Лев, глотающий солнце

66

По паранойяльным расчетам Филиппова сестра Анны должна была приехать ранней весной. План, который созрел у него в мозгу, был, как ему казалось, предельно прост и четок: здесь, в городе своего детства (он помнил семейную историю Кавелиных) сестра Анны, Дарья, должна начать чувствовать себя Анной, а он, Филиппов, обязан оказаться с ней в постели, любой ценой, но — оказаться. И вызвать в ней любовь! Только тогда п е р е д а н н о е Анной обнаружит себя, а то, что она передала все именно сестре, он не сомневался ни на йоту! — и сразу можно будет утерянным овладеть!

У него снова появился в жизни смысл. На пыльной поверхности быта вдруг росой засверкала алая роза. Его лихорадило. Его пугала встреча с Дарьей Кавелиной. Но он снова ж и л!

Для реализации плана годилось все: романтические письма и гипноз, ложные слухи, что Анна жива — он даже одному художнику, знакомому Абдуллина как бы между прочим, в беседе бросил фразу об Анне, мол, видели ее в Питере — и даже детективная слежка. Он решил использовать и старика — соседа: пусть с его помощью в квартире происходит всяческая «чертовщина»! Женщина неожиданно начнет испытывать страх. Ужас. Панику.

Один парень, которому Филиппов после отъезда Кольки в Германию, помог устроиться на его место — а в сексопатологи нынче не так-то легко попасть! — согласился помочь и сыграть роль покупателя, — ведь сестра Анны явно будет продавать квартиру! — так пусть в п у с т о й квартире начнется пугающее! Что именно будет там происходить, Филиппов еще не продумывал в деталях, не сторонник экспромтов, поскольку ко всему эвристическому у него не было особой предрасположенности, — теперь-то он мог себе хладнокровно в этом признаться, — он, однако, на этот раз надеялся именно на свое наитие и на что-то… на дьявольщину, одним словом, в которую, если и верил, то в общем-то только с похмелья.

Ключи от квартиры Анны оставались у Василия Поликарповича, старика — соседа, пообещавшего о них молчать. И вообще — держать язык за зубами. Разумеется не бесплатно.

Правда, дневник все-таки он не перепрятал. Сначала боялся, что милиция тайно проверяет, выполняя просьбу того же Карачарова, к примеру, кто может появиться в квартире Анны уже без нее, а потом, когда у милиции интерес к этому делу потух — а кому сейчас нужно заниматься самоубийством какой-то одиночки, потерявшей даже работу? — Филиппов все-таки посетил квартирку, но ничего трогать не стал кроме альбомчика с фотографиями. Он достал его с книжных полок и внимательно просмотрел: для осуществления мысленного внушения ему необходимо было четко представлять лицо сестры Анны, так учил его когда-то один институтский психолог — гипнотизер, давно съехавший в Канаду. Кстати, он же и находил у Филиппова выдающиеся способности к этому сомнительному делу. Может, правда, лгал… да, нет, я могу, могу! Филиппов, обнаружив в альбоме фотографию сестры Анны, впился в нее взглядом. Правда, ей здесь лет пятнадцать… И не копия Анны. …Но чем он дольше вглядывался в лицо на снимке, тем более сильное сходство с покойной находил. Черты лица точно менялись …По его коже пробежал легкий холодок. Анна!

Он торопливо убрал фотографию обратно в альбом и положил его снова на книжную полку — поверх книг.

Да, нагнать на приезжую ужас! Панику!

Конечно, сестра Анны могла, не выдержав психологического напряжения, сойти с ума. И повторить конец Анны. Этого он тоже не исключал.

Однако, больше никогда ни с кем э т о не появится. Ставка больше чем жизнь, шептал он, бороздя подошвами кроссовок пожухлые листья лесных тропинок Академгородка. А главное в моем полубезумном плане — в е р а, что не сестра Анны приезжает в полузабытый город, а с а м а Анна возвращается сюда из небытия. Именно вера выстроит все события по законам моего желания.

Филиппов даже статейку опубликовал в одной из местных многотиражек — о людях, способных силою своей мысли пробивать каналы в будущем.

