P.S. Я тебя ненавижу

Глава 1

Зима

Проклиная убогий Wi-Fi в похоронном доме, я думаю, делает ли меня ужасной сестрой то, что я спряталась в кладовке во время поминок брата, чтобы поработать.

— Ну, ты ведь и не хотел похорон, правда? — шепчу я в сторону полок с чистящими средствами, словно Джош сейчас призраком сидит рядом с бутылками лимонного полироля для полов. — Ты хотел, чтобы мы арендовали прогулочный корабль с алкоголем и колотили пиньяты с твоим лицом.

Мой брат не выносил мрачности. Он был тем, кто всегда шутил. Прирождённый комик, способный даже в самые тёмные моменты выдать такую шутку, что ты захохочешь, пока вокруг рушится мир.

Как сейчас. Если бы только он был здесь.

Но если бы Джош был здесь, не пришлось бы устраивать этот напыщенный траурный ритуал, которого он не хотел.

Если там, за гранью, есть какая-то жизнь, где он парит в невидимом измерении, то сейчас он снова умирает — на этот раз со смеху, наблюдая, как я сижу на наполовину пустой коробке с туалетной бумагой, пытаясь потушить цифровой пожар на работе, в то время как мои колготки так чешутся, что я расчёсываю их до дырки на левой ягодице.

— Пожалуйста, — говорю я ноутбуку, когда мой обновлённый отчёт наконец-то отправляется. Не уверена, кому именно адресованы мои слова — начальнику на другом конце страны или призраку брата. Скорее всего, обоим.

И вот, когда мне уже кажется, что я успешно провернула свою скрытую операцию и могу вернуться в зал, полный скорбящих, дверь кладовки распахивается.

Я пискнула от неожиданности и отпрянула назад, что оказалось ошибкой — моя задница как раз попала на пустую половину коробки. Картонная крышка прогнулась, и я рухнула внутрь, сложившись пополам, ноутбук врезался мне в грудь, а ноги в колготках взметнулись в воздух.

День стал ещё хуже. Я и не думала, что это возможно.

— Чёрт. Мэдди. — Глубокий голос произнёс моё имя с излишней фамильярностью. — Ты в порядке?

Нет. Нет, я совсем не в порядке.

Причин для этого — бесконечный список.

Во главе списка — мой брат, человек, которого я любила больше всего на свете, ушёл всего за три месяца до своего тридцатилетия.

Но прямо сейчас я не в порядке потому, что человек, который спрашивает, как я, — это тот самый мужчина, который когда-то мастерски разбил мне сердце.

Доминик Перри.

Лучший друг Джоша. И человек, встречи с которым я надеялась избегать до конца своих дней.

Но сделать это сложно, когда он шагает ближе, протягивая руки, чтобы помочь мне выбраться из картонной западни.

И, разумеется, выглядит он как чертовски обаятельный герой в сияющих доспехах, приходящий на помощь. Дом был невыносимо красив с того самого момента, как его лицо догнало длинный прямой нос. Чётко очерченная челюсть, тёплые карие глаза, способные заставить довериться даже наивную книжную червячку, и чёрные волосы, которые ложатся в раздражающе идеальную волну над бледным лбом, обрамляя уши, чуть торчащие, но именно настолько, чтобы это выглядело очаровательно.

Сегодня он в чёрном костюме, который сидит на нём безупречно.

Разве похоронные костюмы не должны висеть мешком? По моей теории, горе должно заставлять одежду топорщиться и сползать в самые неподходящие стороны. Это единственное оправдание моему мешковатому, странно облегающему платью, которое я откопала в глубине шкафа.

— Всё прекрасно. Правда. Просто мечта. — Я пытаюсь подняться исключительно на силе собственного позора.

Не выходит. Всё, чего я добиваюсь, — это того, что мои волосы падают мне на лицо, напоминая, что я потратила всё утро, мучая их плойкой и лаком, чтобы добиться хотя бы половины той идеальной волны, которая у Дома выходит сама собой. Но даже если бы я вмазывала в них клей, они всё равно бы к концу дня просто повисли безжизненными прядями.

— Подожди. — Сильные руки подхватывают меня за локти и без труда ставят на ноги.

