P.S. Я тебя ненавижу

Глава 16

Я стараюсь свести общение с Сесилией Сандерсон к минимуму.

Это та же политика, которой она придерживалась в отношении меня всё детство, так что можно сказать, что я просто у неё научилась. Она продолжала в том же духе вплоть до недавнего времени. Но за последнюю неделю я получила пять пропущенных звонков от своей матери.

Когда телефон снова звонит в конце рабочего дня, я знаю, что должна просто проигнорировать его. Я уже давно усвоила этот урок. Но что-то заставляет меня спрятаться в одном из одиночных туалетов и провести пальцем по экрану, принимая вызов. Я пытаюсь убедить себя, что отвечаю только потому, что завтра мой день рождения, и, возможно, это просто звонок с поздравлением. Но я сомневаюсь, что Сесилия вообще помнит дату моего рождения, даже несмотря на то, что лично в этом участвовала. Она никогда не считала нужным отмечать этот день раньше, так с чего бы вдруг начать сейчас? Нет.

Я беру трубку, потому что боюсь. Внутри меня свербит тревога — вдруг у неё есть важная информация, которую я потом пожалею, что пропустила. Это остаточный эффект от того дня, когда мне позвонил Джош и спросил, можно ли ему приехать в гости. Обычно он не звонил. Просто присылал сообщение с деталями поездки, а я ждала, предвкушая его появление у моей двери.

Когда мы всё же созванивались, это никогда не были просто голосовые звонки. Всегда видеосвязь. Поэтому в тот раз, когда он позвонил, это было странно. Но я не придала этому значения, пока Джош не появился на пороге с тревожным блеском в глазах. А на следующее утро, после нескольких часов притворства перед моими друзьями, он сел на мой диван и начал плакать.

Мой брат никогда не стеснялся своих эмоций. Но обычно это были радость и азарт, раздражение и смех. Я видела, как у него наворачивались слёзы на фильмах или видео с милыми животными. Но я никогда не видела, чтобы он вот так рыдал, с таким отчаянием на лице.

Это был день, когда он сказал мне о своём диагнозе. Так странно — у него по щекам текли слёзы, в глазах застыл страх, и всё же он пытался шутить, чтобы заставить меня смеяться. Думаю, он надеялся, что если я буду смеяться, то всё это не будет таким уж серьёзным. Так что я шутила в ответ.

И теперь я ненавижу телефонные звонки. Но всё равно не могу не отвечать.

— Сесилия.

На похоронах я назвала её «мама», но это слово звучало неправильно. Она не сделала ничего, чтобы заслужить этот титул.

Джош был тем, кто заботился обо мне.

Миссис Перри была той, кто хоть немного показала мне, что значит материнская любовь. Пусть и маленькими, крохотными дозами. Но их хватило, чтобы я не сломалась.

— Дорогая, — приветствует меня Сесилия. — Мы так давно не общались. Ты сбежала с похорон, и я так и не успела представить тебя своим друзьям.

Меня передёргивает. Каким бы ни были обстоятельства моего ухода с похорон, теперь я только рада, что сделала это. Мысль о том, что мне пришлось бы лично разговаривать хоть с кем-то из её окружения, вызывает желание содрать кожу с себя клетка за клеткой.

— Ну, ничего. Познакомимся на следующих похоронах твоего ребёнка.

— Разумеется, — легко соглашается она.

И я не знаю, то ли рассмеяться, то ли просто бросить трубку. Пока я раздумываю, она продолжает:

— Я хотела поговорить с тобой о кое-чём.

— Это срочно?

Потому что это единственная причина, по которой я вообще ответила.

Хотя сейчас мне даже трудно представить, какое такое срочное дело она могла бы сообщить мне, чтобы мне это было не всё равно.

— Это очень тревожно, дорогая.

Если бы она стояла передо мной, я уверена, что увидела бы на её губах наигранно-печальную гримасу.

— Эмилия сказала мне, что ты делаешь нечто совершенно невероятное для своего брата. Почему ты мне не рассказала? Это звучит, как что-то из фильма. Думаю, миру нужно знать об этом. Они должны увидеть, как далеко его семья готова зайти, чтобы он нашёл покой.

Чёрт.

Я бы предпочла, чтобы моя мать ничего не знала о прахе Джоша и его письмах. И мне совсем не нравится, в какую сторону она ведёт этот разговор. В просьбе Джоша не было ни слова о том, чтобы об этом знал кто-то ещё. Да, он делал снимки, которые были известны во всём мире. Но если бы он мог фотографировать, получать деньги и при этом его работы видели бы только близкие, думаю, его бы это вполне устроило.

Мы с Джошем не такие, как наша мать. Мы не гоняемся за славой.

Я молчу.

Главным образом для того, чтобы не сказать чего-то, что раздует этот разговор в полноценную ссору. Сегодня был долгий день в офисе, полон цифр и постоянных отвлекающих вопросов от коллег. Я слишком устала и вымотана, чтобы спорить с Сесилией.

