Лев, глотающий солнце

31

Итак, Пикколо Бамбинии! Полинялый балаган начала века. Как прорвалась сентиментальная и самоироничная стилизация в наше время? Точно так же, наверное, как шатер цирка очутился на площади современного микрорайона и вместе с ним раскрашенное чучело мамонта, приводимое в движение примитивными кнопками и проржавевшими от дождей и мокрого снега железными рычагами.

Все хорошо, что хорошо кончается. Так говорят. Но балерина мертва, а Пикколо Бамбини зачем-то тайно открывает дверь ее пустой квартиры и подбрасывает на старый палас фото ее сестры… Зачем? Я могу еще предположить, что он трогательно плачет в пушистое полотенце. Но почему он отвечает по телефону женским голосом? Бывает в квартире с какой-нибудь Коломбиной?

Нет, по-моему, здесь что-то не сходится. Возможно, Иван ошибся, и все-таки нужно искать художника?

Но я уже стояла возле желто-зеленой, точнее когда-то желто-зеленой панельной пятиэтажки под номером 6, возле третьего подъезда.

Ну что ж… Схожу, посмотрю на этого верного оруженосца — что, собственно, я теряю? Хлопнула дверь подъезда: какая-то весьма обширная тетка протиснулась из дверей наружу. Княгиня Хованская! Я почувствовала легкий, но неприятный спазм в солнечном сплетении. Толстуха прошла рядом — и я поняла, что обозналась. Но какое-то сосущее чувство, словно подавленный голод, не оставляло меня, пока я поднималась по плоским ступеням на третий этаж, и, когда наконец после моего долгого упрямого звонка Дубровин открыл мне, я ощутила внезапную слабость, как человек, увидевший после хронического недоедания, на дороге не хлеб, не молоко — а яркую конфету и пакетик импортного сока.

Передо мной стоял мужчина лет тридцати восьми, но судя по стилю одежды и прически, явно, относящийся к вечным мальчикам. Впрочем, если бы из дневника сестры я не узнала, что он ее старше, я бы решила, что ему лет тридцать… Среднего роста, с меньшевистской бородкой, с яркими глазами…

— Вы сестра Анны, — сказал он, глядя на меня, — и очень на нее похожи.

— Да?

— Я ждал, что вы придете. — Он так сильно побледнел, что под глазами сразу же обозначились темные круги. — Я даже хотел вас найти сам.

— Видите ли, — сказала я растерянно, — мне ничего не было о вас известно.

— Простите, — опомнился он, — проходите в комнату.

Я прошла в его комнату. Несколько других дверей, выходящих в крохотный коридор, были закрыты. Меня поразил царящий здесь беспорядок: казалось, в этой комнате никто не живет очень давно — во всех углах пылились коробки и завязанные, чем-то набитые рюкзаки, а под потолком, на обыкновенной веревке, какие мне приходилось видеть в дачных дворах, висели спортивные брюки и майки.

Перехватив мой исследующий взгляд, он улыбнулся в усы.

— Холостяцкий быт, — сказал он, — не пугайтесь.

Он убрал старые журналы с такого же старого кресла, на котором даже распоролась обивка, — и предложил мне сесть. По степени изношенности мебель Дубровина мало отличалась от полированных инвалидов Василия Поликарповича.

— Да я собственно к вам с одним вопросом, — лучше спросить его о ключах к сестриной квартире напрямую. — Вы бываете в квартире Анны?

— Почему вы так решили?

То ли он и в самом деле удивился, то ли сделал вид, что вопрос для него неожиданен.

— Вас там видели.

— У меня бухгалтер живет в соседнем подъезде. Мне приходится ездить к ней: знаете ли, налоговая инспекция, квартальные отчеты… — И он широко улыбнулся. Но лицо его было бледным по-прежнему.

Так, выходит круг замкнулся, и я попала в тупик. Если Дубровин был — и не раз — у своего бухгалтера — он, видимо, занимается коммерцией — то Василий Поликарпович, встретивший его во дворе, дал Ивану, говоря языком литературных сыщиков, ложный след. Мне оставалось встать, проститься и уйти. Пожалуй, следовало бы и попросить извинения за неожиданное вторжение и нелепый вопрос, но я не стала этого делать.

— А вы хотели меня найти? — Спросила я, не столько из желания узнать, зачем Дубровину я понадобилась, сколько из стремления выйти иначе из неловкого положения.

