Мертвая тишина

3

— Мы на месте, — звучит спустя девяносто четыре часа голос Воллера в моем интеркоме. — Прямо по курсу пустота, кэп.

Он даже не пытается скрыть ликование.

Меня пронзает горькое разочарование — не такое уж и неожиданное, впрочем. Что ж, определим источник сигнала, пометим его как помеху и отправимся к месту встречи с «Гинзбургом». Может, даже успеем, если он нас подождет.

Обратно в ничто.

Вещевой контейнер с распахнутой крышкой у изножья койки занимает весь проход моей каюты. Я пробираюсь по постели к выключателю интеркома на стене, открываю канал и отвечаю:

— Поняла. Уже иду.

Я уже упаковала почти все свои пожитки. Глупо дожидаться прибытия на «Гинзбург», а потом лихорадочно собираться. Аккуратно складываю жалкого вида одеяло — безнадежно затертое и перепачканное по краям рыжими пятнами, не исчезнувшими даже после бесчисленных стирок, — и убираю его в контейнер.

В своем почтенном возрасте и плачевном состоянии одеяло, честно говоря, выглядит довольно жалко. Тем не менее это одна из немногих вещей, что является моей — по-настоящему моей, подаренной тем, кто знал и любил меня, а не благожелательным незнакомцем. В углу двумя идеально ровными строчками вышиты мое имя и номер модуля. Моя мама была одним из немногих врачей, направленных «Веруксом» на станцию Феррис, так что шить ей приходилось часто.

Станция еще не дотягивала до колонии: суровое место, где в нескольких соединенных жилых модулях практически без помощи корпорации пыталась закрепиться горстка людей. Но если бы им удалось продержаться на Марсе с десяток лет, доказав тем самым свою целесообразность, тогда бы «Верукс» уж как пить дать вспомнил об их существовании и заявил права на новую колонию.

— …Ты должна ответственно относиться к своим вещам, — наставляла меня мама, когда мы прибыли в Феррис. Мне было тогда пять лет, и всего годом ранее погиб мой отец. Мама согласилась на назначение — опасное, но щедро оплачиваемое — единственно из отчаяния. Смерть родителя, естественно, я перенесла плохо. Вдобавок к тому времени медботы стали много дешевле и уже считались надежнее врачей-терапевтов, которых они вытесняли на Земле. Согласно статистике — источники которой, однако, оставались несколько смутными, — роботы совершали меньше ошибок. Тем не менее, если уж они допускали промах, то лажали по полной — вроде того, как бэттер в бейсболе замахивается битой так сильно, что в итоге закручивается сам, даже не попав по мячу. В отличие от заменяемых людей, у медботов отсутствовали воображение и творческий подход к решению проблем.

— В модуле нет места, чтобы разбрасывать свои вещи. Здесь другие правила.

Она пыталась предупредить меня, но я так и не успела стать подлинной дочерью колонии и оставалась избалованной землянкой, привыкшей к неограниченным запасам пригодного для дыхания воздуха и возможности идти куда вздумается, хоть бы и на переполненный тротуар на улице.

Мама спасла меня, потратив на это последние мгновения своей жизни. Она пыталась спасти и всех остальных. Возможно, ей это и удалось бы, будь у нее побольше времени — как-никак на основе ее исследований «Верукс» разработал новое сильнодействующее (и, к слову, дорогущее) антивирусное средство.

Вот только я все ей запорола.

С перепачканными тепличной почвой руками и ногами я босиком бреду по коридору. Замираю при виде блестящей сине-белой ленты, натянутой поперек шлюза в соседний модуль. Лента легонько колышется в струе от рециркулятора воздуха, и слово «Карантин» на ней трепыхается словно живое.

Я трясу головой, засовывая воспоминание поглубже, как можно глубже, одновременно пряча под крышкой контейнера и одеяло. Когда поисково-спасательная группа нашла меня, они немедленно меня эвакуировали — без всяких сборов, без вещей. Я лишь вцепилась в это одеяло, хотя даже тогда, в одиннадцать, уже выросла из него. И цепляюсь за него до сих пор. Даже не знаю зачем, поскольку оно скорее напоминает мне о собственных ошибках, чем о матери.