Когда я, наконец, обретаю равновесие, быстро отшатываюсь в сторону, подальше от его широкой груди и запаха какого-то загадочного парфюма, напоминающего заснеженный кедровый лес, где мужчины в фланелевых рубашках колют дрова просто ради удовольствия.

На таком можно было бы зарабатывать. Продавать туда билеты. Уйти на пенсию в двадцать шесть лет.

Дыша ртом, я осматриваюсь в поисках чёрных туфель, которые сбросила, как только осталась одна, потому что они сжимали мои пальцы так, как и должны делать траурные туфли.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает Дом, его голос звучит низко и хрипло, пробегая по моей коже мурашками.

— Замышляю мировое господство, разумеется. Джош должен был заниматься внешней политикой, но теперь он оставил мне вдвое больше работы. Непростительно с его стороны. Планирую подать жалобу.

Я уже говорила, что у нас в семье с чувством такта туговато?

По большому счёту, забиться в кладовку — в интересах всех присутствующих. Эти незнакомцы хотят увидеть, как я красиво плачу. (Но это вообще физически возможно? Кто может рыдать, чтобы при этом не выглядеть покрасневшей, сопливой развалиной?) Никто не пришёл на этот карнавал депрессии, чтобы слушать мой мрачный сарказм о покойном брате.

Вся эта церемония — исключительно требование моей матери. Сесилия Сандерсон нуждалась в помпезности и соблюдении традиций, чтобы скорбеть по сыну, которого, если честно, не так уж и любила при его жизни. В толпе за дверью есть друзья Джоша, но большинство пришло именно из-за неё — из-за статей, которые она пишет, и постов, которые она тщательно подбирает о «вдохновляющей» годовой борьбе её сына с раком. После его смерти количество её подписчиков утроилось.

И вот, каким-то образом я осталась в кладовке наедине с единственным человеком, которого хочу избегать больше, чем свою помешанную на селфи мать.

— Принято, — Дом отвечает без тени удивления, словно моя фраза — не полнейший бред. Он возвышается надо мной. — Я искал…

— Туалетную бумагу? — перебиваю я. — Отличное место выбрал. Не стесняйся. Говорят, горе часто вызывает диарею. Передам всем, что ты временно недоступен.

Поддразнивать его — лучший способ отвлечься от того, как моё тело реагирует на его близость. Сначала бросает в жар, потом в холод, затем всё немеет и сжимается.

Как будто я подхватила какую-то болезнь. Дом — заразный.

И, конечно, он совершенно невосприимчив ко мне и моим уколам.

— Благодарю, — бесстрастно отвечает он, но голос его становится мягче. — Как ты?

Дом скрещивает руки на груди и пристально смотрит на меня. Я вижу, как он наклоняет голову, чувствую тяжесть его взгляда. В его позе есть что-то требовательное, как будто он ожидает, что я дам ему полный отчёт о своём эмоциональном состоянии.

Доминик Перри привык держать всё под контролем.

А эта крохотная комнатка, которая и так казалась тесной, с его появлением превратилась в его территорию. Пространства не хватает, я уже тянусь к ингалятору. Мне нужно выскользнуть отсюда. Нужно вдохнуть воздух, который не пропитан его присутствием.

— Великолепно. Как последняя выжившая в конце фильма после кровавой бойни.

Чтобы не обращать внимания на нависшего надо мной мужчину, я проверяю ноутбук — не пострадал ли он во время моего падения в коробку с туалетной бумагой. Всё в порядке. Закрываю крышку, убираю ноут в защитный карман сумки и закидываю ремень на плечо, одновременно потянувшись к двери.

Дом движется со мной, следит за каждым моим жестом.

— Знаю, прошло много времени, но я здесь ради тебя. — Его хриплый голос царапает нервы, оставляя меня выжатой, с ледяными пальцами, сжимающими дверную ручку. — Ты можешь поговорить со мной.

«Прошло много времени».

Интересный способ описать ту ночь, что мы провели вместе. И день после неё, когда он…

Не думай об этом.

Если я начну об этом думать, слёзы действительно польются. А если я сегодня заплачу, то только из-за Джоша, а не из-за придурка, который пожалел обо мне.

— Как мило с твоей стороны, но я в порядке. — Я выскакиваю из удушливой кладовки. — У меня есть другие случайные связи, с которыми можно вести глубокие душевные беседы. Ты в конце списка.

Разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь по коридору, к шуму собравшихся, которых мне совсем не хочется видеть. Но даже неловкие разговоры с незнакомцами лучше, чем ещё одна минута в закрытом пространстве, полном дурных воспоминаний.

Если бы кто-то с моей работы услышал, как я сейчас разговариваю с Домом, он бы решил, что меня укусил язвительный зомби. Но мне плевать. Ни в аду, ни в любой другой вселенной я больше никогда не буду уязвима для этого человека.

Маленькая Мэдди когда-то думала иначе.

Когда-то я была готова на всё, лишь бы привлечь хоть каплю внимания Доминика Перри. Он был героем всех моих подростковых грёз. Тем, о ком я мечтала — что однажды он увидит во мне не только младшую сестру своего лучшего друга.

Когда мне исполнилось девятнадцать, мечта сбылась.

Но очень быстро превратилась в кошмар, из-за которого я сбежала на другой конец страны, лишь бы никогда больше не видеть его красивое, безжалостное лицо.

Избегая толпу малознакомых людей, я замедляюсь у стола, заставленного фотографиями Джоша. Их так много. Несколько — с ним и мной. Но большая часть — с друзьями. Джош в красивых местах. Джош в приключениях. Джош в путешествиях. Всегда улыбается.

Всегда уходит.

Этот стол — словно кривое зеркало, отражающее все моменты, когда он уезжал так далеко, что я не видела его годами.

Но и я ведь тоже ушла. Это не только его вина.

Теперь я больше никогда его не увижу.

— Мэдди.

Дом догнал меня, и я ненавижу, как приятно звучит моё имя в его низком голосе.

— Доминик, — передразниваю я его бас, даже не оборачиваясь. Не нужно смотреть, чтобы почувствовать, как он навис надо мной, отбрасывая тень, словно гора. — Я уже сказала, что у меня всё прекрасно. Иди прикидывайся, что заботишься о ком-то другом.

— Я исполнитель завещания Джоша.

Слова доходят до меня не сразу. В основном потому, что я понятия не имею, кто такой исполнитель завещания.

— Что? — Не в силах сдержаться, я злобно смотрю вверх на это, к несчастью, высокое бедствие моей жизни.

— Он назначил меня исполнителем, — повторяет Дом, и это по-прежнему ничего мне не говорит, что только сильнее меня раздражает. — Есть вещи, которые он хотел передать семье… — он жестом указывает на меня, будто я могла забыть, что Джош мне родня, — …и близким друзьям. Раз уж мы все здесь, я забронировал небольшую комнату, чтобы все могли собраться. Я всё раздам.

— Подожди, — огрызаюсь я. — Подожди-подожди-подожди. — Я размахиваю руками, пытаясь заставить его замолчать, прежде чем он скажет ещё что-нибудь, что выведет меня из себя. — Разве этим не должен заниматься, ну, юрист?

Дом смотрит на меня, его лицо ничего не выражает.

— Исполнителем не обязательно должен быть юрист. Назначить можно любого.

В его тоне я улавливаю безмолвный, осуждающий, вопрос. Ты, что, не позаботилась о своих делах на случай собственной смерти, Мэдди?

Нет, не позаботилась. Потому что я нормальный, блин, двадцатишестилетний человек.

— И Джош выбрал… тебя.

Мой брат выбрал Доминика Перри, мистера Ответственного Задрота, для этой важной посмертной должности.

А не меня.

Его сестру.

Ты издеваешься, Джош?

Мы ведь не были отстранёнными родственниками, едва знавшими друг друга. Мы были близки. Мы звонили друг другу каждую неделю, даже если он находился на другом конце света. У нас было столько внутренних шуток, что хватило бы на целую городскую библиотеку.

Когда Джош рассказал мне о своём диагнозе, он плакал, и я плакала, и мы обнимались, лгали друг другу, что он победит этот чёртов рак.

Но когда ему понадобился важный официальный исполнитель, Джош выбрал Дома.

Я бросаю злобный взгляд на фотографии с Джошем, расставленные на столе, и почти вижу, как он смеётся над моей злостью.

— У меня есть кое-что для тебя. От него. — Дом делает шаг назад, произнося эти слова, будто понимает, какую приманку бросает.

