P.S. Я тебя ненавижу

Глава 18

Для такого молчаливого человека Дом удивительно талантливый рассказчик. Каждое его воспоминание о Джоше наполнено деталями и эмоциями, так что я почти могу представить, будто проживаю эти моменты вместе с ним.

Но я их не проживала. Потому что переехала на другой конец страны.

И не в первый раз я жалею о том, что когда-то так сильно любила Доминика Перри. Эта привязанность, которую я выстраивала годами, в самые важные, формирующие меня годы, сделала его предательство куда более болезненным, чем если бы это сделал кто-то другой.

Но я больше его не люблю, так что могу оставить прошлое позади.

Верно?

Когда он с улыбкой рассказывает мне о том, как Джош вызвал талисмана «Филлис» на танцевальную битву, я начинаю верить в это. В то, что могу отпустить. Дом уже не тот человек, в которого я когда-то влюбилась. И я уже не та девушка.

Я могу быть осторожной рядом с ним, но, может, стоит отпустить часть этой злости?

После ещё пары историй разговор сам собой затихает, пока мы продолжаем исследовать этот город-призрак. Мы то удаляемся друг от друга, то снова сближаемся. Солнце палит нещадно, и я прячусь в тени старых зданий, когда могу.

К сожалению, в своих попытках уберечь кожу от солнца я не подумала, насколько быстро у меня закончится вода. Переворачиваю бутылку вверх дном, высасывая последние капли, но мой язык остаётся таким же сухим, как наждачная бумага.

— На, — Дом оказывается рядом, протягивая мне небольшой синий клапан, соединённый с трубкой. Второй конец исчезает в его рюкзаке. — Это походная фляга. У меня воды полно, пей.

Я колеблюсь, но всё же делаю шаг ближе, принимая мундштук и обхватывая его губами. Когда я тяну воду, тёплая влага наполняет мой рот — конечно, лучше бы это был высокий стакан со льдом, но даже так это приятно.

Но также… чересчур интимно. Мне приходится стоять вплотную к Дому, я чувствую запах его пота, смешанный с древесными нотками кедра, и жар, исходящий от его тела. Сделав последний долгий глоток, надеясь, что он продержит меня подольше, я протягиваю клапан обратно.

Мои глаза встречаются с тёмными линзами его очков, и даже несмотря на них, я ощущаю его взгляд на себе, пока он прикладывает мундштук к своим губам. Теперь вода, которую он пьёт, имеет привкус меня.

Я резко отворачиваюсь и иду дальше, углубляясь в город. Дом следует за мной.

Спустя какое-то время раздаётся громкое урчание его живота, и я не могу сдержать короткий смешок. Он пытается нахмуриться, но безуспешно — губы его тут же дрожат в улыбке.

Приятно видеть, что, несмотря на голод, он смог совладать со своим обычным мерзким настроем. Ещё один знак, что он уже не тот мальчишка, каким был раньше.

Я уже собираюсь предложить ему один из перекусов, которые лежат у меня в рюкзаке — по справедливости, раз уж он заботится о моём водном балансе, но он занят поисками в своих собственных запасах. Снимает рюкзак, расстёгивает маленький карман на молнии и достаёт батончик мюсли. Когда он отгибает фольгу, я замечаю, как его губы искривляются… но уже в другую сторону. Больше не сдерживая улыбку.

Дом еле заметно морщится.

И меня тут же швыряет в прошлое. Я вспоминаю, как в подростковые годы часто наблюдала за ним. Сколько раз я видела, как он выбирал морковку вместо чипсов, гранолу вместо пончиков, орехи вместо кислых человечков. И каждый раз его рот сжимался в обречённой решимости, пока он жевал то, что, по его мнению, должен был выбрать, с тоской глядя на другую еду.

Я никогда не понимала, почему. Только знала, что по какой-то причине он считал, что должен себя ограничивать.

Вид этого знакомого отвращения пробуждает во мне необъяснимый гнев, сжигая все прежние попытки отпустить прошлые обиды.

И прежде чем Дом успевает отправить этот чертов батончик себе в рот, я шлёпаю его по руке.

Батончик вылетает в воздух, делает дугу и приземляется в пыль, на приличном расстоянии от нас, рядом с машиной без колёс. Мы оба наблюдаем, как он покрывается грязью.

Дом переводит на меня непонимающий взгляд.

— Зачем ты это сделала?

— Потому что это было необходимо, — отрезаю я. — А ты не собирался.

На его челюсти напрягается мускул, и я вижу, как раздражение, обычно приходящее вместе с его голодом, пробивается наружу.

Ну и пусть. Я разозлилась первой. У меня преимущество.

— Вот в чём твоя проблема, Дом.

— В чем моя проблема — Его голос суше здешней пустыни.

Ну, он сам спросил. Значит, получит ответ.