Прежде чем отправиться на мостик, оглядываю каюту. Стены — сплошь голый гулкий металл. На койке лишь подушка, матрас да несколько казенных комбинезонов «Верукса», которых должно хватить до прибытия на «Гинзбург». Совершенно не похоже на дом, которым мне служило это помещение. Но пусть оно служит напоминанием о суровой реальности. Незачем обманывать себя притворством, будто совсем скоро я не лишусь своего пристанища. С такой обстановкой я, по крайней мере, не стану отчаянно цепляться за иллюзию, сколько бы дней у меня ни оставалось.

Во всяком случае, именно так ситуация представляется мне. Другие, возможно, видят ее несколько по-другому.

Выходя из каюты, я врезаюсь плечом в грудь Кейну, тоже покидающему свое жилище — несомненно, по зову торжествующего Воллера, или же почувствовав замедление корабля, прибывшего в заданную точку.

— Проходи. — Механик с пригласительным жестом отступает назад, избегая смотреть мне в глаза. Его кудрявые волосы растрепаны, а на левом виске красуется масляный отпечаток. Потертый комбинезон приспущен и завязан рукавами на поясе, а хлопковая футболка, на вид тоже поношенная, выглядит мягкой на ощупь. И на мгновение я замираю, вообразив, как прислоняюсь щекой к груди Кейна, к этой ткани…

Но только на мгновение.

Молча прохожу мимо, но в плече все еще ощущается тепло и наэлектризованность от неожиданного прикосновения.

Уймись, Клэр. Хватит уже.

Воллер даже не дожидается, когда я переступлю порог мостика.

— Видишь, я же говорил. — Он выразительно простирает руку к переднему смотровому иллюминатору, за которым открывается лишь пустота космоса. — Ни-че-го!

— Сигнал бедствия? — спрашиваю я у Лурдес. Девушка поворачивается в кресле:

— Здесь он слабее. Но координаты верные. — Она озадаченно хмурит гладкий лоб. — Просто не понимаю…

— Это комсеть усиливала его, — раздаются из интеркома объяснения Ниса. — Сейчас мы ближе к источнику и принимаем сигнал непосредственно от передатчика. Мы тоже уже за пределами комсети, поэтому он стал слабее.

За пределами комсети… Прежде я никогда не забиралась в такую даль. Да и никто из нас. Наша работа и есть комсеть, в буквальном смысле. Мы живем и трудимся в ней, словно пауки плетем и переплетаем шелковые нити, проверяем и перепроверяем соединительные узлы.

Глядя из иллюминатора, нельзя не ощутить слабого головокружения — это как смотреть вниз на землю с огромной высоты. Или в бесконечную черноту моря, которая способна запросто проглотить нас целиком — без жалости, не оставив от нас и следа.

— Что с уровнем заряда? — спрашиваю я у Воллера. Случись что в такой дали, и единственным кораблем в зоне досягаемости, способным принять сигнал бедствия, будем мы сами, как ни иронично это звучит. Вот если бы мы находились в заданной точке… Но нас там нет.

— Да-да, с этим все в порядке, — отзывается пилот, пренебрежительно махая рукой. — Так, может, линяем отсюда? — Он подается вперед и всматривается в иллюминатор. — Мы далеко за пределами исследованной зоны, очень не хочется, чтобы в нас шмякнулся какой-нибудь сраный астероид или что-нибудь еще.

Воллер и вправду выглядит несколько обеспокоенным, впервые за все время нашего знакомства.

— Поняла, — киваю я. — Как только разберемся с сигналом.

Пилот исторгает стон, я же привычно не обращаю на него внимания:

— Нис? Так ты говоришь, что сигнал исходит с самого корабля?

— Совершенно верно, — раздается по внутренней связи.

Воллер измученно трет ладонями лицо и снова принимается за свое.

— Да нет здесь никакого корабля!

Лурдес бросает на него свирепый взгляд.