Что-то от Джоша. Даже если мой брат оставил это на попечение самого ненавистного мне человека в мире, я должна это получить.

Меня так и подмывает зарычать — Давай сюда! и потянуть руки, но всё же у меня есть хоть капля гордости.

Чуть-чуть.

— Ладно, — огрызаюсь я. — Пойду в твою особую комнату исполнителя.

Дом молча кивает и направляется вперёд. Ну хоть подальше от толпы незнакомцев.

Хотя… раз я иду в комнату с семьёй, это значит…

— Маделин! — Голос матери звучит, едва я переступаю порог. — О, Маделин, вот ты где.

Она быстро подходит ко мне, выглядя так, будто только что сошла с красной дорожки, в чёрном костюме и на каблуках. Лёгким движением подхватывает меня в объятия — почти так, словно делала это всю мою жизнь.

Не делала. Я могу пересчитать, сколько раз Сесилия Сандерсон меня обнимала, и у меня ещё останется несколько свободных пальцев.

— Мам. — Я неуклюже хлопаю её по спине, а потом просто опускаю руки.

Она отпускает меня и проводит ладонями по моим волосам.

— Нам нужно запомнить такие моменты.

Прежде чем я осознаю, что происходит, мама уже прижимает мою голову к своей груди, поднимает телефон и щёлкает камеру. У меня нет даже секунды, чтобы сказать, что это как раз тот день, который я хочу забыть под литрами джина.

Мама так же резко меня отпускает, и я, спотыкаясь, делаю шаг назад. Не то чтобы она заметила — она уже уткнулась в экран, явно готовясь выложить в сеть очередной пост о скорбящей матери и её любимой, выжившей дочери.

Чья-то твёрдая рука осторожно касается моей спины, удерживая меня от падения. Я бросаю взгляд в сторону — Дом. Но прежде чем я успеваю зашипеть на него, он уже отстраняется и проходит мимо, не сказав ни слова.

— Чёрный тебе не идёт, — негромко замечает Сесилия, отвлекая меня.

Не поверите, но это лишь слегка обидно по сравнению с другими комментариями, которые она раздавала мне на протяжении всей жизни.

— Спасибо, мам. Ценю обратную связь.

Я могла бы постараться сказать: Эй, мам, может, не стоит оскорблять свою дочь, которая надела чёрное только для того, чтобы оплакать умершего брата?

Но тогда в ответ получила бы закатывание глаз, за которым последовало бы обвинение в драматизме, а потом — бессмысленный спор, который ничего не изменил бы в её отношении ко мне. Если даже смерть Джоша не заставила Сесилию переосмыслить, как она обращается со своим единственным оставшимся ребёнком, то на что я могу надеяться?

К нам приближается ещё одна женщина, лениво потягивая мартини. Я радуюсь её появлению только потому, что теперь знаю — где-то тут есть бар.

— Привет, тётя Флоренс, — здороваюсь я.

Она мне не тётя. Флоренс — мать Сесилии, моя бабушка, и технически именно она меня растила, хотя воспитанием это назвать сложно. В основном она устанавливала правила, и если ловила меня или Джоша на их нарушении, просто запирала нас снаружи дома, пока мы не выкрикивали через окно достаточно извинений, чтобы заслужить вход обратно.

— Мэделин. Как там Сиэтл?

Флоренс прищуривается, изучая моё лицо.

— Я знаю, что там дожди, но ты вообще бываешь на солнце? Так никогда себе мужчину не найдёшь, выглядишь такой бледной.

Второй удар за день. Третий, если считать момент, когда Дом застал меня копающейся в коробке с бумажными салфетками.

— Знаешь, кажется, у нас иногда всё-таки бывает солнце. Надо бы уточнить. Не хотелось бы, чтобы люди подумали, что это я тут покойник.

Она морщится от моего сравнения.

К счастью, когда я смотрю мимо своих двух кровных родственниц, я замечаю компанию куда более приятных лиц. Ловко обхожу мать и оказываюсь в объятиях женщины, которая, будь у меня выбор, и родила бы меня.

— Мэдди! Ох, Мэдди. Мне так жаль.

Эмилия Перри, мать Дома, крепко меня обнимает. В этом объятии есть всё тепло и забота, которых так не хватало в материнском.