Они творят свое и чужое будущее энергией своего желания. Они определяют наши судьбы. И мы все — только материал для них, только пластилин для осуществления их замыслов. Они и с п о л ь з у ю т всех нас Так написал он в статейке, названной им «Туннель в грядущее». Это сверхлюди… Их мало. Но они есть. Это они придумывают войны, а мы воюем. Это они сочиняют для нас любовь, а мы потом умираем от любви.

И Анна была такой, думал он, втаптывая в тропинку уже почерневшие листья, она была сверхчеловеком, но не понимала этого. И зачем только ей все было давно? Для чего она пришла в наш мир? Неужели именно я сумел помешать ей выполнить ее предназначение? Или все-таки она и родилась для того, чтобы, встретив меня, трансмутировать заложенное в ней — заложенное случайно или нет, кто знает, — и передать мне то, что получили мы с ней испепелив самою себя на долгом огне великой страсти? Мне! Только мне!

Да, она была слишком чистой, чтобы осознать свою силу. Ей не нужна была власть над людьми… Она так… …просто играла, как дао.

Но то, что она отняла у меня я ей не прощу. Она отняла у меня покой и волю. Да, да, разве цепи, надетые на меня прамчуками, могут сравниться с тотальным захватом всего моего существа чувством к ней?!

Теперь последний шанс.

Иначе все, останется только обрушиться на дурнопахнущую свалку небытия.

Но кое-чему я научился за долгие годы, проведенные у твоих колен, Анна: я с а м буду творить события силой своего внушения! Ты ничего не успела узнать о себе, глупая! Ты даже не догадывалась, что можешь жить, как Крез — стоило бы тебе только захотеть!

В один из вечеров позвонил Прамчук.

— Выйди, Володя, надо поговорить.

Шифруется матерый шакал, усмехнулся. Но оделся и вышел. У подъезда стоял неновый, но еще весьма внушительный «Линкольн».

— Садись, покатаемся.

— С чего это вам, батя, вздумалось на ночь глядя на авто разъезжать?

К удивлению Филиппова, отношение тестя к нему после гибели Анны, резко потеплело. Может быть, ему нравится, что у нас появилась общая тайна? Или просто старик рад, что соперницы его дочери больше нет? В то, что Анатолий Николаевич может просто сочувствовать, не верилось.

Прамчук, как бывалый резидент из старых советских кинолент, въехал в лесочек, глянул по сторонам: никого — и остановил машину.

— Володя, я забрал записки Кавелиной, — повернувшись к Филиппову без всякого вступления, заговорил он. — Но, понимаешь, в них нет того, чего я опасался… Здесь, — Прамчук незаметно извлек откуда-то синюю тетрадку, — скорее ее научные мечтания.

— Именно они-то и интересовали. Конечно, Карачарова, — подал реплику Филиппов.

— Э, плохо ты, Володя, в людях разбираешься. Карачарову для сенсации нужны, конечно, ее инфантильные околонаучные фантазии, может, и занятные, спору нет, но он бы желал, чтобы они были густо приправлены клубничным соком! О ее романе болтал весь городок!..

— Да?! — Филиппов побледнел.

— Да, милый мой. И без ее любовной истории Карачарову не обойтись. А здесь, повторяю, ее нет. Может, она вела другой дневник?

— Не знаю, — солгал он.

— Забери! — Тесть сунул Филиппову голубую тетрадь. — Может для чего и сгодится.

Он завел «Линкольн», подвез Филиппова обратно, к его деревянному дому.

— А вы это, извините, батя… что, в окно залазили? — Не удержался и, выходя, съязвил Филиппов.

Прамчук ответил не сразу. Он спокойно позволил Филиппову выйти, пристально на него глянул и, медленно закрывая переднюю дверцу машины, вдруг наклонился к родственнику и сказал, веско отпечатывая каждое слово:

— С любой властью нужно дружить!

