P.S. Я тебя ненавижу

Глава 14

Больше нет.

Слова эхом прокатываются сквозь меня, гулким звоном отдаваясь где-то внутри, грозя разорвать на части.

Он ещё не ушёл. Часть его лежит у меня в сумке. А ещё есть письма в сейфе у Дома.

Джош всё ещё здесь.

Просто… не так, как прежде.

— Он умер в январе, — отвечает Дом. В его голосе нет ни намёка на ту боль и ярость, с которыми я пытаюсь справиться. Он спокоен, как всегда. — Вы его знали?

Мужчина за стойкой выпрямляется, и женщина тут же оказывается рядом, прижимаясь к нему, а он обнимает её за плечи. Они стоят, единое целое, говоря с нами.

— Мы встретили его в Орегоне, — отвечает мужчина. — Я сделал предложение у водопада Малтнома, а Джош как раз оказался там. Он сделал этот снимок. — Реджи кивает в сторону стены, где в рамке висит фотография целующейся пары, окружённой сверкающим водяным туманом. — Снимок получился идеальным. Он предложил отправить его нам бесплатно. А я сказал, что если он когда-нибудь будет в наших краях, я сделаю ему тату — в знак благодарности. Мы поддерживали связь, но… — Реджи замолкает, взгляд его становится расфокусированным. Все мы знаем, что именно ему трудно озвучить.

Джош так и не смог сюда приехать, чтобы воспользоваться своим подарком.

Реджи натягивает слабую, неуверенную улыбку.

— Он позвонил в прошлом году. Рассказал, что происходит. Спросил, можно ли передать этот подарок вам. Своей сестре и своему лучшему другу.

— Мы сразу согласились. Конечно, согласились, — добавляет Кармен, её глаза поблёскивают, в уголках ресниц собираются слёзы.

Она может плакать по моему брату. Женщина, которая знала о нём лишь самую малость. А я — нет.

— Спасибо, — говорит Дом. — Джош упоминал, какую татуировку мы должны сделать?

Кармен тихо смеётся, а Реджи расплывается в широкой ухмылке.

— Нет. — В его щеке появляется ямочка. — Он сказал, что если станет указывать, вы никогда не согласитесь. Так что решать вам.

Кармен отходит обратно к своему клиенту, а Реджи вытаскивает несколько папок и кладёт их на стойку.

— Посмотрите, не спешите. Если есть идеи, я могу нарисовать что-то уникальное. Всё, что захотите.

А что, если я не хочу татуировку? — почти вырывается у меня с языка, но я сдерживаю эту неблагодарную мысль.

Потому что это ложь.

Джош не соврал в письме. Я мечтала о татуировке с шестнадцати лет. О том, как художник нарисует на моей коже что-то красивое, значимое. Но так же, как и страницы всех тех симпатичных блокнотов, которые я покупала себе, моя кожа оставалась пустой.

Я ждала, пока в моей жизни случится что-то важное. Что-то, что заслужит вечный символ.

Но хочу ли я увековечить смерть брата?

Пока эти мысли носятся в моей голове, Дом чуть сильнее надавливает ладонью на мою поясницу, направляя меня к стойке. Открывает первую папку и начинает медленно перелистывать страницы.

Я не вижу ни одного изображения. Я уверена, они великолепны, нарисованы с мастерством. Но они предназначены не для меня. И не для Джоша.

Я почти жалею, что он не оставил чётких инструкций. Потому что я не знаю, как выбрать что-то, что важно.

А лучше всего — я бы хотела, чтобы он был здесь. Чтобы спорил со мной, подначивал, давил, пытался уговорить, а потом злился, что я не соглашаюсь.

Выиграл бы он? Или я? Но теперь спорить не с кем. Только слова на бумаге.

— О чём думаешь? — тихо спрашивает Дом, его голос звучит у самого уха, тёплое дыхание касается моей кожи. Я вздрагиваю, а потом сразу же мрачно хмурюсь.

— Думаю, что спорить с Джошем теперь гораздо сложнее.

Я слышу низкий, глубокий звук. Спокойные, тягучие ноты, и только через секунду осознаю, что это Дом… смеётся.

— Я имел в виду, какую тату ты хочешь. Если, конечно, решишься.

Я сверлю его взглядом и вижу, что он уже смотрит на меня.

Наши взгляды сталкиваются.

