P.S. Я тебя ненавижу

Глава 25

Дом выигрывает.

Он несёт меня через этот грёбаный снег. Поёт. Всего последние пятьсот метов, но всё же.

— Чёрт, — бормочу я, когда он наконец опускает меня на землю у края парковки. Теперь, когда его тёплое тело больше не прижимается ко мне, меня пробирает дрожь, зубы начинают стучать. — Я так хотела эту куртку.

Дом ухмыляется, его грудь сотрясает тихий смех. Он хватает меня за руку и ведёт по гравию к нашей машине — единственной оставшейся на стоянке.

— Может, дам тебе её поносить, — усмехается он, открывая для меня дверь. И я снова замечаю, что не напрягаюсь от его заботливого жеста.

Потому что мы друзья. Я просто хороший друг, как и хотел Джош.

Я могла бы догадаться, что даже снегопад не сможет заставить Дома потерять контроль над машиной. Пока мы выезжаем с парковки, хлопья становятся всё больше, но он лишь включает полный привод и уверенно ведёт нас сквозь бурю.

В Северную Дакоту сегодня мы не поедем. Решаем испытать удачу и заселиться в тот мотель, который я забронировала вчера. Пока я ввожу адрес в его телефон, на экране всплывает входящее сообщение.

— У тебя сообщение от Адама.

— Прочитай. — Дом не отрывает взгляда от дороги, которая стремительно превращается в белую пустыню.

Я с преувеличенной серьёзностью прочищаю горло, пытаясь подражать младшему брату Дома.

— Адам: Мне нужен совет по поводу одной возможности.

Сообщение детализирует предложение — известный мастер по изготовлению авторской мебели предложил Адаму оплачиваемую работу в своей мастерской после выпуска. Но он сомневается, стоит ли отказываться от плавания, ведь план всегда был — Олимпиада.

Я видела работы Адама в соцсетях, когда он выкладывал фото и видео. Но даже не догадывалась, что для него это не просто хобби. В груди скребётся вина. Надо было держать связь. Теперь Адам и Картер — почти чужие. Между нами столько всего нужно восстановить, столько я упустила, пока пряталась на другом конце страны.

— Что ответить? — спрашиваю я.

Дом опирается левым локтем о дверцу, задумчиво прикусывает нижнюю губу. И моё предательское тело тут же отзывается лёгким жаром.

— Напиши, что я наберу его завтра, обсудим.

— Поняла, — начинаю печатать. — Сколько эмодзи вставить?

— Ноль.

— Значит, три. Лицо с поднятой бровью — чтобы он понял, что ты серьёзно обдумываешь его вопрос. Улыбка с сердечками — чтобы он знал, что ты ценишь, что он обратился именно к тебе. А третье какое?

— Мэдди… — В его голосе звучит предупреждение.

— Я зацелованный смайлик обожаю…

— Я торможу.

— Ладно-ладно! Без эмодзи. Но не вини меня, если твоя сухая фраза покажется ему отпиской.

Пока я дразнила его, сообщение уже ушло. Адам тут же прислал лайк. Я возвращаю телефон на крепление, чтобы Дом не потерял маршрут, и надеюсь, что мы доберёмся до мотеля, пока снег не усилился.

Проходит несколько километров, прежде чем я задаю вопрос, который всё это время крутился у меня в голове.

— Как думаешь, почему он написал тебе, а не родителям? Про эту стажировку?

Мистер Перри хоть и загружен работой, но явно любит детей и всегда находит для них время. А Эмилия — одна из самых добрых женщин, которых я знаю. Она бы обрадовалась, услышав о предложении Адама.

Я никогда не звонила Сесилии, потому что ей никогда не было до меня дела. Я всегда звонила Джошу. Или справлялась сама. Похоже, теперь у меня остался только второй вариант.

Дом наклоняет голову, с хрустом разминая шею.

— Мама с папой поддержат любое его решение. Но они всегда придерживались подхода, что мы должны сами разбираться в своих проблемах. Особенно теперь, когда близнецы уже взрослые. — Он морщится. — В теории это может звучать как хорошая родительская тактика. Дать детям шанс попробовать, ошибиться, научиться и отвечать за свои поступки.

— Ты не согласен?

Дом чешет затылок.

— В какой-то степени. Но иногда мне не хватало совета. От кого-то, кто прожил жизнь чуть дольше меня. От кого-то, кому я доверял.