«Записки» Анны старый дипломат очень метко назвал «мечтаниями». Филиппов просмотрел их бегло: отпечатанные на старенькой машинке Анны, они все еще пахли, как ее пальцы, чем-то яблоневым и цветочным, — ему всегда представлялось, что так пахла ее кожа. Сентиментальный, он чуть не зарыдал, положив на открытую тетрадь широкие, плоские ладони. Неужели уже никогда ее долгое, тонкое тело не будет влажно вздрагивать от моих прикосновений? Неужели я не услышу, как тихо и нежно она стонет, любимая моя?

К счастью, Марта позвала ужинать. Ирма уже спала, а оба сына отсутствовали.

— Где? — Вяло поинтересовался Филиппов. — Небось по девкам уже бегают?

— Нет, нет, — покачала своей стриженой круглой головой Марта. — Скоро придут. У Романа очень скромная девушка, а у Миши…

Но он уже не слушал. Он угрюмо жевал цветную капусту и сосиски, разглядывая исподлобья Марту как чужую: с неприязненным любопытством. Она и в самом деле стала походить на свою мать, Ирму Оттовну; даже ремонт затеяла — ободрала к коридоре и в большой комнате, «зале», как называл Анатолий Николаевич, обои, накупила новых. Деньги он давал ей без разговоров: лучше пусть заберет деньги, кого-нибудь наймет, но не просит его помогать. У них так заведено. Он сам так дело и поставил.

Как-то, достаточно давно, лет десять назад, в институте увлеклись идеей выращивать своих овощи — опытное хозяйство организовали. Сотрудники с энтузиазмом вкалывали по субботам — воскресеньям, вскапывали да засевали. Он отказался наотрез. Лучше я переплачу, но мне привезут домой корзины с овощами и мешки с картошкой, сказал тогда Марте. Снова крестьянином становиться не хотелось. Деревенское детство занозило навсегда ему ладони. Да и Анатолий Николаевич подавал пример: всю жизнь ему кто-то что-то привозил, подносил, притаскивал, доставал, подбрасывал… Одним словом, денег мне, конечно, жалко, думал Филиппов, но свое брюхо еще жальче.

Ни разу сам ничего не принес он и Анне: ни шоколадки, ни печенья, не говоря уж о чем-то более существенном. Его Анна, когда он у нее бывал, чаем поила и даже порой кормила го на свои скудные средства. И за то, что она никогда у него ничего не просила, Филиппова часто прожигало жало ненависти.

— Ольга оставит нам весной Прохора, она собирается летом на Алтай с какой-то этнографической экспедицией.

— Я думал теперь туда только эти ездят — ну, которые «Кришна Кришна, Хари Кришна» — Он помолчал. — И зачем ей это?

Марта не ответила. Он снова глянул на нее с каким-то совершенно сторонним интересом: бабенка еще вполне ничего, бедрастая, но, считай, без мужика живет. Неужто ей совсем секса не надо? Дети, дом, ремонт… Куда исчезло то романтическое существо, рисовавшее, так сказать, на пленере — среди цветов и шумящих веток?… Где ее неземные растения? Истерики ее, кстати, тоже куда-то исчезли. Простая, земная женщина. Чудеса!

Может быть, и Анна, выйди она благополучно замуж, роди двоих детей, стала бы такой?

Нет, в ней слишком сильна была… страсть! Страсть к любви. Она не могла жить без любви. Нет, без постели она существовала спокойно, но без психического эликсира — эликсира влюбленности начинала скучать Гоша. Дубровин, Абдуллин… Сколько их было? Собственная страстность ее и погубила. А я тут совершенно не при чем. Она влюбила в себя даже Карачарова. Переспи она с ним, все получилось бы как в обычных романах: он мгновенно вывез бы ее куда-нибудь в Бостон, женился нам ней, статьи, известность… Для него, шестидесятилетнего, она была девочкой Дура. Не влюбляй, если потом откажешь.

Марта уже мыла посуду, ее бедра колыхались и колыхались, он хотел было встать и уйти в свой кабинет, но ее крепкие ягодицы, проступавшие из-под легкой ткани домашней юбки, как два земных полушария, закрывали дверь.

И он, сидя за кухонным столом, задремал.