— Я сделаю татуировку, — мой голос звучит не так твёрдо, как мне хотелось бы. Почти… с придыханием. — Но она должна что-то значить.

Губы Дома сжимаются, он коротко кивает, ни на секунду не отводя взгляда.

— Например, банку арахисового масла на заднице?

Его подача — мертвенно-серьёзная — именно это и добивает меня. А ещё воспоминание о том, как Джош, с жуткого похмелья, ввалился в мою комнату, бормоча, что совершил ошибку.

Вся злость и обида испаряются из меня, когда я фыркаю. Потом хихикаю. А потом валюсь в приступ хохота, скручивающего живот.

На своё восемнадцатилетие мой старший брат напился дешёвой водки и нашёл какую-то сомнительную тату-студию, где согласились набить пьяному подростку его идиотскую идею. Джош спустил шорты и приоткрыл бинт ровно настолько, чтобы я смогла разглядеть безупречно детализированную банку с открытым арахисовым маслом и реалистичный ломтик хлеба, густо намазанный коричневой жижей.

— Арахисовая задница, — объяснил он мне.

— Я не буду делать такую тату, — выдыхаю я сквозь смех, потом пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов через нос, чтобы не пришлось пользоваться ингалятором. Но хихиканье всё равно прорывается. — Но знаешь, что ещё более позорно? Что он доделал только половину.

Дом, с улыбкой на лице, приподнимает бровь.

— Половину?

— Ну да. Половину бутерброда. — Я развожу руки, как будто держу два кусочка хлеба. — С арахисовым масло и джемом. Ему нужна была банка с джемом на второй половине.

Боже, это было бы идеально. Задница с арахисовым маслом и джемом.

И тут происходит нечто потрясающее. Щёки Дома слегка розовеют. Сначала едва заметный румянец, но он стремительно темнеет, превращаясь в явный, бесспорный красный.

Он… смущается? Из-за чего?..

Меня вдруг накрывает абсурдное подозрение, и я отступаю на шаг, изучая этого законопослушного мужчину рядом, пытаясь понять, не стану ли я сейчас свидетелем чуда.

— Доминик Перри. — Мой голос дрожит от недоверия и отчаянной надежды. — У тебя… на заднице набита татуировка с банкой джема?

Он выпрямляется во весь свой метр девяносто, скрещивает руки на груди, сжимает челюсти…

А потом коротко кивает.

Мой мир взрывается. Время теряет всякий смысл. Кажется, я теряю сознание, но как-то умудряюсь остаться на ногах.

Вполне возможно, что этот едва заметный кивок Дома станет самым простым способом вызвать у меня приступ астмы. Но я всё же умудряюсь дышать и выдавливаю единственный вопрос.

— Как?

Дом прищуривается, но я готова поспорить на свой любимый пазл, что он изо всех сил пытается не улыбнуться.

— Водка. — Он пожимает плечами и тут же опускает их обратно. — И это был его день рождения.

— Кажется, я сейчас заплачу.

Или заплакала бы, если бы мои слёзные железы работали как надо. Но именно настолько я счастлива от осознания того, что мистер Ответственный Засранец навсегда украсил свою задницу нелепым рисунком.

Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

— Мне нужно это увидеть.

Дом дёргает головой назад, его глаза расширяются.

— Что?

Я не знаю почему, но в этот момент мне больше всего на свете хочется увидеть эту татуировку.

— Покажи. Прямо сейчас. Мне нужны доказательства.

Обе его брови взмывают вверх.

— Ты не можешь говорить серьёзно.

Я потираю руки с коварной ухмылкой, потом складываю ладони рупором у рта.

— Покажи товар лицом!

Справа раздаётся сдавленный смешок, и только тогда я вспоминаю, что в тату-салоне не только мы с Домом. Поворачиваю голову и вижу Реджи — он сидит на низком табурете возле набора инструментов для татуировок и с ухмылкой наблюдает за нашим обменом репликами.

— В конце коридора есть туалет, если вам нужна уединённость, — говорит он, кивая назад через плечо.

Я не даю Дому возможности отказаться. Упираюсь ладонями ему в поясницу и изо всех сил, которых у меня, честно говоря, не так уж много, толкаю его к туалету. Когда он начинает переставлять ноги, я понимаю, что победила. Потому что если бы Дом не хотел двигаться, он бы не двинулся с места.

Мы добираемся до ванной и она вполне достаточно просторная, чтобы вместить нас обоих. Я закрываю дверь за нами.