— Что-то здесь есть. У сигнала отсутствует эхо, каким сопровождался бы ложный. Стало быть, оно где-то здесь. Вот только система предупреждения столкновений молчит, а в иллюминаторах и через наружные камеры ничего не видно. — Девушка широким жестом указывает на шесть мониторов по бокам от небольших смотровых окошек из толстого стекла в передней части мостика.

Она явно расстроена, что вполне понятно. Внешние камеры позволяют обозревать поверхность корабля и пространство вокруг практически под всеми мыслимыми углами. Однако сканерами, в отличие от тяжелых транспортников и военных и исследовательских кораблей, мы не оснащены. Анализаторам ближнего действия, лишь гоняющим от одного радиомаяка к другому, подобные устройства просто ни к чему. Мы совершаем короткие перелеты в исследованном пространстве между пунктами, что нанесены на карту, отслеживаются и посещаются уже многие годы. В общем, у больших парней под ногами не путаемся, и вероятность столкновения для нас довольно низка.

Но здесь… Здесь уверенным нельзя быть ни в чем. Сейчас мы все равно что продираемся по лесу, а не мчим на маглеве по безупречному полотну.

Итак… Что же теперь?

— Включи кормовые прожекторы, — подает вдруг голос Кейн у меня за спиной.

Я оглядываюсь на механика. Скрестив руки на груди, он невозмутимо подпирает переборку. Воллер адресует ему уничтожающий взгляд:

— Эй, начальник, я бы заметил, если бы было что!

Игнорируя выпад, Кейн встает рядом со мной. В центре мостика места для нас двоих совсем мало, и мы касаемся друг друга плечами.

— И поверни корабль на четырнадцать градусов по часовой стрелке.

Внезапно до меня доходит, что у него на уме.

— Выполняй, — бросаю я Воллеру. У всех есть слепые зоны. И у нас, рожденных на планетах, в особенности.

Пилот качает головой, однако подчиняется, и весь его бунт сводится к ругательствам под нос.

— Лурдес, выведи картинку с кормовой камеры на все экраны, — продолжаю я отдавать распоряжения.

Вспыхивают яркие лучи прожекторов, которыми мы освещаем маяки при проведении работ, чтобы можно было разглядеть все эти чертовы крошечные винтики. Мониторы внезапно озаряются слепящей белизной, но уже в следующее мгновение камера фокусируется, и тогда…

— Хрена себе! — ахает Воллер.

На мониторе, подобно срезанной верхушке блестящего металлического лимона в черном чае космоса, перпендикулярно нам плавает корабль.

— Что-то я не… как это… — Лурдес округлившимися глазами таращится на экраны. Это действительно кажется фокусом: «А теперь все смотрим сюда — вуаля!»

Кейн ухмыляется мне.

— В космосе «низа» нет.

Эту фразу беспрестанно повторяют при обучении ремонтников комсети «Верукса», и потому не удивительно, что среди экипажей анализаторов она в конце концов обрела статус шутки. В предыдущем полете одна из моих подчиненных — Герта ее звали — повесила объявление над унитазом: «Может, в космосе низа и нет, но здесь-то он точно есть. Цельтесь, пожалуйста».

И все же тем из нас, кто вырос с землей под ногами и небом над головой, не так-то и просто усвоить концепцию, что в космосе не существует принципиальной разницы, над тобой или под тобой находится тот или иной предмет.

Я невольно улыбаюсь в ответ механику. Всего лишь на мгновение, впрочем.

Он смотрит мне в глаза на секунду дольше необходимого, и меня пронзает ощущение родства душ.

— Погодите-погодите, — снова привлекает к себе внимание Лурдес. Она щурится на мониторы, потом встает и нависает над Воллером, вглядываясь поверх его плеча, пока тот не отмахивается от нее, словно от назойливого комара. Нас разделяет по меньшей мере двадцать километров. Значит…

— Что он охрененный, — невыразительно завершает пилот. Ему явно не доставляет удовольствия, что он так крупно облажался. — И что нам теперь делать, кэп? Нам ни за что не принять пассажиров с такой громады…

— Только какой-то он… странный. — Лурдес пальцем обводит очертания корабля на экране: скругленный низ, заостренные корма и нос, темные пуговички иллюминаторов на видимом борту.