— Дело в том, что ты знаешь, что много ешь. Знаешь, что можешь быстро проголодаться. Поэтому берёшь с собой перекусы. — Звучит разумно, верно? Нет. — Полезные перекусы. Отвратительные перекусы. То, что ты не хочешь есть. — Я делаю шаг вперёд, вторгаясь в его пространство. Мы так близко, что я вижу, как капля пота скользит по его шее. Но не позволяю этому отвлечь меня. — И в итоге ты их не ешь. Не до тех пор, пока твой желудок не начинает урчать, и ты либо на грани превращения, либо уже превратился в Дома-Мудака. — Я тыкаю его в грудь пальцем. — Ты делал это в детстве, и делаешь это сейчас. Если бы мне платили по доллару за каждый раз, когда я видела, как ты давишься овсяным батончиком, у меня бы уже хватило денег, чтобы купить этот город и превратить его в курорт! Почему ты сам себе это устраиваешь? — Я злюсь куда больше, чем заслуживает эта тема, но не могу остановиться. — Если бы ты просто брал с собой что-то вкусное и вредное, ты бы съедал это сразу, как только почувствовал голод. — Я снова тыкаю его пальцем. — И тогда был бы счастлив. Или хотя бы не таким угрюмым страдальцем.

Я впиваюсь в него взглядом, ловя его растерянное выражение, впитывая это необузданное, непривычное для него отсутствие самоконтроля, позволяя этому подпитывать мою праведную тираду.

— Но снова и снова ты отказываешься брать с собой что-то вкусное, что не сделано из перемолотой древесной коры и сушёных фруктов! — Я вздымаю руки к небу, как будто умоляю небесные силы ниспослать мне спасение от его идиотской привычки. — Просто признай, что тебе не нравится полезная еда! Признай, что тебе хочется вкусного, солёного, сырного дерьма. И ешь его! Перестань морить себя голодом и просто ешь!

Я дышу тяжело, глубоко, но не чувствую надвигающегося приступа астмы. Только жар. Только сила.

— Вот чем твоя проблема, Дом. Ты никогда не делаешь выбор в пользу того, что сделает тебя счастливым. Ты выбираешь то, что правильно. А потом страдаешь. Но это не правильно — морить себя голодом, потому что тебе не нравится еда, которую ты взял. Правильнее быть честным с собой и следить за тем, чтобы ты был сыт. — Я рывком снимаю рюкзак, засовываю руку в боковой карман и вытаскиваю знакомый красный пакет. — Так что съешь, блядь, сырные крекеры и, блядь, порадуйся хоть раз в своей правильной, долбаной жизни!

Он ловит пакет на автомате, и я оставляю его стоять там с едой, которую он сам должен был бы взять с собой. Пока я, ворча, подбираю брошенный батончик мюсли, потому что, хоть этот город и заброшен, я не намерена начинать мусорить. Засунув его в рюкзак, я направляюсь к краю города, осознавая, что мы дошли до конца.

И стараюсь не замечать, что снова хочу пить. Потому что я не собираюсь просить у Дома ещё один глоток из его этой трубки.

Остановившись на окраине города-призрака, я смотрю в пустыню, и мой гнев медленно превращается в смущение. Затем — в сожаление.

Ведь мой монолог начинался с еды, но закончился слишком большим откровением моей внутренней боли.

Что я вообще пыталась сказать в конце? Что я — это сырные крекеры?

Но это значило бы, что я могла бы сделать Дома счастливым. А ведь это не так, если половину времени я трачу на то, чтобы его оскорблять. Я превратила этого человека в свою боксёрскую грушу для горя, потому что он когда-то меня обидел. Но я ведь должна была это пережить.

Я должна была быть выше этого.

Дом, конечно же, появляется рядом. Я не смотрю на него, не признаю его присутствие — слишком погрязла в своих неуправляемых эмоциях, чтобы что-то говорить.

Но всё равно слышу хруст.

Мы стоим рядом — я злюсь, он ест.

В конце концов Дом заканчивает. Краем глаза я замечаю, как он аккуратно сворачивает пустой пакет и прячет его в карман.

— Спасибо, — говорит он.

Я бурчу в ответ что-то невнятное.

Он вздыхает так глубоко, что я почти ожидаю, что перед ним закружится пыль и пронесётся перекати-поле.

— Я ел полезную еду ради близнецов, — признаётся он. — Потому что чаще всего кормил их я. Они вообще ничего не ели, пока я не ел первым. А маме с папой не понравилось бы, если бы я кормил их одним только фастфудом. Думаю, это просто вошло в привычку.

И вот теперь я чувствую себя полным говном. Видимо, этот вирус-зомби-стервы всё ещё крепко держит меня в своих когтях.

Родители Перри добрые и заботливые, но не в первый раз я думаю, что они взвалили слишком много ответственности на плечи своего старшего сына. Дом старше Адама и Картера на девять лет, но это значит, что он сам был всего лишь ребёнком, когда от него начали ждать заботы о младших.

Если бы не Джош и Розалин, вытащившие его из этой ответственной скорлупы, мне кажется, у Дома вообще не было бы детства.