— Даже не знаю, что сказать.

Она держит меня близко, её руки тёплые, тело мягкое, длинные чёрные волосы пахнут ванилью.

— Всё в порядке.

Обычно я не люблю объятий, но с Эмилией не хочется отстраняться. Я чувствую, как за грудиной нарастает напряжение, но слёз по-прежнему нет.

Что со мной не так? Почему я не плачу?

Прошла уже неделя с тех пор, как врачи объявили Джоша мёртвым, но я ни разу не пролила ни слезинки.

Может, я такая же холодная, как моя мать и бабушка. Всегда думала, что я другая. Что смогла вырваться из их шаблона.

Но, возможно, я просто обманывала себя.

— О господи, посмотри на меня.

Эмилия отпускает меня и вынимает из кармана платок, промакивая мокрые щеки.

— Мистер Перри хотел прийти, но его срочно вызвали на операцию. Он передаёт тебе свою любовь.

Натаниэль Перри работает нейрохирургом в местной больнице, а Эмилия занимается благотворительными проектами в сфере зелёной энергетики. Или, по крайней мере, так было в последний раз, когда мы общались.

— Если тебе что-то нужно, просто скажи. Джош был нашей семьёй. Ты — наша семья.

Я семья?

В груди что-то сжимается, и я неосознанно потираю грудину.

— Спасибо, — тихо говорю я.

— Ты как семья, — уточняет жизнерадостный голос, и я поднимаю взгляд, встречаясь с парой игривых карих глаз в лице, похожем на… но не совсем таком же, как у человека, которого я ненавижу.

— Так что имей в виду, что родственных связей у нас нет. То есть, ну… если вдруг захочешь встречаться со мной, ничего странного в этом не будет, — с широкой, обворожительной улыбкой говорит он.

Адам Перри.

Рядом с ним его не менее симпатичный брат-близнец, Картер.

Младшие братья Дома, которых я помню ещё тощими тринадцатилетними пацанами, теперь возвышаются надо мной и матерью, выглядя так, будто только что сошли с олимпийской сборной по плаванию и вполне могли бы составить конкуренцию Майклу Фелпсу.

— В последний раз, когда я тебя видела, ты ещё не умел водить, — напоминаю ему.

— Ага, но теперь я уже взрослый. Могу отвезти тебя куда угодно. — Он многозначительно поднимает брови, и Картер фыркает.

— Ты сейчас клеишь меня на похоронах моего брата?

Флиртующая улыбка Адама мгновенно исчезает.

— Чёрт. Прости. Это было некстати.

— Нет, всё нормально. — Я протягиваю руку и хлопаю его по груди. За последние семь лет он явно накачался. — Ты отлично справлялся. Продолжай.

Его лицо тут же озаряется, как в тот раз, когда я отдала ему все свои батончики Кит-Кат после Хэллоуина.

— Правда? Окей. Помнишь тот фиолетовый бикини, в котором ты была…

— Нет.

Это одно слово, произнесённое низким, безапелляционным голосом, моментально обрывает комплимент Адама.

Я почти забыла, что Дом в комнате. Ладно… вру. Но пока он молчит, мне легче делать вид.

Адам надувает губы, глядя поверх моего плеча.

— Что? Я просто хотел сделать Мэдди комплимент.

— Только не так, — рычит Дом за моей спиной, и я с трудом сдерживаю дрожь, ненавидя, как каждая клеточка моего тела жаждет обернуться и увидеть выражение его лица.

Но я не отвожу взгляд от Адама.

— Я хочу услышать комплимент, — говорю я. Было бы неплохо получить хоть какой-то заряд уверенности после того, как мама и бабушка устроили мне полный разбор.

Адам снова улыбается, нацепляя на лицо ангельски невинное выражение.

— Спасибо, Мэдди. Я всего лишь хотел сказать, что тот фиолетовый бикини… — он делает паузу, ожидая, что старший брат его снова оборвёт. Дом молчит, так что Адам продолжает, заговорив быстрее: — …делал твою грудь просто потрясающей и сыграл главную роль в моих подростковых фантазиях.

— Адам! — миссис Перри ахает, Картер давится кашлем, а Дом издаёт злобный рык, появляясь у меня слева и устремляясь к брату.

Но я успеваю первой.