И вдруг где-то внутри меня словно брякает диссонирующая нота. Нет. Не может быть.

— Никогда не видела таких пассажирских кораблей, — продолжает меж тем ахать девушка. — Это у него трубы наверху, что ли? Но для чего? А палубы спереди и сзади открытые. Чушь какая-то… Для них же требуются огромные стеклянные своды! Так же не делают, слишком рискованно!

А у меня бегут по коже мурашки, и в левом ухе опять гудит и трещит. Лурдес права. Так не делают… Вернее, так больше не делают. А если быть совсем точным, так сделали всего один раз, насколько мне известно.

Кейн рядом со мной замирает и произносит:

— А вам не кажется, что он похож на…

— Да, — отзываюсь я почти благоговейным шепотом. Откашливаюсь и повторяю погромче: — Да, кажется.

Воллер приподнимается в кресле, чтобы получше разглядеть изображение на мониторе.

— А? Да ладно! — Он недоверчиво оглядывается на нас.

— В чем дело? — недоумевает Лурдес.

Кейн тоже откашливается, однако отвечает все равно с хрипотцой.

— Хотели, чтобы он вызывал ностальгическое чувство. Чтобы пассажиры чувствовали себя комфортнее. Конструкция имитировала внешний вид лайнера, совершавшего круизы по океанам земли. Когда это было еще возможно. — На мгновение механик задумывается. — Мой отец и дядя… Они тогда работали в «Сити-Футуре» — еще до того, как «Верукс» ее купил… Монтировали на нем коммуникации. И на другом, однотипном. Забыл название…

— «Кассиопея», — тихо подсказываю я.

— Точно, — кивает Кейн. — Но ее-то списали, не достроив… потом.

— А что… — начинает было Лурдес, но ее перебивает Воллер:

— Но он же разрушился. Взорвался! — Ни к кому конкретно не обращаясь, он спорит с самим фактом существования корабля. Ожесточенно тыча пальцем в экран, пилот продолжает бушевать: — Катастрофический отказ двигателя! «Сити-Футура» отчаянно спешила, чтобы успеть к объявленной дате запуска, ну и кто-то напортачил. За эту ошибку СФ и поплатилась существованием.

— Интернет-слухи и беспочвенные домыслы, — возражает по внутренней связи Нис, чей несколько отстраненный тон свидетельствует, что он искал информацию на загруженных ветках Форума. — После исчезновения лайнера поисково-спасательные корабли обнаружили на предполагаемом маршруте металлические фрагменты, предположительно, являвшиеся обломками корпуса. А может, и не являвшиеся. Как бы то ни было, «Сити-Футура» заявила о полной гибели корабля, но без доказательств. Какие только версии тогда не выдвигались! А потом начались судебные процессы.

— Какие еще процессы? — чуть не плачет Лурдес. — О чем вы, ребята?

Я отрываюсь от материализовавшейся загадки, прямо сейчас плавающей на мониторах передо мной, и перевожу взгляд на девушку.

А она раздраженно воздевает руки, требуя объяснений. Просто невероятно, что ей ничего не известно. Затем до меня доходит, что в то время Лурдес, наверное, еще только училась ходить.

— Это, — указываю я на экран, — «Аврора». Первый и последний люксовый космический лайнер. Все блага, какие только можно вообразить. Золотые смесители в ванных. — Эта деталь неизменно потрясала мое воображение.

— Полы из настоящего дерева, кофе из настоящих зерен, мясо из животных, — подхватывает Воллер, и в голосе его звучат одновременно благоговение и горечь.

— Двадцать лет назад пятьсот пассажиров и сто пятьдесят членов экипажа отправились в первый круиз по Солнечной системе, — продолжаю я. — Путешествие должно было продолжаться год, однако «Аврора» исчезла шесть месяцев спустя. Все находившиеся на борту считаются погибшими.

— Одна из крупнейших космических катастроф в истории человечества и одна из величайших нераскрытых загадок, — добавляет Нис с несколько неуместным восторгом. Что ж, у всех свои радости.

Взгляд Лурдес мечется между «Авророй» на экране и мной.