— Ну? — настаивает она, когда я продолжаю хранить молчание.

— Ты хочешь, чтобы я рассказала тебе что?

В отражении зеркала я вижу тёмные круги под глазами, которые буквально умоляют меня пойти домой и лечь спать.

— Тут не о чем рассказывать. Я просто выполняю просьбу Джоша. — Я делаю паузу. — Если бы он хотел, чтобы ты сделала что-то для него, он бы написал об этом в письме, которое оставил тебе.

Она раздражённо выдыхает. И я изо всех сил стараюсь не спросить, что он ей написал. В его письме к нашей матери могло быть что угодно. Прощение. Или приговор.

Несмотря на его любящее сердце, я подозреваю второе.

У него не было времени на людей, которые даже не пытались быть порядочными. Возьмём хотя бы нашего отца. Этот человек ушёл вскоре после моего рождения и больше никогда не выходил на связь. Говорят, он отправлял алименты — хотя, если спросить Сесилию или Флоренс, их было катастрофически мало — и на этом всё. Но когда мне было тринадцать, я убедила себя, что его что-то удерживало. Что Флоренс ошибалась, говоря, будто это из-за меня он ушёл. Что отец всегда хотел быть рядом, но по какой-то причине не мог. Может, его оттолкнул равнодушный характер нашей матери, а может, она просто не давала нам с ним видеться. Может, он так стыдился того, что бросил нас, что не верил в возможность прощения. Но я могла простить. Тринадцатилетняя Мэдди была готова на всё, лишь бы у неё был хоть один родитель, который её любит.

Я умоляла Джоша помочь мне его найти. Просто номер телефона. Просто чтобы позвонить и сказать, что если он хочет вернуться в мою жизнь, я его жду.

Сначала Джош пытался меня отговорить. Он не сказал категоричное «нет» — жесткие отказы были не в его стиле. Но он делал всё, чтобы мягко переубедить меня. Спрашивал, что именно я жду от отца, и обещал, что сделает для меня всё, что делает настоящий папа, если я только отпущу мечту о человеке, который дал мне половину моей ДНК.

Но я не отступала, и в конце концов Джош сдался.

После небольшого расследования в интернете он нашёл номер телефона и адрес. В мой четырнадцатый день рождения, почти ровно тринадцать лет назад, я ему позвонила. Мы сидели на передних сиденьях машины Джоша — мой брат за рулём, нервно постукивая пальцами по рулю, а я сжимала его телефон, потому что у меня тогда не было своего. Мы не собирались никуда ехать, просто хотели, чтобы Флоренс и Сесилия нам не мешали.

Хотя если бы отец вдруг пригласил нас в гости, я была готова умолять Джоша отвезти меня в Нью-Джерси, где, по его словам, жил наш отец.

Когда соединение установилось, я услышала голос, отдалённо напоминающий голос брата, только чуть ниже.

И было так странно услышать этот почти-Джоша голос, говорящий мне, что он не хочет меня видеть. Что он оставил нас с Сесилией не просто так. Что у него теперь другая жизнь. Что мы с самого начала не были ему близки.

Но ещё более неожиданным стало то, как мой добрый, весёлый брат вырвал телефон у меня из рук и зарычал в трубку, что этот человек — гнилой ублюдок, который не заслуживает знать меня и никогда не поймёт, какую замечательную дочь он потерял.

Джош сбросил вызов, завёл машину и отвёз меня в мою любимую лавку с итальянским мороженным. Я заставила себя доесть чашку клубничного, чтобы брат не догадался, что моё сердце разлетелось на куски.

Но он знал. Джош всегда знал.

Он заехал в супермаркет, купил огромную упаковку дешёвой туалетной бумаги, а потом отвёз нас в Нью-Джерси, где мы остаток моего дня рождения провели, закидывая дом нашего отца рулонами бумаги. А когда мы отошли на шаг, любуясь своей работой, Джош обнял меня, крепко прижимая к себе.

— Я знаю, весь мир твердит, что нам нужны мама и папа. Но это неправда, Сорока. Мы нужны друг другу. У тебя есть я. Всегда.

Эти слова держали меня долгие годы.

Но это была ложь. Потому что «всегда» — не всегда, правда?

— Думаю, твоему брату бы понравилось, что мы делаем это вместе, — голос матери выдёргивает меня из боли воспоминаний обратно в мою мучительную реальность, в которой осталась только она, а Джоша больше нет. — Куда дальше? Когда ты едешь? Я могу встретиться с тобой где угодно, в любое время.

Чёрта с два.

Я должна была предвидеть этот звонок. Должна была подготовиться. Конечно, мать ищет новый повод для контента. Ей же нужно о чём-то писать в блог и выкладывать посты.

Её источник дохода умер.