Запирая нас внутри.

— Показывай.

Я скрещиваю руки и сверлю Дома требовательным взглядом, едва сдерживая восторженное хихиканье.

Этого просто не может быть. Доминик Перри не может иметь татуировку на заднице.

Он отвечает мне таким же испытующим взглядом. А потом его пальцы тянутся к ширинке, и меня обдаёт жаром, когда я осознаю, что сейчас произойдёт.

Дом собирается раздеться передо мной.

Когда мы купались в ледяном океане, он оставался в нижнем белье. Даже в ту злосчастную ночь с жалким несостоявшимся петтингом Дом так и не разделся полностью. И пусть он не раздевается полностью сейчас — но я увижу новую часть его тела.

Звук расстёгиваемой молнии раздаётся слишком громко в неожиданно притихшей ванной.

Он поворачивается ко мне спиной, и у меня перехватывает дыхание.

Приподнимает футболку — и у меня учащается пульс.

Просовывает палец под пояс брюк — и я вгрызаюсь в нижнюю губу.

А потом Дом оголяет для меня свою правую ягодицу.

В первую секунду я могу лишь осознать, насколько она упругая и идеально сформированная. Но уже в следующую вижу только одно — изображение, запечатлённое на его коже.

Тот же стиль — толстые линии, насыщенные цвета. Та же композиция — открытая банка и кусок хлеба, намазанный липкой массой.

Только у Дома это банка джема с нарисованными на этикетке гроздьями винограда и фиолетовым цветом.

Вторая половинка бутерброда.

На ослепительный миг я растворяюсь в радости узнавания. Я узнаю брата этой татуировки.

Но затем реальность обрушивается на меня с такой силой, что я отшатываюсь, судорожно глотая воздух.

Я закрываю лицо руками, пряча, как оно искажается от внезапного, жуткого осознания. Я больше никогда не увижу дурацкую татуировку Джоша.

Не то чтобы я видела её часто. Только когда мой брат был в особенно игривом настроении и надевал на плавание плавки вместо обычных шорт. В этом жалком лоскутке ткани его бледная задница оказывалась на полном обозрении вместе с ошибкой его восемнадцати лет.

Но то, что вонзается мне в грудь, как тупой нож, — осознание, что татуировки Джоша больше не существует.

Как и его самого.

Он — пепел.

Желе Дома осталось совсем одно.

— Мэдди?

Я не убираю рук с лица. За глазами скапливается невыносимое давление, требующее слёз под тяжестью этого момента. Но вместо того, чтобы пролиться по щекам, моя боль пронзает висок резкой, пульсирующей вспышкой.

Моё горе — это дрель, вгрызающаяся в мозг.

А затем сильные руки обнимают меня, прижимая к жёсткой груди, укутанной в мягкий хлопок.

— Прости, — бормочет Дом, его тёплое дыхание проникает в мои волосы, в кожу, успокаивая боль. — Я думал, это тебя рассмешит.

Я делаю прерывистый вдох, с трудом подавляя слёзы, но всё же опускаю руки. А потом, потому что сил бороться у меня больше нет, склоняю лоб на его плечо.

Мы стоим так — он держит меня, я опираюсь на него — какое-то неопределённое время.

И предательский голос в голове замечает, что этот объятие — не просто жест. Это не притворство.

Это облегчение.

А значит, я должна разорвать этот момент, пока он не начал значить слишком много.

— Это ужасно неловко, — бормочу я в его, пахнущую кедром, рубашку.

Дом тихо фыркает, но ничего не отвечает.

— Ты жалеешь об этом?

Он не сразу отвечает, но я чувствую, как его пальцы слегка распрямляются, будто пытаясь закрыть большую часть моей спины.

— Раньше жалел. Но теперь… Теперь думаю, что, возможно, это лучшее, что есть во мне.

Моё сердце болезненно сжимается, и я глубоко вдыхаю, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

Решимость вытесняет боль и смятение, которые охватили меня всего минуту назад, и я осознаю, насколько уязвимой позволила себе стать рядом с Домом в этой ванной. Почему, чёрт возьми, я каждый раз позволяю себе расслабиться, когда он рядом? Я знаю, что этот путь приведёт только к новой боли, поэтому выскальзываю из его объятий и отвожу взгляд, увеличивая расстояние между нами настолько, насколько могу.

— Натяни штаны. — Теперь мой голос твёрдый. — Нам пора сделать что-то, о чём мы не будем жалеть.