Бросаюсь Адаму на шею, и этот здоровяк с лёгкостью поднимает меня в медвежьих объятиях.

— Спасибо, — шепчу ему на ухо. — Мне это было нужно.

— В любое время. — Он понижает голос до моего уровня. — Если тебе надо расслабиться, приходи ко мне. У меня есть немного травы. Качественная штука. Только лучшее для Мэдди Сандерсон.

Когда он ставит меня на землю, я делаю то, чего совсем не ожидала сегодня.

Я смеюсь.

Мысль о том, что Дом всю жизнь пытался держать своих братьев в узде — и всё равно один из них умудрился протащить косяк на похороны, приносит мне ни с чем не сравнимое удовлетворение.

— Ну ты и мастер ухаживаний, — усмехаюсь я. — Спасибо за щедрое предложение.

Дом хмурится, переводя взгляд между нами, не зная, что именно его младший брат только что прошептал мне на ухо.

Ну что ж, повезло ему, что у него хотя бы есть живой брат, на которого можно злиться. Эта мысль напоминает мне о моей собственной потере, о моей злости. О причине, по которой я позволила Дому утащить меня в эту комнату.

— Ты что-то говорил про исполнение, — напоминаю я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало обвинение.

Дом ещё мгновение колеблется, а потом подходит к столу и берёт в руки пухлую папку на завязках.

— В завещании Джоша сказано, что в этой папке есть письма для каждого, кто находится в этой комнате.

Письмо. У меня вспотели ладони, сердце колотится, и я снова представляю, как мой брат появляется передо мной, готовый поговорить со мной после смерти. Это всё, чего я хочу. Ещё немного времени с ним.

Дом начинает вытаскивать конверты один за другим, зачитывая имена.

— Сесилия Сандерсон. Флоренс Сандерсон. Мама… кажется, это для тебя и папы. Картер. Адам.

Я, я, я. Скажи моё имя. Дай мне письмо!

— Розалин.

Я вздрагиваю и резко поворачиваю голову, успевая увидеть, как она выходит вперёд и принимает частичку моего брата. С её бронзовыми кудрями, убранными в высокий пучок, я отчётливо вижу слёзы, стекающие по щекам. Вот кто умеет красиво плакать. Даже в горе Розалин выглядит восхитительно.

Я не заметила, когда она вошла, но должна была догадаться.

Конечно, жена Дома здесь.

Доминик и Розалин Перри. Идеальная пара. Два лучших друга Джоша.

В другое время я бы снова загнала себя в болезненный водоворот сравнений с женщиной, которую Дом выбрал вместо меня. Но сегодня есть кое-что поважнее.

Моё письмо.

Дай мне моё письмо.

— Осталось только одно, — пробормотал Дом, и я не сдержала злорадную ухмылку.

Мистер Ответственный Засранец получил право зачитывать завещание, но не удостоился персональной записки.

Ну что, кто теперь любимчик Джоша, а?

Я прикусываю губу, чтобы не выпалить эту язвительную реплику вслух, не желая показывать семейству Перри свою внутреннюю злобную зомби-версию.

Дом вытаскивает самое толстое письмо из всех — один из тех длинных юридических конвертов, которые дополнительно закрываются металлической застёжкой.

— Давай сюда. — Я тянусь за ним, обезумев от жажды получить хоть частичку Джоша.

— Оно не твоё.

Дом уставился на последний конверт, нахмурив густые брови.

— Что?

Мой голос разрезает воздух, острый и ледяной, как сосулька, брошенная словно кинжал. В комнате воцаряется тишина. Все замирают, держа в руках свои конверты, ещё не вскрытые.

Я не могла ослышаться.

Нет. Нет-нет-нет.

Джош любил игры, но не жестокие. Он бы не оставил прощальные слова для всех, кроме меня.

Дом смотрит на меня, его глаза расширяются от неожиданности — редкое выражение на его всегда невозмутимом лице.

Что могло выбить из равновесия мистера Ответственного Засранца?

— Оно наше, — говорит он.

Дом поворачивает конверт так, чтобы я могла увидеть до боли знакомый почерк.

Джош писал эти письма сам.

Но теперь, когда я осознаю, что выведено на бумаге жирным маркером, это больше похоже на сценарий хоррора.

Мэдди и Дом