— Хотел. — Он начал нервно ходит по комнате и заговорил очень громко, почти закричал, и, несмотря на свой средний рост, сразу произвел в небольшой комнате столько суеты, что у меня тут же зарябило в глазах. Вдруг он резко остановился.

— Я любил ее! Я любил Анну! И сейчас, сейчас помню о ней каждую секунду. Мы были знакомы много лет. Может быть, и она любила меня… Но я не мог на ней жениться, когда она этого хотела. У меня уже была семья. Сейчас я один, все давно распалось. А потом, когда у нас с Анной… ну, в общем, я не стану предаваться эксгибиционизму. Потом мне перешел дорогу Филиппов! Я уверен, она только позволяла ему себя любить, как позволила потом и погубить себя… Он, бесспорно он, на девяносто процентов виноват в том, что случилось! Она была самолюбива, не могла мне простить… Знаете, однажды мы с Филипповым встретились у нее, познакомились — и он, прикинувшись ее защитником, вскоре оговорил меня… Да вы, наверное, уже прочитали об этом в ее дневнике?

— Вы знаете о дневнике?

— Господи! — Он картинно заломил руки. — Я сам был ее дневником! Она или рассказывала мне обо всем, что с ней происходило, или читала фрагменты своих записок… — Он вновь начал бегать по комнате. — Вы так похожи! Так похожи! — Кричал он — Это что-то невероятное!

Откровенно говоря, я никогда не думала о своем особом сходстве с сестрой. Может быть, у них, у всех, кто твердит мне о нашей с Анной похожести, какая-то оптическая иллюзия? Или я, живя сейчас здесь, невольно, как актриса, начала вживаться в ее образ?

— Простите, но мне надо идти, — сказала я, с трудом поднимаясь из ямы продавленного кресла. — Если хотите, позвоните мне в гостиницу. Но, скорее всего, через несколько дней мне придется улететь домой. А то вот-вот с работы выгонят…

— Я позвоню! — Он помог мне надеть полушубок. — Или заеду за вами завтра. Завтра можно?

— Пожалуй. — Мне хотелось отказаться от встреч с Дубровиным, но я никогда не умела говорить «нет». Воспитание!

— Давайте я вас повожу по городу. Вы давно не были у нас? Лет пятнадцать?

— Больше двадцати.

— Проводит вас?

— Спасибо, не надо. Меня ждут, — солгала я, а, чтобы ложь получила плотскую вещественность правды, ярко представила стоящего на углу Андрея.

И он и в самом деле стоял на углу. Только не возле дома Дубровина, а рядом с гостиницей, которую, кстати, называл на западный манер «отелем». Стоял и грузил в машину свой чемодан и дорожные сумки.

— Отчаливаю, — увидев меня, произнес он, с полуулыбкой, — желаю и вам того же. Осточертело здесь.

— И мне, — призналась я.

— Квартиру купил, — он закрыл багажник машины, выпрямился и наконец, улыбнулся широко и спокойно. — Но пришлось проявить осторожность… У вас есть минутка-другая?

— Конечно.

— Хочу вас поучить уму-разуму.

— Ну, поучите, — усмехнулась я. — Я вас слушаю.

— Сядьте ко мне в машину, а то холодно. Да и не стоит, чтобы чьи-нибудь уши нас запеленговали.

В машине было тепло: работала печка, из магнитолы текла тихая музыка. Сейчас бы сидеть и ехать хоть куда, ехать долго-долго… Закрыть глаза и очнуться в Крыму. Пусть машина медленно движется по шоссе мимо долгого моря, пусть в открытое окно залетают запахи сухой горячей травы и каких-то неизвестных мне цветов. А потом выйти, скинуть белую блузку и шорты, оставив на теле только тоненькие полоски купальника, и нырнуть в теплую воду. И качаться на волнах, и смотреть в небо, по которому скользит и скользит вечный парус одинокий…

Но Андрей быстро вернул меня к реальности тяжелого индустриального города, заговорив об агентстве недвижимости. Оказывается, продавать или покупать квартиру весьма опасно. Какой-то отдаленный шум о криминальных делах, связанных с недвижимостью, доносился и до меня, растворяясь среди болтовни театральных актрисулек. Ой, как я, оказывается, соскучилась по ним! По их миленьким мордашкам По их коротеньким ножкам! По их притворным слезам и вульгарному смеху!