— И ты пытаешься быть этим человеком для Адама и Картера?

— Когда они позволяют.

Не в первый раз я думаю об их семейной динамике. Родители Перри всегда были жизнерадостными, лёгкими на подъём, всегда готовы поддержать и подбодрить. Они были добрыми и любящими.

Но мистер Перри проводил огромное количество времени в больнице, а благотворительная организация Эмилии отнимала куда больше сорока часов в неделю. Дом был тем, кто нёс ответственность за младших, беря на себя роль родителя.

— Они на тебя равняются, — говорю я.

Дом фыркает с тихим смешком.

— Может быть. Это не значит, что они меня слушаются.

— Конечно, слушаются. — Я продолжаю, даже когда он бросает на меня скептический взгляд. — Ладно, может, не на сто процентов. Но тебя они слушают больше, чем кого-либо ещё.

— Не больше, чем тебя.

Я открываю рот, собираясь возразить, но вместо этого вырывается лишь:

— Что?

Дом не отрывает взгляда от заснеженной дороги.

— Ты для них авторитет. Ты — укротитель близнецов Перри. — Его губы трогает лёгкая ухмылка, но тут же исчезает, когда пальцы сильнее сжимают руль. — Случившееся тогда… У меня не было шанса тебя поблагодарить. За всё, что ты для нас сделала. Тем летом.

То лето.

Лето после моего первого года в колледже, когда я впервые за месяцы увидела Дома. Он всегда был ответственным, но в те первые дни казалось, что он вот-вот взорвётся от подавленного беспокойства.

Авария его матери почти уничтожила его.

Я всегда думала об этом как о лете, когда Дом от меня отказался. Но это было и лето, когда чей-то запрещённый левый поворот врезался в бок Приус миссис Перри, отправив её в больницу. Ту самую, где работал её муж.

Каково это было для Натаниэля — узнать, что его жена внизу, в отделении неотложной помощи, изломанная, избитая, истекающая кровью?

Я никогда не говорила об этом с его отцом — мы не были настолько близки. Но знаю, что он, возможно, впервые в жизни взял отпуск. Эмилия неделями оставалась прикованной к постели, нуждаясь в помощи во всём. Потом — реабилитация. Дом должен был начать стажировку на полный день, но Джош говорил, что мистер Перри хотел, чтобы он отказался от неё и заботился о братьях, пока он сам снова выйдет на работу.

Да, я помогала, но, если честно, это было эгоистично. Я хотела сбежать от бабушки и проводить больше времени с Перри. Хотела, насколько возможно, притворяться, что их семья — моя.

— Всё лето я провела у бассейна, — пожимаю плечами. — Никаких мучений.

— Просто твое присутствие облегчало всё, — говорит он, постукивая пальцами по рулю в каком-то случайном ритме. — Адам был по уши влюблён в тебя.

Я фыркаю.

— Тебе нравилось, что твой младший брат на меня пускал слюни? На похоронах ты не выглядел таким довольным.

Дом смотрит вперёд, но я замечаю, как уголок его губ едва заметно дёргается, будто он сдерживает улыбку.

— Знаешь… — начинаю я задумчиво. — Может, мне стоило отправиться в это путешествие с Адамом. Раз уж я так повлияла на его жизнь.

— Не выйдет, — бурчит Дом без особого убеждения. Он протягивает руку и накрывает мою ладонь своей, сплетая наши пальцы.

Я застываю, переваривая это неожиданно непринуждённое прикосновение.

Друзья так делают? Держатся за руки?

Даже если да, вряд ли тепло его ладони должно вызывать у меня такой странный, тянущий трепет.

Но мне удаётся дышать ровно. Без запинок и резких вдохов, которые могли бы его насторожить.

Он и на экскурсии к светлячкам пытался взять меня за руку. Может, у Дома просто привычка хвататься за вещи.

— Вернёмся к теме, почему, по-твоему, влюблённость Адама была полезной, — продолжаю я, откладывая размышления о дружеских прикосновениях на потом.

Дом тяжело вздыхает, но сдаётся.

— Он делал всё, что ты говорила. Если мама, папа или я просили его вынести мусор, это были пятнадцать минут нытья и в итоге кое-как сделанная работа. — Его взгляд скользит по мне, прежде чем снова вернуться на дорогу. — Но стоило тебе сказать: «Адам, хватит лениться, вынеси мусор» он тут же несся исполнять приказ. Всё в рекордные сроки, без возражений. И сразу возвращался, спрашивая, что ещё можно сделать.

