P.S. Я тебя ненавижу

Глава 41

Лето

Я всё ещё вижу Дома. Не каждый день, даже не каждую неделю, но мы работаем в одной компании. Наши пути пересекаются, и он здоровается со мной как обычный коллега — вежливая улыбка и короткое «Привет, Мэдди». Но в его глубоком голосе моё имя звучит как нечто запретное, а его пристальный взгляд держит мой, обещая больше, стоит мне только попросить.

И да, Дом был прав — от моей квартиры до его таунхауса вполне можно дойти пешком.

Я… проходила мимо.

Больше одного раза.

Но так и не постучала в дверь.

И даже несмотря на то, что за полгода я дала ему не больше, чем одно объятие на День смерти, он не ушёл.

Этот человек остаётся.

Может, мне стоит разрушить стену, которую я выстроила между нами, и сказать ему, как много это для меня значит. Но я не говорю.

Я сказала Дому, что мне нужно разобраться в себе, и я не врала. После трёх неудачных попыток я наконец нашла терапевта — женщину средних лет с добрым лицом и манерой задавать вопросы так, что мне не хочется натягивать улыбку, как в клиентском сервисе, или отбиваться саркастичными комментариями.

Мэри не починила мою жизнь и не привела в порядок эмоции — это слишком многого требовать даже от профессионала. Но, как оказалось, удивительно приятно говорить с человеком, у которого нет личной заинтересованности в том, что я решу делать дальше.

Но даже хорошая терапия не избавляет меня от гнетущего страха, сжимающего мой желудок, когда я прижимаю рюкзак к груди и делаю последний шаг в пути моего брата.

Рейс на ледник Пайка.

Координаты Джоша ведут нас в самое сердце Аляски, в дикую, замёрзшую землю, куда можно добраться только на самолёте. Сейчас июнь, прошло пять месяцев с тех пор, как Дом появился у меня на пороге, прося объятий. После его ухода я начала планировать. Изучила координаты, забронировала билеты, нашла небольшой домик, где мы можем остановиться. Две спальни.

Всю дорогу он держится со мной так же сдержанно, как на работе.

Не знаю, нравится мне это или нет. Часть меня рада, что Дом держится на расстоянии — я вся будто из тонкого, треснувшего стекла, готового разлететься на куски от любого прикосновения.

Но за этой хрупкостью есть кое-что ещё. Я скучаю по Дому так сильно, что временами забываю, почему он больше не просыпается в моей постели. А когда я пытаюсь восстановить свои аргументы против того, чтобы быть с ним, они с каждым разом становятся всё слабее. Оправдания ускользают, чем больше я встречаюсь с Мэри и разбираю свои страхи перед близостью, возвращаясь к тому, откуда они появились.

На последней сессии я наконец призналась:

Я хочу доверять Дому.

Это далеко от того, чтобы действительно доверять, но это шаг.

И вот мы в самолёте, направляющемся в национальный парк Денали, и вся моя уверенность тает под тяжестью того, что нам предстоит.

В самолёте шестнадцать мест, и мы сидим вплотную друг к другу, с узким проходом между рядами. Когда мы заходим, я на секунду беспокоюсь, что Дом может застрять в проходе, как тогда в каньоне Дизмалс, но он легко подстраивает угол плеч и скользит в кресло. Другие пассажиры садятся вместе с нами — семья из шести человек занимает места дальше, оставляя меня напротив Дома, через узкий проход.

И я понимаю, что хочу, чтобы он был ближе. Всего в нескольких сантиметрах. Так близко, что, кажется, чувствую его тепло даже сквозь слои одежды. Достаточно близко, чтобы ощущать запах кедра и разглядеть тонкую текстуру щетины, которую он сбрил этим утром перед вылетом.

Пилот пристёгивается за штурвалом, а я крепче прижимаю рюкзак к груди, чувствуя внутри маленькую круглую урну с последней частичкой моего брата.

Последним кусочком Джоша.

В какой-то момент в дороге я заметила, как Дом несколько раз потирал грудь, и мелькнула мысль, что у него изжога. Но потом, когда он наклонился завязать шнурки, его пальто распахнулось, и я увидела уголок конверта.

Последнего.

С последними словами моего брата, хранящимися у самого сердца.

Двигатель самолёта взревел, и тело Дома напряглось рядом со мной. Я задумалась, каково это — быть человеком, который всегда должен всё контролировать, но каждый раз, когда садится в самолёт, вынужден доверять свою жизнь кому-то другому. В такой крошечной кабине, как наша, это невозможно игнорировать.

Пока самолёт медленно катится по асфальту к взлётной полосе, мои пальцы разжимаются, почти сами по себе. Как змея, моя рука скользит через крошечное пространство между нами и накрывает его ладонь, где напряжённые сухожилия торчат, как натянутые струны гитары.