— Чуть не нагрели меня, — рассказывал Андрей, — предложили однокомнатную квартиру в центре, я глянул — понравилось, как раз для моих ребят командировочных, и ремонта особого не требуется, просмотрел документы, вроде все в порядке, были прописаны двое взрослых, муж и жена, но выписались… Уже собрался оформлять договор, и тут что-то меня дернуло пойти к соседям, причем к соседям этажом ниже. Позвонил, открыл старик, объяснил я ему, мол, продал в другом городе квартиру, хочу купить под ним, что за люди в ней жили, не может ли быть так, что кто-то на квартиру заявит свои права уже после того, как я стану ее собственником. Отчего же не заявить права, говорит старикан, когда у них двое сыновей, оба в интернате, они же попивающие. А сыновья, как известно, имеют полное право на свое жилье. Откуда же, спрашиваю, вы о них знаете, если они в интернате? Так они только с полгода в интернате, как начали эти бессовестные жулики квартиру продавать, а до этого, знай, каждое утро скакали над моей бедной головой.

— Кстати, вашего соседа мужики из агентства обхаживают.

— Какого соседа? — не сразу поняла я.

— По площадке.

— Василия Поликарповича?

— Я не знаю его имени-отчества.

— А откуда знаете, что обхаживают?

— Предлагали мне его квартиру.

— Как? Разве он продает?!

— Сказали, что ему — однокомнатную в том же околотке найдут… Что-то не верится мне…

— Во дурак-то.

— И я думаю, что его наколют, как червячка на крючок. Я червяка не проглотил — другой сцапает и попадется. Будьте осторожны, Дашенька… — В голосе Андрея прозвучали нотки нежности, и я простила ему… что? Ах, Боже мой, я засмеялась в душе, простила его измену, конечно!

— Буду осторожна.

— И лучше найдите своего юриста для заключения сделки. А главное, не ходите заключать договор и получать деньги без сопровождающих мужчин. Я бы с удовольствием вас и сам сопроводил. Но — пора в путь! Жена и детки малые плачут.

— Мне будет вас недоставать, — призналась я, чувствуя, что меня начинает мягко, но упорно обнимать прилетевшая грусть. — Мне одиноко здесь. А квартира как стояла, так и стоит. Может быть, я буду ее просто обменивать. Не торчать же мне здесь до окончания века.

— До окончания века осталось всего — то уже ничего, дорогая Дашенька, но за короткий срок может произойти множество перемен: одних посадят, других освободят, у одних отнимут, а другим отдадут. Хотя мне бы лично больше никаких перемен не хотелось. Только если в обратную сторону — к милому сердцу Ильичу!

— Вам, Андрей, наверное, пора, — сказала я, — да и мне пора.

Он вышел из машины и галантно помог мне сделать тоже.

— Адресок ваш я уже имею, — засмеялся он, — чего не сделает администратор за небольшую ласку! А вот вам моя визитка.

Я взяла бумажку и не глядя, засунула себе в сумочку.

— Но не беспокойтесь, без вашего сигнала, я беспокоить вас звонками и визитами не стану.

Он махнул рукой, сел в машину — и оглушительно просигналив, оставил после себя два узорных мокрых следа на весеннем асфальте.

Поднявшись к себе в номер, я немного поразмыслила, затем села к телефону и набрала номер Дубровина. Ну, в конце концов, на кого еще я могу положиться в этом городе? Кто еще может пойти со мной за деньгами? Дубровин, видно сразу, настолько высокого мнения о самом себе, что никогда не опустится до обмана. Если не посчитает, конечно, обман средством воспитания. Иван хоть и бывший мент, но пьяница, Андрей уехал…

Дубровин сразу взял трубку и проорал: «Слушаю!»

— Сергей…

— Анна!

О, Господи, опять этот кошмар!

— Вы ошиблись, это Дарья.

— Простите! Так голоса похожи, на секунду я забыл о том, что Анны…

— Вы хотели показать мне город. Сегодня у меня должна была состояться встреча, но она отменена. Если хотите, то после пяти.

— Хочу! Конечно, я заеду за вами, только скажите — куда.

Я назвала адрес гостиницы.

— Это по-моему от вас близко?

— Рядом, не волнуйтесь. Ждите возле вестибюля в пять с минутами.

Он опоздал: его бежевая BMW подрулила к гостинице не в пять с минутами, а в половине шестого, и я успела немного замерзнуть: весной здесь еще очень холодные вечера