Теперь, когда он это озвучил, я вспоминаю, как Эмилия и Дом часто просили меня передавать Адаму простые просьбы. Тогда мне было всё равно, чем помочь. Даже если просто быть курьером. Но, похоже, я невольно стала буфером между ним и подростковым бунтом. Мысль об этом вызывает у меня новый приступ сдерживаемого смеха.

— Ты знала, что у Картера дислексия?

Эта неожиданная фраза выбивает меня из шутливого настроя.

— Я… Нет. Не знала.

Ещё одна деталь, которую я бы заметила, если бы не исчезла из их жизни.

Половина улыбки Дома, которую я могу видеть, кажется болезненной.

— Мы тоже долго не знали. Видели, что он умный, но в школе у него всё валилось из рук. Мама всегда тяжело вздыхала, когда приходили оценки. Папа раздражался. Он, конечно, был за самостоятельность, но злился, когда мы не могли справиться. А Картер… он просто не понимал, в чём дело. И закрывался. — Дом проводит большим пальцем по моим костяшкам. — Думаю, именно поэтому Адам начал косячить. Чтобы отвлечь внимание от брата. Да, у него тоже были плохие оценки. Но он не был тем, кто залил всю раздевалку пеной для ванн.

— Что случилось? — Я чувствую себя ужасно, не зная всего этого. Всё, что я знаю, — Картер был на выпускном фото вместе с Адамом. Значит, что-то изменилось.

— Вся раздевалка взорвалась от пены после домашнего матча по футболу.

— Нет, не это. Хотя звучит потрясающе, и я хочу к этому вернуться позже. — Адам, ты гениальный засранец. — Что случилось с Картером?

Дом сжимает мою руку — тёплое, ободряющее давление.

— Помнишь те графические новеллы, которые ты постоянно брала для него в библиотеке?

Я киваю. Иногда Картер прятался под моим зонтом, листая их, потому что, в отличие от Адама, не мог весь день выдерживать социальную активность.

— Он продолжал их читать. Даже после того, как ты… — Дом прочищает горло. — После того, как тебя не стало рядом. Он читал их постоянно. Начал тайком носить с собой в школу, читать на уроках. Один из учителей заметил, что у него они всегда с собой, и спросил, почему ему так нравятся. Картер сказал, что благодаря картинкам он может следить за сюжетом, даже если слова не имеют для него смысла.

Голос Дома становится хриплым.

— И тогда он понял. Четырнадцать лет, и никто до этого не догадался. Вот тебе и государственное образование. Он едва мог читать, но его просто проталкивали дальше, прямо в старшую школу. Хотя это и показывает, насколько он сообразительный, да? Что как-то ухитрялся скрывать, насколько ему тяжело.

У меня сжимается сердце за того тихого подростка, которого я знала.

— Но сейчас у него всё хорошо?

— Когда мама с папой узнали, они поговорили со школой, нашли ему хорошего репетитора. Теперь он хочет быть писателем. Ты знала? Хочет рассказывать истории. Учится на писательском, с дополнительным курсом по дизайну. — Дом нежно проводит пальцем по моей руке. — Очередной способ, которым ты помогла тем летом. Близнецы боготворили тебя. Мама обожала. Папа пытался дать тебе денег, лишь бы ты оставалась подольше. А я…

В салоне машины повисает тишина. Я стараюсь не дать раздражению просочиться в голос, когда наконец разрываю её.

— Ты был благодарен за мою помощь, — заканчиваю я за него.

Его хватка крепчает.

— Не совсем.

— Тогда что?

Дом сжимает челюсть, затем расслабляет её.

— Когда ты помогала мне, я мог дышать. А когда мог дышать, я видел тебя.

У меня перехватывает дыхание, как если бы мы только что перевалили вершину американских горок.

Но на самом деле мы замедляемся, сворачивая на парковку мотеля. Весь этот сумасшедший вихрь — только в том, что я чувствую рядом с этим человеком, которого, возможно, я никогда по-настоящему и не знала.

— А сейчас ты меня видишь? — шепчу я, в голосе больше уязвимости, чем я когда-либо позволяла себе рядом с Домиником Перри.

Его ответ не заставляет себя ждать.

— Ты — всё, что я вижу.