Я не позволяю себе осознать, что делаю. Просто смотрю в окно на пейзаж Аляски. Только этот жест соединяет нас.

Под моей ладонью его напряжённые пальцы чуть расслабляются. А потом он переворачивает руку и сплетает наши пальцы.

Мы держимся друг за друга молча, пока самолёт взмывает в воздух, и не разжимаем рук все сорок пять минут, пока летим туда, где ждёт последнее прощание с Джошем.

Мы собираемся сказать «прощай».

Мысль сжимает мои лёгкие, словно десятки туго натянутых резинок. Я вспоминаю дыхательные упражнения, которые дала мне врач, и стараюсь переключить внимание на что-то более успокаивающее.

Например, на слова Мэри о том, что я сильная, раз решилась на этот шаг в процессе проживания утраты.

На то, что я смогла обучить своего начальника и его заместителя выполнять все важные аспекты моей работы. Начало было медленным, но теперь они справляются, а я могу взять отпуск.

На обручальное кольцо, мнение о котором Карлайл спрашивал у меня и Тулы.

На стол для пазлов, которым Адам хотел меня удивить на день рождения, но оказался слишком нетерпелив и проболтался. Через пару недель он с Картером приедет, чтобы привезти его лично.

На руку Дома. На ощущение его знакомых пальцев в моих. На то, как до сих пор помню каждое его прикосновение к самым интимным частям меня, хотя прошло уже почти год с тех пор, как мы были вместе.

Он — моё утешение. Лучше любого другого. Его большой палец медленно поглаживает мои костяшки. Его присутствие рядом кажется надёжным, когда этот самолёт кажется таким хрупким. Он тот, кто останется рядом, когда этот момент — неизбежно болезненный — настанет.

Не думай об этом. Пока нет.

Но единственное, что может отвлечь меня от мыслей о брате, — его лучший друг. Мужчина, в которого я влюбилась дважды.

Это была ошибка оба раза? Он снова меня ранит? Будет ли боль сильнее, чем та, что я испытываю сейчас, живя без него? Размышления о собственных ошибках царапают моё горло, мешая дышать, и я снова ищу спасения в воспоминаниях.

Как тяну руку в тёмной пещере, освещённой светлячками, и Дом переплетает свои пальцы с моими. Как восхищаюсь солнечным светом, пробивающимся сквозь заснеженное окно, и тем, как он ложится на его кожу. Как зарываюсь в объятия, сквозь мягкую ткань худи ощущая тепло его широкой груди.

У меня сжимается живот, и я понимаю, что мы идём на посадку. Самолёт направляется к белоснежной равнине, которая, вероятно, и есть ледник. Пилот всё это время говорил с нами по гарнитуре, но я не слышала ни слова.

Рука Дома крепче сжимает мою, и я отвечаю тем же, возобновляя дыхательные упражнения.

Последнее прощание. Не думай об этом.

Последнее, что осталось от Джоша. Не думай об этом.

Самолёт приземляется без проблем, а остальные пассажиры возбуждённо переговариваются.

Для них это весело. Конечно, весело. Это место потрясающе. Уникальный опыт, который выпадает раз в жизни.

А жизнь Джоша закончилась, так и не дав ему увидеть это.

На дрожащих ногах я выбираюсь из самолёта. Дом кладёт руку мне на локоть, будто чувствуя мою неустойчивость.

— Как ты? — спрашивает он. И я понимаю, что это первые слова, которые он сказал мне за весь день. Мы почти не разговаривали за эту поездку.

— Я…

Но слов не хватает. Мне страшно даже пытаться назвать то, что я чувствую. Есть тонкая оболочка онемения, удерживающая меня в целости. Её поверхность может треснуть в любой момент. Нужно двигаться осторожно, чтобы не развалиться.

Дом коротко кивает, будто понимает.

Может, так и есть.

— Пройдёмся, — говорит он. — У нас есть немного времени.

Но не вечность. Гид предупредил, что мы должны вернуться через двадцать минут.

Двадцать минут — и всё закончится.

Двадцать минут — и моего брата больше не будет.

Дом помогает мне закинуть рюкзак на плечи. Я даже не заметила, что всё ещё крепко его обнимаю. Держусь за Джоша, пока он ещё со мной. Последнее прощание. Это последнее прощание.

Воздух здесь холодный, сухой. Он обжигает мне ноздри, когда я вдыхаю, но не приносит облегчения. Мы отдаляемся от группы, и я не поднимаю глаз от своих ботинок. Должна бы. Должна разглядеть это место, оценить его красоту. Но часть меня боится, что как только я по-настоящему увижу его — последнее место, куда хотел попасть мой брат, — всё, что осталось от Джоша, исчезнет.