Но вот это? Развезти прах её сына по всей Америке? Это просто идеальная история, чтобы на ней нажиться. Сколько можно сделать постановочных фотографий на фоне живописных пейзажей, чтобы выглядеть «скорбящей матерью». Даже если она напишет по одной статье на штат, это уже восемь материалов. Размещай по одной в месяц — и почти на год контент готов. Да она растянет это на ещё больший срок, я даже не сомневаюсь. Её возможности безграничны. Не удивлюсь, если она решит добавить в маршрут ещё несколько штатов просто ради драматичности.

Кому вообще есть дело до того, чего хотел Джош?

Мой взгляд падает на запястье.

С любовью, Джош

Я сделала это. Делаю. Именно поэтому это теперь моя работа.

Ну, не только моя.

— У меня уже есть человек, с кем я это делаю.

Не знаю, как мне удалось выговорить это с такой напряжённой челюстью, но слова всё-таки сорвались с губ. Я сказала что-то относительно зрелое, хотя всё, чего мне хотелось, — заорать, как баньши, и отправить мать к чёрту прямиком в солнце.

— Я знаю, дорогая. Ты делаешь это с Домом. Его мать мне сказала. Ты можешь представить, что я почувствовала, когда узнала обо всём этом от Эмилии? Что она мне рассказала, что делают с моим сыном?

Она издаёт театральный вздох, который, вероятно, должен звучать разочарованно.

— Я понимаю, что Дом — привлекательный мужчина. И что он был другом Джоша. Но я его кровь, Мэделин. Это то, чем должна заниматься я.

Она делает паузу, а потом добавляет, словно между прочим:

— Ну, конечно, вместе с тобой.

Мне хочется что-нибудь проткнуть. Но в этой чёртовой ванной ничего подходящего для этого нет. Всё, что мне остаётся, — это схватить бумажное полотенце из диспенсера и сжать его в руках.

Ни капли не помогло.

— Ты не поедешь в эти поездки. Джош тебя об этом не просил, а значит, ты не поедешь.

Я произношу это ровным, почти механическим голосом, пытаясь скопировать тон Дома, когда я довожу его до бешенства. Иногда мне кажется, что единственный способ разговаривать с матерью — это представлять себя Домиником Перри. Не то чтобы это на неё хоть как-то действовало. Но хотя бы не даёт мне перейти на крик, истерику и драку.

— Думаю, Джош хотел бы именно этого, — повторяет она.

Думаю, любой случайный прохожий на улице лучше бы понял, чего хотел Джош, чем она.

И самоуверенность, с которой Сесилия считает себя более достойной исполнить последние желания Джоша, чем Дом, просто ошеломляет. Дом был с ним каждый день. Он, наверное, знал все грязные секреты Джоша. Может, даже больше, чем я. Как бы ни было больно это признавать, Дом — человек, который, возможно, любил Джоша почти так же сильно, как я. Каждый раз, когда я приезжала в больницу, я либо сталкивалась там с Домом, либо появлялась Розалин, а это значило, что её муж где-то рядом.

Бывший, напоминаю себе.

Дом был рядом. И, как бы ни раздражало его присутствие в этих поездках, он даёт мне возможность горевать так, как я могу: через язвительные шутки, сарказм и правду, а потом — через молчание, судорожное дыхание и тяжёлые паузы.

Моя мать никогда бы не дала мне места для всех этих сложных эмоций, связанных с тем, что я развеиваю прах брата. Её присутствие разрушило бы во мне что-то важное.

Но с Домом это не так.

Я думала, будет. Думала, что ещё одно мгновение в его компании добьёт меня.

Но — и я никогда не смогу признаться в этом вслух — иметь его рядом в каждой из этих поездок… помогает.

Я делаю глубокий вдох через нос, чувствуя, как стресс от этого разговора стягивает грудь.

Потом смотрю на своё запястье, на почерк Джоша.

Любовь, которую он оставил нам.

Только нам.

— Нет, Сесилия. Я делаю это с Домом. Он единственный, кто мне нужен рядом.

Я только что сказала, что он мне нужен?

— Мэделин, подумай, — голос матери напряжённый, срывающийся на гнев, который она пытается подавить. Кажется, я не единственная, кого последнее время всё бесит. — Подумай, скольким людям эта история могла бы помочь. Мои статьи помогают людям. Люди должны знать о Джоше.

— Люди, которым он действительно важен, и так о нём знают, — рявкаю я, бросая подражание Дому. — И, очевидно, ты к ним не относишься. Я блокирую твой номер. Я больше не могу это терпеть. Возвращайся к своей привычной жизни, в которой у тебя нет дочери. Потому что, насколько это касается меня, у тебя её действительно нет.

Я сбрасываю звонок и закидываю телефон в сумку. Потом опускаюсь на корточки прямо на холодный кафель общественного туалета, обхватываю колени руками, утыкаюсь в них лбом и жду, когда придут слёзы.

Но они не приходят.

С днём рождения, блядь.