподлобья смотрел на отца.

— Она что и верно — заболела?

Сын не отвечал, так же хмуро и беспомощно глядя.

— Ты что — кол проглотил? — Отец говорил уже вполне миролюбиво, только слова оставались грубыми, но интонация помягчела и даже взгляд стал встревоженным и родным.

— У матери что-то с ногой.

— Что— что-то?

— Она скрывает от нас. Знает Марта. Кажется, назначили рентген. Бабушка-то ведь умерла от…

— Мало ли что, — перебил отец, — все от чего-то умирают. Ладно. У тебя все?

— Все. Нет, я еще хотел спросить…

— Так спрашивай!

— … можно взять твою машину на выходные, мы хотим уехать с друзьями, знаешь, шашлыки и…

— Не разбей, понял!?

— Даю слово.

Анатолий Николаевич вернулся в дом. Супруга все так же неподвижно лежала под пледом. И так же будет лежать… Но он прогнал эту мысль. Он не желал ей скорой кончины, пусть поживет еще, побарахтается с внуками, она в сущности ему не мешает: агентов для слежки не нанимает, последние волосы не выдирает, — а у Аглаи его всегда ждет хороший обед и вкусный ужин, мягкая постель и улыбка…Пусть живет Ирма Оттовна, эстонская душа!

Звякнул звоночек над порогом, кто-то идет, спросила Ирма тихим голосом, не сможешь отворить?

— Это Николай ушел, взял мою машину.

— Разобьет…

— Тогда заплатит.

— Откуда деньги у него, Толя.

— Из сейфа шефа, — пошутил Анатолий Николаевич, — ты… — Он споткнулся и вовремя замолчал: чуть не назвал свою старушку Аглаей!. Эка напасть — хоть бы звали одинаково, как бывает в кино, а то, что у одной имя редкое, что у другой.

Анатолий Николаевич в общем-то был уверен, что живет правильно: обе семьи он хорошо финансировал, всем снабжал, строил и там, и здесь, даже скромный «Москвичонок» приобрел для Аглаюшки — людоедушки (так она сама над собой подшучивала), — в чем же, простите, мое преступление? Ну не мусульманин я, ну у муллы с Аглаей не был — так закон слаб, а я — то силен. И гены у меня, гены!

Ирма уже лет пятнадцать как забыла о половом вопросе начисто, будто не она и детей она рожала. А я пока могу, как Высоцкий пел, только и живу. Ну не так как-то в песне, да и шут с ней! Аглая же, несмотря на свои годики, даже какую-то индийскую хреновину почитывает, где все о половом вопросе. А Ирма все вяжет и ремонтами занимается. Тоже, конечно, неплохо. Но, когда их две, даже и с Ирмой повеселее — настроение всегда ровное, Ирма Оттовна не раздражает, одним словом, жизнь в радость, а не в тягость.

— Ты полежи, полежи, Ирма, я сам поужинаю.

Отобедал он у Аглаюшки.

Опять звякнуло.

Анатолий Николаевич выглянул в окно: по дорожке к дому шли дочь Марта и Володя. Этот не то, что Колька: чует за кого держаться. Хоть и гниловат. Но зато внешне удался: нос орлиный, чуб завитой. Прямо казак с Тихого Дона. Таких бабы любят. И начальство партийное поддерживает. А у Николая нет в чертах весомости — начальником не станет……