Дом останавливается, и я тоже. Он кладёт тяжёлые руки мне на плечи, разворачивая к себе.

— Посмотри на меня, Мэдди.

С огромным усилием я заставляю себя поднять голову хотя бы до уровня его носа. Больше я не могу. Он не требует.

— Ты хочешь прочитать письмо?

Я качаю головой. Я едва могу дышать, не то что читать.

— Ладно. — Он сжимает мои плечи. — Хочешь, чтобы я прочитал?

Да! Я хочу больше Джоша! Нет! Мы должны сохранить его навсегда! Да… нет… да… нет…

Этот внутренний спор продолжается, пока я не дёргаю головой — почти киваю. Этого достаточно, чтобы Дом сунул руку в карман куртки и достал конверт.

Звук разрываемой бумаги кажется оглушительным на фоне этой бескрайней тишины. Он прочищает горло. Я пытаюсь вдохнуть, но получается только тонкая, едва ощутимая струйка воздуха.

Дорогие Мэдди и Дом,

Это прощальное письмо.

Боль. Острая, рваная. Как ржавый зазубренный нож, разом пронзающий сердце и лёгкие.

Я думаю, что вы двое созданы друг для друга.

Дом сбивается, будто эти слова ошарашили его. Я, возможно, тоже была бы потрясена, если бы не паника, накрывшая меня с головой.

Он снова прочищает горло.

Не сдавайтесь.

Люблю вас обоих навсегда, Джош

Он замолкает.

Нет. Он не замолкает.

Он закончил.

Всё.

Моего брата больше нет.

Навсегда.

Исчез.

Я перестаю дышать.

— Мэдди! — Дом кричит, но его голос едва громче грохота крови в моих ушах.

Перед глазами вспыхивает ослепительная белизна, а потом всё тонет в чёрном.

—

Знакомое прикосновение ингалятора к моим губам, слегка сладковатый привкус лекарства, когда оно проходит через мой язык прямо в лёгкие. Это не я нажимаю, поэтому вдох не совпадает идеально, и я не успеваю втянуть его как следует. Но мои руки слишком заняты — я прижимаю к груди урну с прахом брата.

— Дыши, — требует Дом так, будто, если я не подчинюсь, он залезет мне в грудную клетку и заставит лёгкие работать сам. — Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Кивай, если нужна ещё одна доза.

Я киваю. И только теперь осознаю, что лежу у него на коленях. Он снова подносит ингалятор к моим губам.

— Нажимаю через три… два… один.

В этот раз мы всё делаем правильно, но проходит ещё пять минут и ещё один впрыск лекарства, прежде чем я перестаю хватать воздух, как выброшенная на берег рыба.

— Прах, — хриплю я, понимая, что нам скоро надо возвращаться в самолёт. Хотя мой приступ, возможно, дал нам немного больше времени. Я не хочу смотреть через плечо Дома, чтобы проверить, наблюдает ли за нами кто-то из группы.

— К чёрту прах. К чёрту всё это, — огрызается он, прижимая меня крепче, но аккуратно, чтобы не сдавливать мне грудную клетку. — Я не позволю тебе умирать от астматического приступа, вызванного паникой, только ради какого-то дурацкого расписания.

Я моргаю и смотрю на него. Вижу на его лице гримасу, которую кто-то мог бы принять за ярость. Но я вижу страх.

Вот так. Я снова умею читать его лицо. Я знаю, что он хочет контролировать ситуацию. Но не может. Всё, что ему остаётся — держать меня.

Когда наши взгляды встречаются, его голос становится мягче, но остаётся твёрдым.

— Мы можем приезжать сюда каждый год. Десятки раз. Хоть пятьдесят лет, если тебе нужно. Если понадобится столько времени, чтобы это не разрывало тебе сердце. Ты можешь держать эту частичку Джоша столько, сколько захочешь. Чёрт, можешь хранить его вечно. Оставь завещание, чтобы кто-то другой взял твой прах и развеял вас двоих вместе здесь.

Дом делает короткий вдох, его руки дрожат, но он не разжимает объятий.

— Но это случится ещё очень нескоро, потому что ты будешь дышать. Ты не сдашься, Мэдди Сандерсон. Ты поняла? Ты сказала мне просто жить. И я жил. Без тебя. И буду жить столько, сколько ты мне скажешь. Но ты тоже должна жить. Ради меня. Ради себя. Ради Джоша, которому не выпал этот шанс.

Он смотрит на меня так, будто удерживает меня не только физически, но и теми словами, которые только что произнёс.

Я вглядываюсь в его испуганные глаза.

И начинаю плакать.