— До этого самого момента, — бормочет затем она.

— Да. До этого самого момента, — киваю я.

— Хрена себе, — шепчет девушка, то ли сознательно, то ли нет повторяя недавнюю реплику Воллера. Потом уже обычным голосом подытоживает: — И где же он был все это время?

— Да кто ж его знает, — отзываюсь я и скрещиваю руки на груди, словно бы надеясь этим жестом унять заходящееся сердце. «Аврора»! Здесь. — Это черт-те как далеко от места, откуда они в последний раз выходили на связь. Сомневаюсь, что они планировали забираться в такую даль.

— Никто не планировал, — бурчит пилот, хотя уже не столь угрюмо, как прежде.

Пальцы девушки порхают над панелью управления, и изображения на экранах мерцают, чуть размываются и мгновение спустя снова становятся резкими, немного увеличившись в размерах.

— Больше не увеличить. — объясняет она. — Камеры не рассчитаны на увеличение на таком расстоянии. Но и так видно — никаких следов взрыва. По крайней мере, с этого борта.

Лурдес права. Правый борт «Авроры» выглядит таким же блестящим, как и в репортажах о ее отправлении, которые крутили в новостях — сначала после старта, а потом после исчезновения.

Я смотрела эти видеозаписи в интернате взахлеб, уже планируя собственный путь к звездам. Будь я хотя бы на несколько лет постарше, всеми правдами и неправдами выбила бы себе место в экипаже лайнера. После отправления корабля я еще долго мечтала о новых круизах, о своих новых шансах.

— Лайнер дрейфует, — замечает Воллер. — Тяги нет.

— Переговоров тоже не слышно, — нехотя добавляет Лурдес. — Я передаю отзыв на сигнал бедствия с тех самых пор, как мы его поймали, но… ответа нет. — Помявшись, она спрашивает: — Думаете, там остался кто живой, или?..

Шестьсот пятьдесят душ. Шестьсот пятьдесят трупов.

На мостике повисает тишина. Лайнер представляется холодным и неподвижным, на его корпусе в лучах прожекторов искрится иней. В иллюминаторах не видно ни огонька.

— Согласно архивам, «Аврора» была оснащена системой генерирования воды. Наисовременнейшей по тем временам, — в конце концов нарушает молчание Нис. — Но запасов продовольствия у них было всего на восемнадцать месяцев. По-видимому, решили, что этого хватит до подхода помощи, если с кораблем что-нибудь случится.

Вот только по неизвестной причине все пошло совершенно иначе.

— Боже мой, — шепчет девушка, нервно теребя капсулу со свитком на цепочке. — Несчастные! Умереть от голода здесь, в полном одиночестве и…

— Этого мы не знаем, — успокаивающе перебивает ее Кейн. — Быть может, они эвакуировались на спасательных капсулах. Пока рано судить. — Он бросает на меня предостерегающий взгляд, хотя я и не вижу смысла обманывать Лурдес.

Возможно ли, что люди покинули лайнер? Конечно. Но даже если так, ни одной спасательной капсулы в итоге не обнаружили. Да и что произошло бы после катапультирования? Воздух закончился бы задолго до того, как подоспели спасатели. Другая, но ничуть не менее ужасная смерть.

На эту тему, однако, я решаю не распространяться. Мне говорили, что у меня «беспечное отношение к смерти». Этот перл принадлежит психологу «Верукса», работавшему со мной после Ферриса, и преследует меня с тех самых пор. Из-за этого заключения — о ребенке — исследовательские миссии «Верукса» оказались для меня закрыты, и, подозреваю, по этой же причине я так и не стала капитаном транспортника. Видимо, «беспечность» интерпретируется и как «небрежность».

Что совершенно неверно. Если я кем и пренебрегаю, то исключительно собой, и за всю карьеру у меня никогда не было потерь личного состава. Скажу одно: если вам доведется стать свидетелем смерти всех, кого вы когда-либо знали, если вам придется наблюдать, как в их глазах медленно угасает свет и это чудесное собрание странностей, привычек, пристрастий и мечтаний превращается в недвижную массу плоти и костей, вы раз и навсегда усвоите не только то, что жизнь бесценна, но и то, что смерть абсолютно неотвратима. Как бы вы ей ни противились. Люди, которых вы любите, однажды умрут, и иногда это происходит раньше, быстрее и ужаснее, нежели вы способны вообразить. Иногда по вашей же вине.