— Прости, — говорю я. Это оказывается легче, чем я думала, так что я продолжаю, теперь уже нормальным голосом, а не крича. — Это имеет смысл. И мне не стоило тебя стыдить за твою еду. Это было дерьмово с моей стороны. Просто… — Просто я проецирую на тебя свои комплексы. Но этого я не говорю. — Просто мне кажется, что теперь ты можешь делать выбор для себя. Делать то, что делает тебя счастливым. Есть еду, которая тебе нравится. Не морить себя голодом.

Между нами повисает тишина. Наверное, потому что Дом слишком шокирован тем, что я добровольно извинилась перед ним. Может, думает, что у меня тепловой удар.

— Ты хочешь пить? — спрашивает он. Вопрос звучит как предложение мира.

Я протягиваю руку, и через мгновение он кладёт в неё мундштук.

Снова тёплая вода ударяет в цель, и я совершаю ошибку, заглянув поверх своих солнцезащитных очков как раз в тот момент, когда Дом улыбается. Выражение его лица почти удовлетворённое.

Наверное, потому что он видит в этом свой долг перед моим братом. Убеждается, что я не окочурюсь во время одной из этих посмертных миссий.

Вспомнив просьбу Джоша, я вытаскиваю телефон из заднего кармана и, продолжая тянуть воду из Домовой трубки, поднимаю его в режиме селфи и щёлкаю быстрый снимок нас двоих.

Доволен, Джош? За моим плечом торчит кактус, и мы даже выглядим почти как друзья. Разве не этого ты хотел?

Я оставляю свои саркастические мысли при себе и возвращаю Дому его питьевую трубку.

— В письме было сказано, что мы должны поделиться и сожалениями, — напоминаю я.

До этого момента мы рассказывали только весёлые истории.

Улыбка Дома становится мягче, но не исчезает полностью.

— Да, было такое.

Я киваю.

— Я жалею, что не… — Слова, которые я собиралась сказать, застревают в горле, будто их произнесение окончательно подтвердит, какой ужасной сестрой я была.

Молчание затягивается.

— Я жалею, что не поехал с ним, когда он звал, — вдруг говорит Дом.

Эти слова вырывают меня из собственных мучительных мыслей. Я смотрю на него, а он — вдаль, на раскинувшуюся перед нами пустыню, усыпанную кактусами.

— Куда поехал?

— Куда угодно. Повсюду. — Дом проводит рукой по затылку в грубом жесте. Я буквально ощущаю, как из него исходит разочарование и сожаление. — Он всё время звал меня в поездки. Говорил, что приглашение всегда открыто. А я ни разу не поехал. Работа держала меня занятым, но ведь я мог взять выходные. Я всегда думал…

Боль в его голосе пронзает меня, потому что я знаю её слишком хорошо.

— Ты всегда думал, что будет ещё время, — заканчиваю я за него, вспоминая, как сама оправдывала свои отказы, когда Джош звал меня куда-то.

Будущее всегда казалось мне бесконечно длинной дорогой. Может, Джош чувствовал, что его путь короче, чем у остальных. Поэтому и жил так жадно, хватая всё, что мог.

И даже больше, если считать то, что его прах теперь разносит ветер, заставляя его путешествовать даже за пределами смерти.

— Именно. — Дом медленно поворачивается, оглядывая город, который тоже, каким-то образом, продолжает существовать после своей смерти.

Когда тишина затягивается слишком надолго, я беспокоюсь, что Дом погружается в ту же бездну отчаяния, в которой я живу постоянно. А это место, куда лучше никому не заглядывать.

Так что я разрезаю застоявшийся воздух неуместным комментарием.

— У Джоша были ужасные манеры за столом.

Дом вздрагивает, будто забыл, что не один в этом городе-призраке.

Я продолжаю:

— Он жевал громко, и его рот был открыт половину времени. И вечно крал еду с моей тарелки! Не раз я всерьёз задумывалась, не воткнуть ли ему вилку в его вороватую руку.

Дом хохочет:

— Со мной он делал то же самое. Мне приходилось охранять свою еду.

Мы переглядываемся, молча соглашаемся и снова идём по городу. Я снимаю рюкзак, расстёгиваю молнию и начинаю искать контейнер с прахом брата.

— А его пение? — добавляю я.

Дом стонет, вспоминая.

— До ужаса фальшивил. Будто вечно проходил через период ломки голоса.

Идеальное описание. Я тут же вспоминаю, как морщилась, когда он распевал рождественские гимны.

— Ужасно, — соглашаюсь, снимая крышку с контейнера. — Он использовал это как пытку, чтобы заставить меня делать то, что он хотел.

— Или чтобы заставить тебя улыбнуться, — поправляет Дом. — Когда он пел тебе на день рождения, у тебя всегда была самая широкая улыбка.

— Была, да? — мой тихий голос уносится ветром. Я поднимаю контейнер, и первые частицы Джоша уже ловит бриз. Они кружатся, парят, мчатся к свободе, к новым приключениям.

— Танцевал он тоже отвратительно, — добавляю я, наклоняя контейнер.

— Худший, — соглашается Дом. — Однажды во время Электродэнс он случайно поставил мне фингал.

И пока ещё одна частица моего брата покидает меня, он уходит под звук моего смеха.