Я не жду его, выхожу из ванной и возвращаюсь в переднюю часть салона, проходя мимо Кармен, которая рисует оранжевые языки пламени на коже своего клиента. Дом не задерживается и появляется рядом со мной, когда мы снова устраиваемся у стойки.

Пора принять решение.

Я перевожу взгляд на папки с эскизами, но тут же отводю глаза. В этих страницах нет ничего для меня. Незаметно мой взгляд снова скользит к заднему карману Дома — но не потому, что я хочу себе банку с желе. Из кармана торчит сложенный лист бумаги.

Письмо Джоша.

Я вытягиваю его, разворачиваю, а Дом молча наблюдает за мной. Пальцами я веду по знакомому почерку моего брата, и когда дохожу до последних двух слов, я точно знаю, что хочу запечатлеть на своей коже. Что я хочу навсегда вписать в себя чернилами.

— Можешь набить мне это? Точно так, как он написал?

Я протягиваю Реджи драгоценный лист и указываю на подпись.

С любовью, Джош.

Татуировщик улыбается мне мягко, с пониманием.

— Конечно, Мэдди. Для меня это будет честь.

С особой осторожностью он берёт бумагу, внимательно изучая почерк.

— Куда набьём?

— На запястье, — отвечаю я без раздумий. — Чтобы я всегда могла его видеть.

За моей спиной возникает ощущение чьего-то присутствия, и я понимаю, что Дом подошёл ближе. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что он предложит мне выбрать место, которое можно будет прикрыть, если вдруг понадобится. Какой-нибудь «ответственный» вариант.

— Я хочу то же самое.

Я изумлённо оборачиваюсь, хмурясь.

— Ты что, воруешь мою идею?

Дом встречает мой взгляд. В его карих глазах мелькает какое-то неразгаданное чувство.

— Это хорошая идея.

Я ещё не решила, хочу ли я спорить с ним из-за его решения набить такую же татуировку, но Реджи уже подзывает меня к креслу. Он переносит подпись Джоша на специальную кальку, а затем прикладывает её к моей коже, оставляя отпечаток.

И даже просто видя этот почерк на себе в виде временного фиолетового контура, я понимаю, что сделала правильный выбор. До конца моей жизни кусочек моего брата будет на моём запястье. Куда бы я ни пошла, он всегда будет со мной — пусть и таким маленьким способом.

Игла впивается в кожу жгучей, резкой болью.

Я сжимаю зубы и вглядываюсь в стену с эскизами, мысленно вырисовывая линии на чужих рисунках, чтобы отвлечься.

— Готово, — объявляет Реджи быстрее, чем я ожидала.

Но я всё равно рада, что боль наконец закончилась.

Я опускаю глаза, и слова застревают у меня в горле. Но даже если бы я смогла говорить, я не уверена, что нашла бы нужные слова, чтобы передать, насколько важно для меня видеть С любовью, Джош на своём запястье.

— Выглядит отлично, — раздаётся низкий голос, и я поднимаю взгляд, встречаясь с глазами Дома.

— Тебе должно оно нравиться, раз уж ты набиваешь такое же, — пытаюсь сострить я, но голос выходит почти бесшумным, прерывистым.

Мне часто не хватает дыхания. Просто с Домом это случается чаще.

Его губы дёргаются в слабой тени улыбки, и он наблюдает, как Реджи бережно очищает татуировку, затем накрывает её прозрачной плёнкой.

— Теперь твоя очередь, здоровяк.

Я соскальзываю с кресла, уступая место Дому. Реджи убирает использованные инструменты, меняет иглы, распечатывает новый перевод эскиза.

— Какое запястье?

Дом смотрит на свои руки, затем расстёгивает ремешок часов Джоша.

— Подержишь?

Он протягивает мне аксессуар.

В отличие от того дня в домике, я принимаю их, осторожно прижимая к груди.

Пока Реджи готовит Дома к тату, я машинально перебираю часы пальцами. Кожа браслета тёплая от прикосновений Дома, а металлическая задняя крышка всё ещё хранит тепло его тела.

И именно тогда я замечаю это.

Небольшую выбоину на гладкой поверхности. Я переворачиваю часы, вглядываясь в нижнюю часть корпуса, и замечаю гравировку. Простое послание.

Братья навсегда — Д

Д — Дом.

Дом подарил эти часы Джошу. А в конце мой брат вернул их обратно.