И я предпочитаю смотреть в лицо этому неумолимому проявлению реальности, нежели закрывать глаза на его существование. И предпочитаю ограничивать себя в привязанностях. К кому угодно. Зачем обрекать себя на боль? Видимо, именно поэтому меня считают бесстрастной, холодной и даже, как однажды подслушала, «какой-то стрёмной».

— Надо возвращаться, — заявляет Кейн. — Свяжемся с диспетчерской, они кого-нибудь пришлют. Спасателей.

Мне нравится его оптимизм, его умение сохранять надежду. Всего этого мне недостает.

Вот только спасать некого. Остается только эвакуация останков и имущества. А в таком случае…

Я внимательно рассматриваю «Аврору», ее темные иллюминаторы, давным-давно остывшие двигатели, предполагаемую роскошь — и ужас — внутри. Одни лишь затраты на постройку составили миллиарды. И это двадцать лет назад.

В голове мелькает мерзкая мыслишка. Штука в том, что наши регламенты основаны на старинных морских законах. В частности и в том, что касается происшествий, что нынче в космосе случаются не столь часто, как в дни испанских галеонов и навигации по звездам.

Но невостребованные остатки кораблекрушения есть невостребованные остатки кораблекрушения.

— Чего ты ждешь? — набрасывается Лурдес на Воллера, чьи руки неподвижно лежат на пульте управления. — Давайте выберемся отсюда и доложим о находке. — Ее передергивает. — Как будто смотришь на братскую могилу!

Так и есть. И все же… Десятка пресловутых золотых смесителей с эмблемой «Авроры» будет более чем достаточно, чтобы открыть собственную транспортную компанию. Если не по реальной рыночной стоимости, то по расценкам черного рынка за всякие экзотические сувениры уж наверняка. А владельцу можно не беспокоиться о безупречном послужном списке и коммуникабельности.

Нога пилота отбивает нервный ритм, но руки не двигаются.

Неужто мы с Воллером в кои-то веки оказались единомышленниками?

Лурдес неуверенно смотрит на меня.

— Кэп?

— Клэр! — в голосе Кейна слышны предостерегающие нотки.

И все же я молчу, и тогда Воллер поворачивается в кресле ко мне, вопросительно склонив голову набок. Выражение моего лица явно отражает его собственные мысли, поскольку вытянутая физиономия пилота медленно растягивается в улыбке.

— О да! — восклицает он, направляя на меня указательный палец. — Разумеется! Вот такое безрассудство мне по душе! Нахрен «Гинзбург»! Вперед, к богатству!

Воллер снова склоняется над пультом и вбивает координаты. ЛИНА моментально ускоряется по направлению к «Авроре», а вовсе не прочь от нее. Из-за резкой смены направления нас слегка встряхивает, но генератор микрогравитации вычисляет новый «низ», и равновесие восстанавливается. К горлу подступает тошнота — не уверена, от рывка или от только что принятого решения.

— Мы понятия не имеем, что там произошло! — начинает Кейн, кое-как развернувшись ко мне в тесноте мостика. — Даже не знаем, безопасно ли…

— Взглянуть не помешает, — отвечаю я, скрещивая руки на груди.

— Не помешает? — недоверчиво переспрашивает механик. — Шутишь?

— Что происходит? Ты что делаешь? — снова накидывается Лурдес на пилота.

— Закон находки, детка! — радостно вопит тот.

Я досадливо морщусь. Закон законом, но надо же и приличия соблюдать.

— Что это значит? — поворачивается девушка ко мне и Кейну. Однако механик вскидывает руки — то ли в знак капитуляции, то ли в досаде — и уходит.

— Мы нашли «Аврору», она брошена, — объясняю я. Или, по крайней мере, без единой живой души на борту, способной предъявить права на корабль. — Это означает…

Меня перебивает Воллер.

— …Что она наша!